Таинник с восхищением смотрел на мать-княгиню, которая за всё это время не проронила ни слова, не потеряла самообладания, напряжённо о чём-то размышляя. В последнее время она перестала вмешиваться в дела сына, предоставив ему всю полноту власти. Лекари отсоветовали из-за частых приступов головной боли, хотя зимой они её почти не тревожили. Но, не вмешиваясь, она зорко следила за всем, что делает Александр.

   — Сядь на место, сынок, — не выдержав его хождений кругами, поморщилась Феодосия.

   — Так я пойду, ваша светлость, — промолвил Шешуня и, не дождавшись разрешения, поклонился и точно ошпаренный выскочил из палаты.

   — Мама, я не понимаю...

   — Сядь! — резко перебила его княгиня, стиснув маленькими ручками подлокотники кресла, и княжич, покорный её воле, сел на место. — Надо укреплять город, ставить речные заграждения, копать ещё один заградительный ров, запасаться зерном, мукой, солониной, готовиться к долгой осаде. Надо придумать другие хитрости, уговорить псковичей выступать заедино, пополнить свою дружину, собрать всех мужчин из окрестных сёл, подлатать крепостную стену, времени не осталось, мой мальчик, на тебя ныне уповаем все мы, все новгородцы, а ты сидишь тут и стонешь, почему тебя дядя к себе не призывает. Запомни одно: мы не должны повторить судьбу рязанцев. Не должны! Я знаю, Бог на твоей стороне, и он поможет тебе... Пусть тебе, а не мне!

Последние слова княгиня произнесла почти шёпотом, помня, как допустила сожжение волхвов, которые и подарили ей Александра, пытались спасти и первенца. Будь они живы и ныне, не допустили бы беду на Русь. Видимо, за это Бог и наказал её страшными головными болями, от каковых она лезет на стенку и спасу от них нет. Феодосия посмотрела на сына с такой яростной мольбой и надеждой, что вся его обида, ещё мгновение назад прожигавшая насквозь, вдруг улетучилась. Он помолчал, точно осмысливая её слова, потом согласно кивнул головой.

   — Я постараюсь, мама...

Всеволод Георгиевич первым расположился за Коломной, встав на всхолмье, откуда легко будет атаковать степняков. Он и не думал бежать и прятаться от них, сознавая, что битва неизбежна. Больше того, он надеялся победить, впервые отец, великий князь владимирский, доверил ему самостоятельный поход, хоть и предупредил, что задача сына только попридержать ворога, пока он будет собирать большое войско.

   — Завяжи бой, лучше рядом с лесом, поратоборствуй вволю да сразу уходи в ту же чащу, туда они, не зная мест, не сунутся! — напутствовал его батюшка.

Он чувствовал вину перед рязанцами, о чьём полном разгроме его известили, отправил гонца в Киев за братом Ярославом, однако сам к новгородцам и псковичам за помощью обращаться не решился, вольные северные жители Георгия не любили. Первым отозвался сын покойного старшего брата Константина из Ростова Василько, и, уходя, молодой Всеволод наблюдал, как дружно подходят ростовчане. Ему только что исполнился двадцать один год, и душа пела при мысли о походе, жаждала подвигов, для которых, как ему казалось, он и был рождён.

Все вокруг толковали о монголах со страхом и опаской, Всеволод же не боялся, да и как можно пугаться кривоногих и низкорослых степняков, вся заслуга которых лишь в том, что они всю жизнь воюют. И его дружинники любят сражаться, и один против сотни, а то и тысячи выстоит.

   — А ну, запевай, братки! — выкрикнул Всеволод.

И те грянули про ветвистый дуб, каковой ни молниям, ни грому не подвластен, ни ураган, ни буря не пригнёт его к земле, да так сильно пели, что Всеволода слезой прошибло.

«Мы им покажем, как на Русскую землю без спроса ходить да наши города в пепел обращать! Ужо погоди, степная саранча!» — поторапливая коня, скрежетал зубами Всеволод да отирал с нежных усов морозные сосульки. Морозец ещё не покусывал, а только растирал до красноты щёки.

Выбрав выгодную позицию для дружины, недалеко у леса поставив свой шатёр, Георгиевич приободрился, даже собрал вечером в шатре воевод и поднял победную чашу, воодушевляя всех и призывая побить непрошеных гостей. Не успели выпить по чаше, как всполошились дозорные, чуть рога не пропели сигнал к бою, но, к счастью, разобрались, сторожа признали в неожиданно подошедшей дружине своих: то Роман Ингваревич, племянник рязанского князя, со своим полком спешил к нему на помощь да опоздал. Соединившись за Коломной, обе рати приободрились, поклявшись, что теперь непременно разобьют ворога.

Странный протяжный звук донёсся издалека, точно два клинка сшиблись да со скрежетом разошлись. Воеводы попритихли, вслушиваясь в звенящую тишину, некоторые даже вышли из шатра, вглядываясь в гаснущее чёрно-белое пространство лесов и первого снежка, укрывшего землю, не понимая, откуда донёсся этот дикий, воющий скрежет. Но сердце вздрогнуло, почуяв великую сечу.

И не ошиблось. Ещё одна хоругвь, ведомая рязанским боярином Евпатием Коловратом, спешила из Чернигова на подмогу Юрию Игоревичу, едва заслышав о страшном бедствии. Боярин гостил там вместе со своим князем Ингваром, родным братом Юрия, и, поспешая, взяв 1700 ратников, вырвался вперёд. Обойдя Коломну стороной, Коловрат первым подошёл к Рязани через несколько часов после ухода оттуда Батыя. Подъезжая к родным стенам, он услышал безумный вой собак. Всё было сожжено и разрушено. От чёрного снега и день будто погас. Одни печные трубы среди пепелищ. На каждом шагу мёртвые тела. Почти у всех младенцев перерезано горло, головы стариков торчат на пиках, у старух отрублены груди. От увиденного он пал на колени и возопил от горя.

Чья-то рука коснулась его головы. Он поднял мутные от слёз глаза и узрел перед собой древнего старца с седой бородой и в длинной белой рубахе.

— Ступай и накажи их... — прошептал старец. — Я заговорю тебя. Ни один ворог с тобой не справится. Бойся только камней летающих. Пусть кровью поплачут да умоются...

Прошептав эти слова, он перекрестил Евпатия и удалился, а Коловрат несколько мгновений не мог подняться с чёрной земли. Точно неведомая сила приковала к ней. Но тяжесть вдруг исчезла, боярин поднялся и, не дожидаясь подхода князя, бросился со своими ратниками вдогон и буквально смял монгольские полки, шедшие позади.

Монголы поначалу ничего не поняли: они не оставили в живых ни одного рязанца. Брезжил вечерок, сыпал снег, и из белой муки точно мертвецы проступали с мечами, снося одну вражескую голову за другой. Вспыхнула паника. Татары в страхе даже не сопротивлялись, видя перед собой огромных рыцарей, закованных в шлемы и доспехи, без устали размахивающих свистящими мечами.

Степные тьмы остановились.

   — Мертвецы восстали! — тотчас доложили Батыю.

Хан разбудил Ахмата. Кровавые расправы угнетали оракула, отнимали у него энергию, и, едва они покинули Рязань, провидец заснул мёртвым сном в повозке среди кожаных ичиг.

   — Мертвецы восстали! — тупо твердили сторожа, и Ахмат, перехватив вопросительный взгляд хана, ничего не ответил. — Мы не в состоянии с ними справиться, их сила непомерна!

   — Раскиньте сети, захватите одного-двух в плен да приведите ко мне! — потребовал Батый.

Так и сделали. Схватили, привели к хану.

   — Кто такие? — спросил он.

   — Рязанцы мы, веры христианской, возвращаемся из Чернигова с боярином Евпатием Коловратом да князем Ингваром Игоревичем, — бесстрашно заговорил пленник с рассечённой щекой. — Воротились мы домой да вас не застали, вот и бросились догонять, дабы тебе, царь иноплеменный, по чести твоей великой воздать. Мы и медок с собой прихватили. Слышишь, там, вдалеке, звон кубков оловянных, это мои братья твоих братьев сладко потчуют. Да, вишь, не успеваем наливать на всех, чаш не хватает, не обессудь.

Улыбаясь всем лицом, он поклонился хану. Тот молча выслушал затейливую речь рязанца, взглянул на шурина своего Хостоврула, повелел ему взять две тысячи конницы да уничтожить безумцев.

   — Я тебе этого пса рязанского живым доставлю, — щёлкнув от злобы зубами, похвалился молодой темник и ускакал.