Стояла чёрная зимняя ночь. Монастырские ворота в сию пору наглухо заперты, а поднимать шум, брать под стражу монаха означало бы навлечь на себя гнев архиепископа и бояр. В отсутствие князя Шешуня на это не решился. Он лишь, несмотря на мороз, отправил таинника сторожить монаха у ворот на тот случай, если лазутчик вздумает сбежать, да предупредил городскую стражу о его немедленном задержании.
Около пяти утра, когда мороз и ветер превратили таинника в закоченевшую чурку, из монастырских ворот, боязливо оглядываясь по сторонам, вышел Ганс и направился к дому Василия. Заметил за собой таинную тень. И сразу всё понял. Чутьё и хватка у рыцаря имелись.
Он завёл таинника в глухую слободу, спрятался в проёме ворот. Едва тот поравнялся с ним, Ганс резким ударом сбил его с ног, ногой переломил хребет. Оттащил к сугробу, закопал в снег. Даже собаки не лаяли, не желая вылезать из тёплого хлева. Только вот идти монаху было теперь некуда. Уже начинал брезжить рассвет, заскрипели дверные петли в домах, заплясало пламя лучин и свечей в окнах, потянулся дымок из труб.
Через заставы его не пропустят, других лазеек он не знает, да их, возможно, и нет. Чтобы спастись, ему надо где-то дня три-четыре отсидеться, а там и выход сыщется. И отсидеться желательно в тепле.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Великий мытарь
Глава первая
РЫЦАРЬ ПРОТИВ КРЕСТОНОСЦЕВ
лександр на этот раз выступил с объединённым войском, дождавшись прихода не только дружины ижорцев под началом Пелгуя, но и корелов, ладожан, суздальцев и владимирцев, коих привёл брат Андрей. Держался он независимо, на расспросы об отце отвечал скупо и неохотно, зато, увидев молодую княгиню Александру, покраснел, словно тайно был влюблён в неё, однако взгляд свой восхищенный не отвёл, чем немало рассердил старшего брата.
— А он приглядный, девки сохнуть будут, — оставшись наедине с мужем, заметила княгиня.
— Чем приглядный-то? — ревниво молвил князь. — Тем, что глаза кошачьи, бесстыдные?
— Что с тобой? Он ведь твой брат, и ты наговариваешь на него. Андрей молод, только и всего. А как любой мальчишка, ведёт себя дерзко...
— Дерзко, но без отваги, — добавил Александр.
Он и в самом деле вроде беспричинно недолюбливал брата. Но, вдумавшись, разгадал отчего: всему виной ревность к отцу. Его любви и внимания ему всегда недоставало, Андрей же получал всё в избытке, оттого старший Ярославич и вскидывался сердито на сводного братца.
Накануне отъезда дружины в Новгород прибыл венгерский монах Юлиан, поведал о бедствиях, каковые постигли его королевство из-за нашествия Батыя. Он рассказал, как погибший великий князь Георгий Всеволодович через него просил венгерского монарха Белу о помощи, но тот отказался, и теперь пожинает плоды своего легкомысленного отказа: страна в руинах, сожжена, народ истреблён, угнан в рабство. Сам король, чьё войско сокрушено, вынужден бежать. Узнав, что Александр отправляется сражаться с ливонцами, Юлиан покачал головой:
— С этими не страшно, но с монголами лучше заключить мир. Они вас всё равно в покое не оставят. Всех богатств не накопишь, посему лучше жить в бедности, но в мире.
— Мы и с монголами разберёмся, дайте только срок! — грозно ответил новгородский князь.
Он без труда взял Копорье, крепость, которую самовольно установили ливонцы на новгородской земле. Дружины подошли вечером к крепости, и Александр приказал нарубить массу факелов, чтобы каждый мог взять в обе руки и разом их поджечь. Во тьме всадников было не видно, но по огням получалось так, что рать мгновенно выросла в два раза. Александр не мешкая послал двух воевод, дабы те объявили его условия: немедленная сдача, открыть ворота, сложить возле них всё оружие, построиться всей хоругви, иначе крепость подожгут и никому пощады не будет.
Через час немцы ответили, что сдаются. Лишь немногих князь отправил в Новгород, приказав использовать на земляных работах. Остальных же отпустил, повелев идти к своему великому магистру фон Фельфену да сказать ему, что больше его лживым словам о мире никто не поверит и всякого крестоносца, с мечом зашедшего на русские земли, ждёт смерть.
— Да всё в точности передайте! — наказывал князь рыцарям.
— Ты как будто дразнишь его, на битву выманиваешь, — промолвил Андрей, находившийся рядом.
— Правильно подметил, — согласился старший Ярославич. — Не будет у нас с ними мира, а значит, и тянуть не стрит да ждать, пока они сил накопят.
Сам же он двинулся на Псков, который также обманом был захвачен ливонцами.
— А тебе не след было гоняться за разбойниками, — поучал он Андрея. — Надо устранять причину, а не следствия, как учили древние греки.
— Где ты греческих премудростей набрался? — усмехнулся Андрей.
— В детстве со мной и покойным братом Феодором занимался отец Геннадий и ещё двое монахов, родом из Византии. Он знал наизусть почти всех древнегреческих философов. Сократ, Платон, Аристотель ведали про всё, о чём мы даже не догадываемся. Мы с тобой не на голой земле родились. До нас люди и державы существовали, а некоторые и продолжают процветать, и много диковин там. Есть города, где на улицах только каменные высокие терема да башни до неба выстроены, а вода по трубам прямо в дом подаётся, где есть библиотеки и университеты, и в них люди собираются для того, чтобы познать кладезь мировой мудрости...
Александр, рассуждая вслух, не спеша ехал рядом с Андреем. Стоял уже март, солнце пригревало хоть и жарче, но ещё не настолько, чтобы растопить укатанный зимний наст. Они ехали уже больше двух часов, а по обеим сторонам дороги тянулись густые леса, овраги, перелески, и лишь после третьего часа мелькнуло утлое сельцо: пять-шесть глухих изб, каждая с одним окном, затянутым бычьим пузырём. Поначалу поселение казалось вымершим, даже собаки не отбрёхивались, но как только сельский люд узнал по хоругвям и значкам своих, русских ратников, тотчас все разинув рты высыпали поприветствовать, посмотреть на большую княжескую дружину. Бабы завыли в голос, мужики в рваных зипунах, крестясь, падали на колени, сдёргивали облезлые треухи и кланялись вместе с бабами в пояс, пригибая головы и детям.
— Уже напуганы людишки разбоями, — хмурясь, проговорил Александр и снял на мгновение шлем: жарко, запотела голова. — Видно, всласть поколобродили тут крестобрюхие. Живи мы все в мире, отправился бы я в Грецию, Византию, познал бы языки да те летописи и учёные труды, какие философы да иноземные мудрецы сочинили. А так — какая у нас жизнь? С малолетства сунут в седло да учись держать меч в руках. И воюешь, пока голову в честном бою не сложишь. Неправильно это.
— А как правильно? — спросил Андрей.
— А правильно, когда люди промеж себя в добре и мире живут. Разве не о том нам Христос заповедовал? Что ж мы друг друга-то истребляем?
— Так не ходи на Псков. Запрись у себя в Новгороде и живи в мире, — поддел его Андрей.
— Э, брат, сие другое! Когда ворог в наши дома забрался, то защищать свой народ — дело святое, тут никуда не денешься, — возразил Александр.
Новгородцы расположились лагерем в двадцати вёрстах от Пскова. В Переяславле за князем, как собачонка, бегал пятнадцатилетний Яша Гундарь, воеводский сын. Приезжавший воевода упросил Александра взять сына к себе в гридь, и тот выполнил просьбу. Взял он его с собой и в поход.
Последыш богатыря-воеводы оказался низкорослым, щупловатым, с рыжими, почти огненными волосами и чистым, белым, как молоко, ликом. Отец же был могуч, чёрен волосом и смугл кожей. Гундарь даже приревновал да побил жёнку, подозревая, что та прижила мальца не с ним, а с рыжим звонарём Антипом, жившим рядом, но воеводша божилась, уверяя, что за все годы ни на кого из мужиков не взглянула. Гундарь хоть и успокоился, но во Владимир последыша не взял, и Яшка от горя кинулся в колодец головой, но, увидев там длинную большую змею, выскочил как ошпаренный. Александр, узнав все эти подробности, проникся жалостью к мальцу и разрешал бегать за собой. После Ратмира в личные порученцы князь никого не брал, и теперь Яков занял его место.
