— Мое правительство всегда было младшим партнером в этом предприятии, — сказала Элла Линдеберг. — Оно с радостью уступит власть вам, если вы гарантируете свободный вылет всему персоналу.

— У меня нет полномочий на то, чтобы принять от вас власть, но я с радостью позволю вам улететь, — сказал Альдер Хон–Оуэн.

— Я думала, вы представляете правительство Бразилии, — заметила Элла Линдеберг.

— Пока нет никакого правительства, — рассмеявшись, сообщил Альдер. — Но, думаю, я могу связать вас с кем–нибудь старше полковника по званию. Это вам подойдет?

— Тут есть проблема, — изрек Карлос Хондо–Ибарген, коренастый крепкий мужчина с темно–коричневой кожей и черной шевелюрой, выстриженной в любимый морпехами прямоугольник короткой щетины на темени.

Полковник сидел, уложив на стол перед собой большие руки, плотно сцепив пальцы. Полковник нервничал.

— Дело касается здешнего контингента ЦТРС и раскрытых заключенными модификаций тюремного воздуходела. Если бы модификации активировали, давление углекислого газа в спальных комнатах увеличилось бы до летального уровня. У ЦТРС были тайные инструкции активировать эту схему, если бы администрация потеряла контроль над тюрьмой. Заключенные нашли способ обезвредить угрозу и проинформировали нас о своем успехе после окончания переговоров.

— Я хочу, чтобы вы знали: я не имела понятия об этих приказах, — заверила Эмма Линдеберг. — Не знал и полковник, и его непосредственные подчиненные.

— Я взял всех людей из ЦТРС и посадил под домашний арест, — сказал полковник. — Проблема в том, что вы собираетесь делать с ними.

— Они пытались использовать модификации против заключенных? — спросил Альдер Хон–Оуэн.

— Логи показывают, что нет, — ответил полковник. — Хотя, конечно, логи можно подделать.

— Но у вас нет доказательств их подделки?

— Нет, сэр. У нас нет необходимого криминалистического оборудования.

— И никто из людей ЦТРС не сознался? — спросил Альдер.

— Каждый уверяет, что ничего не знал.

— Приказы были еще запечатанными?

— Кажется, да, — ответил Карлос Хондо–Ибарген.

— Значит, люди ЦТРС свободны, — заключил Альдер. — Не нам гадать, что могли, а чего не могли люди, получив приказ от старого режима. До того времени, когда мы покончим со старыми проблемами, нам придется простить очень многое — а иначе большая часть страны превратится в тюрьму.

— Само собой, многое сейчас изменилось, — согласился полковник. — Я счастлив принять перемены.

— Да, многое изменилось — и еще продолжит меняться некоторое время, — заключил Альдер.

Альдер, Авернус, Кэш Бейкер и команды других шаттлов зашли в главный тюремный шлюз без сопровождения, одетые в скафандры, со шлемами–пузырями в руках. В грузовом ангаре за шлюзом перед хлипко выглядящими складскими ангарами гостей встречала небольшая толпа. Кэш воевал против дальних в Тихой войне, но впервые видел их лицом к лицу: высоких, неимоверно тощих мужчин и женщин в серых комбинезонах, с нарисованными под трафарет номерами на груди и спине. Встречающие были вежливы, спокойны, полны достоинства, они подошли к спасителям, пожали руки. Затем Авернус и Альдер ушли вместе с дюжиной дальних обсудить условия сдачи.

Команды шаттлов принялись перевозить в лагерь на салазках скафандры и прочее снаряжение. Кэш помогал разгружать их. Внезапно вернулась Авернус и сказала, что срочно нужна его помощь.

— Человек серьезно болен. Его нужно эвакуировать как можно скорее.

— Кто–то знакомый? — спросил Кэш.

— Я и моя дочь знали его. Пожалуйста. Чтобы дать ему хоть один шанс на спасение, его надо эвакуировать прямо сейчас.

Среди скафандров и снаряжения были несколько объемистых раковин для перевозки раненых, по сути, гробов с системами жизнеобеспечения. Авернус повела Кэша в клинику, он потащил с собой гроб на колесиках. Геномаг спросила, знает ли Кэш что–нибудь о шпионах, выглядящих как дальние и внедренных бразильцами в города дальних до Тихой войны.

— Я помню не все о тогдашних событиях, — признался Кэш. — У меня дыры в памяти. Наверное, они останутся навсегда.

— Эти люди были созданиями матери Альдера, обученными для того, чтобы проникать в города дальних и организовывать саботаж.

— Если этот парень — один из них, что он делает здесь?

— Он сказал мне, что работал на бразильцев, но дезертировал, — ответила Авернус. — Он рассказал и о том, что разместил «жучки» в доме, где я жила вместе с дочерью, а потом хотел похитить нас. Это было в Париже на Дионе прямо перед войной. Мэр Парижа арестовал нас и еще многих, участвовавших в движении за мир и сотрудничество. Нас держали в тюрьме за городом. Когда началась война и на Париж напали, шпион вломился в тюрьму и нейтрализовал охрану. Но моя дочь победила его, мы освободили остальных заключенных и бежали. Шпион сказал мне, что помнит мою дочь. Она оказалась слишком сильной и быстрой для него, ударила его парализующим дротиком. Несомненно, так оно и произошло. Это видели немногие, и большинство из них мертвы… да, он когда–то хотел причинить зло мне и моей дочери. А я теперь отчаянно хочу спасти его жизнь. Странно, правда? И как же такое назвать?

— Наверное, милосердием, — предположил Кэш.

— Да, милосердием. Почему бы и нет?

Парень оказался в скверном состоянии: почти без сознания, лихорадка, высокая температура, страшные фиолетовые синяки на бледной коже тела, левая нога от щиколотки до бедра — в надувной шине. Женщина по имени Бель Глайз, которая заботилась о нем, помогла Кэшу уложить шпиона в гроб. Когда гроб везли к шлюзу, она озабоченно семенила рядом с Кэшем и Авернус и рассказывала длинную запутанную историю про убийство двух математиков, взломавших систему слежения для подготовки восстания, смерть надзирателя «зверя Желота», убийство медтехника Трасти–тауна, единственной подруги шпиона. Похоже, шпион был тяжело ранен, когда сражался с убийцей, которая оказалась охранником и тоже шпионом.

Кэш не знал, чему верить. Когда он ожидал перевозки на шаттл, то сказал Альдеру Хон–Оуэну, что раненый, Фелис Готтшалк, с такой же вероятностью может быть и убийцей.

— Он убил тех двух математиков, потому что хотел воспользоваться их планом бегства, — заметил Кэш. — А затем он убил надзирателя и охранника, потому что они помешали плану.

— Моя мать до войны занималась по меньшей мере двумя секретными проектами, — задумчиво сказал Альдер. — Оба — на Луне, оба имели отношение к эктогенной программе разведения модифицированных людей. Мать выращивала младенцев в искусственных матках, модифицировала зародыши.

Она не рассказывала в подробностях, но я знаю, что именно ее работа привела, в конечном счете, к созданию быстрого термоядерного реактора.

— А ведь я привез ее однажды сюда, — признался Кэш, испуганный внезапно обнаружившимся воспоминанием. — Но давным–давно. Я тогда забрал ее с какого–то места в Антарктиде.

— Где–то за год перед войной? — странно поглядев на Кэша, спросил Альдер.

— Где–то так. Да, прямо перед тем, как я отправился в систему Сатурна. Удивительно, как я могу вспомнить одно и не могу вспомнить другого.

— Тогда один ее проект на Луне пошел наперекосяк. Мать вернулась в дурном настроении, сильно напуганная, но чем — она не рассказала.

— То есть этот парень может быть настоящим монстром? — спросил Кэш.

— Он может оказаться моим братом. Моя мать — гений, но она чудовищно эгоистична и тщеславна. Она вполне могла использовать свои яйцеклетки или соматические клетки, чтобы получить эктогены… в любом случае, лучше не отдавать парня в руки европейцам. Надо забрать его у Авернус. Она сейчас слишком озабочена, и от нее никакой пользы.

— Думаю, это все напоминает ей о том, что случилось с ее дочерью, — предположил Кэш.

— Наверное. Я останусь и присмотрю за эвакуацией охраны и администрации. Переговоры предстоят нелегкие и деликатные, но, к счастью, мать одарила меня способностью нравиться людям и влиять на них. Воистину судьба ведет странными тропами.