Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Стоял конец марта 1216 года. Весна уже гнала по полям свой дурманный дух, замешанный из прелых осенних листьев, свежей земли и первых подснежников, всходящих на проталинах; птичьи дудки да переклики оглушали ранним утром. И Ярослав, понимая умом, сколь безумна затеваемая им брань, уже не мог переломить себя, свою гордыню. Он готов был руку себе отрубить да одноруким идти в бой, давая всем понять, какую обиду нанесли ему новгородцы. Утешало лишь одно: когда он въедет победителем в град святой Софии и соберёт всех на вече, чтобы снова объявить себя князем новгородским, то попросит у жён, матерей и сынов погибших дружинников прощения за пролитую им кровь и скажет, что не держит более зла и готов как великодушный и заботливый отец порадеть заботой всем семьям, где пал героем их кормилец, ибо не было в сей сечи недругов.

Он представлял слёзы на лицах собравшихся и свои собственные слёзы покаяния, и комок застывал в горле. Он верил, что после этого они заживут в счастии и ничто его никогда не разрушит.

В один из вечеров, когда князь только собирался идти к братьям, чтобы разделить с ними трапезу, в ворота застучали, и слуги ввели во двор пленника.

   — Шешуня заявился, — крестясь, доложил Памфил.

   — Чего мелешь?! — накинулся на него князь.

   — Вот те крест святой! — снова осенил себя божьим знаком слуга, испуганно глядя на Ярослава. — Просит пред ваши очи предстать да объясниться...

   — Зови тогда!

Шешуня вошёл, поклонился, трижды жарко перекрестился на икону. Ничего в нём не изменилось за это время: тот же узкий лик с длинным, чуть кривоватым носом, те же глубоко посаженные глаза, но лишённые былого азарта и молодецкой жадности, тот же бескровный кривящийся рот, та же лисья изворотистость в движениях, только само лицо за это время потемнело, будто столетие прошло, да печальные круги отметили некую тайную душевную болезнь, которая мучила бывшего дружинника.

   — С того света что ли выпроводили? — щёлкая орехи, спросил Ярослав.

   — Ну... — промычал Шешуня, крутя в руках шапчонку. И одежонкой он поизносился: овчинный кожух так загрязнился да засалился, что сверкал на боках, и сапоги не раз были латаны.

   — Так с того света только оборотни являются, — заметил князь. — Ты же в каком обличье ныне?

   — Спасся я. Они бросили меня за городом, в лесу, думали подохну, аки пёс, иль волки сгрызут, да бортник один не дал погибнуть, подобрал на следующий день да выходил. А тут офеня к нему новгородский заявился за мёдом и порассказал обо всём: мол, Всеволодович обиделся за тебя и в Торжке теперь рать собирает, дабы обидчиков своих да моих наказать. Вот я, едва на ноги встал, как сразу к тебе, мой господин, и отправился на службу! — десятский поклонился Ярославу.

Князь задумался. Складно у Шешуни выходило, да только вороватый взгляд выдавал.

   — А что за люди-то разбойники твои были? Из каких? — спросил князь.

   — Не ведаю. Ни разу ни одного из них не видел. Думаю, нанятые тем же Гориславом лихие люди из окрестных сёл или Пскова. Приехали, своё дело сделали и убрались. Своих-то нанимать тысяцкому не с руки было. Мало ли кто увидит, опознает, тут же поймают да язык развяжут!

   — Неужели у Горислава столько денег имелось, что он татей мог нанять? Но уж коли хотел мне досадить, то мог бы Памфила или Гундаря умертвить. О наших тайных делах вряд ли тысяцкий догадывался. Ты сам мне накануне глаголил, что нарочно не откликаешься гневом на те едкие словечки, что против меня выбрасывают, дабы никто нашу скрытую связь не заподозрил. Я уже потом об этом твоём признании вспомнил и стал раздумывать, зачем кому-то Шешуню убивать потребовалось да ещё вместе с женой? А если убили, то зачем тело увозить или прятать? Тебя когда бортник-то нашёл?

   — На следующий день вроде... Я в беспамятстве валялся, это он так сказывал...

   — А новгородцы утром же всё окрест обыскали и тела твоего не нашли. Как сие понять?

Вопрос был задан напрямую, и Шешуня ещё больше скривил рот, пытаясь выжать слабую улыбку.

   — Я ж не помню, где меня злодеи выбросили и когда бортник наткнулся, и в каких местах дружинники рыскали. Да неужто ты, князь, не веришь мне? — удивился Шешуня. — До сих пор я тебя, Ярослав Всеволодович, ни разу не обманывал, всякую весточку спешил выложить без утайки, видя одну доброту твою и ласку. А тут являюсь почти что с того света и нахожу, сколь ты гневен, впору оглобли назад поворачивать.

   — Рад бы тебе поверить, да многое знаю ныне, — нахмурил брови Ярослав. — И про твоё соперничество с Гориславом из-за Ольги, и про твою ревность, и про холодную печь, в которой обжёгся твой слуга. Ты ловко всё умыслил, ведая, сколь я бываю горяч да неуёмен. А назад я сам тебе не дам вернуться, пока всю правду не узнаю!

Ярослав грозно стукнул кулаком по столу и, вызвав стражу, повелел отвести воскресшего таинника в узилище.

   — Князь, я без утайки всё тебе поведал, клянусь! — пав на колени, стал отбивать лбом поклоны Шешуня. — Сватался Горислав за Ольгу, но она моею стала, зачем же мне убивать его? Тебя же он не жаловал, ты знал о том и без моих доносов! Вспомни: не я же приказал убить его!

   — Подумай хорошенько о моих словах да повинись, коли совесть ещё лешему иль чёрту не запродал! — Князь повёл рукой, и дружинники, подхватив десятского, увели.

Глава вторая

СРАЖЕНИЕ НА ЛИПИЦЕ

20 апреля 1216 года оба враждующих лагеря были готовы вступить в кровавую схватку. Сходились на сечу четверо правнуков Владимира Мономаха, каковой, точно предвидя эту рознь, в наследственной грамотке своей завещал своим детям и внукам жить в мире и согласии. Но будто проклятие некий всесильный маг наслал на род Мономахов. Ещё внук его, Всеволод Юрьевич, осерчав на старшего сына Константина и перечеркнув закон престолонаследия по старшинству, своей волей назначил великим князем владимирским второго своего отпрыска, Георгия. Пока отец был жив, смута не разжигалась в душах. И после его смерти они ещё какое-то время терпели, но вот случай представился, и Константин мигом привёл свою дружину на помощь Мстиславу, а Георгий, сведав о том, не колеблясь, встал на сторону Ярослава. И не ошибся. Князь Удалой, желая замириться с меньшими Всеволодовичами, уже не только требовал от своего зятя отпустить новгородских купцов, посланников да освободить Торжок с Волоком Дамским, но и отдать владимирский стол да звание великого князя Константину.

Новая обида, как сухая солома, вспыхнула. Георгий, прибыв в Торжок, объявил братьям:

— Коли победим, я забираю себе и Ростов. Ты, Ярослав, сядешь в Новгороде, Святослав в Смоленске. Константин пусть доживает свои дни в Суздале, с него и этого хватит!

Тут же написали договорную грамоту, все трое перед ликом Спасителя поклялись, что, уняв Мстислава да Константина, розни более не допустят, и объявили противной стороне, что готовы драться.

Князь Удалой принял вызов. Всю ночь дружины Ярослава и Георгия, загородившись щитами, в полном боевом снаряжении ожидали неприятеля на горе Авдовой. Мстислав с Константином так и не появились, хотя младшие Всеволодовичи слышали, как призывно гудят рога во вражеском стане, одни полки сменяют другие, как бы готовясь к решительной атаке.

Напряжение росло. Сам Ярослав три часа просидел в седле, сжимая боевой топорик, привязанный ремнём к правой руке. Он любил его больше, чем сулицу и даже меч. Нанося удары направо и налево, он врезался в гущу врагов и бился с яростью, пока те не показывали свои спины. Лучше его этим оружием владел только тесть Мстислав. Он и научил зятя лихо им пользоваться, так что топор сам рубил, а князь только направлял его ход.

После трёх часов томительного ожидания у всех плечи занемели от доспехов, а туман добрался до костей. Гундарь, томившийся рядом с Ярославом, не выдержав, прошептал:

   — А не дурачат ли они нас?.. Нарочно показывают, что хотят выступить, а сами, видно, заходят нам в тыл! Иначе и быть не может! И вымотать таким ожиданием хотят!

4
{"b":"633092","o":1}