С тех пор вот уже двенадцать лет боюсь потерять ее снова. Она в горах — месяц, два. Я думал: будет семья, дети, тогда что-нибудь изменится. Но у нас нет детей. Верочка уезжала в свои горы, а я оставался совсем один.

Голубев замолчал, чтобы передохнуть. Музаффар-заде протянул ему стакан с водой.

Майор Леднев вышел из палатки. На вершинах еще горели солнечные слитки. Где-то там, среди вечных снегов, начинались ручьи. Сбегая вниз, они сливались в могучий поток, пенились, ворочали камни, упорно прокладывая себе путь в долину.

Леднев сделал шаг вперед. Его окружили геологи, почти все они были с бородами.

— Преступников мы найдем, товарищи, — заверил майор. — Можете не сомневаться.

Кто-то язвительно произнес:

— Скорее мы найдем здесь алмазы.

Вдруг быстро, с возмущением заговорила женщина. Леднев не сразу различил ее, одетую в комбинезон, среди геологов-мужчин.

— Как вам не стыдно, товарищи? Милиция столько делает!

Леднев пошел дальше, не оборачиваясь. Сел в машину рядом с шофером. Гулямов замешкался.

— В больницу, и никаких разговоров! — подтолкнул его Ергин.

Ресторан еще не открылся, но в огромных котлах уже кипела вода. На разделочных столах кромсали бараньи туши, раскатывали тесто, перебирали рис. Рядом вырастали замысловатые сооружения из помидоров и огурцов, яиц и лука.

Бабаев зашел в кабинет директора. Тот любезно отвечал на все вопросы, предупредительно вскидывая на капитана глаза.

Вчера, как обычно, работали до двадцати трех часов. Компанию, которая интересовала Бабаева, не запомнил. Но можно опросить официанток. Одна из них сказала:

— Как же! Хорошо помню. — Это была невысокая худощавая женщина с поблекшим, но еще привлекательным лицом. — Сабурова, — отрекомендовалась она.

— Ты что, Надежда? — сказал Бабаев. — Мы ведь знакомы.

— А директор сказал: называйте фамилии.

К официантке прижималась девочка лет четырех с огромным зеленым бантом в пепельно-русой косичке.

— Моя дочь, Людмила.

— Разве у тебя есть ребенок? — удивился капитан. — Где же ты его прятала столько времени? И вот что еще: меня интересует все о клиенте в желтой рубашке.

Женщина стала вспоминать:

— Он сидел за последним столиком у окна. Шатен. Я раскрыла блокнот, спросила, что будет заказывать…

— Я хочу к папе! — вдруг захныкала девочка.

— Это не ее ли отца я видел с тобой в прошлое воскресенье? — поинтересовался Бабаев. — По-моему, ты с ним выходила из своего дома.

— Да нет, — вспыхнула официантка. — Это знакомый из Душанбе, Мавричев. Он в нашем районе по делам часто бывает.

— Ну а что еще о шатене?

— У них там была компания. Водку пили. Что-то о деньгах говорили. Потом затеяли драку с Мавричевым.

— Значит, он тоже был в ресторане? А драка из-за чего?

Девочка вновь заплакала.

— Этого еще не хватало! — Мать протянула ей носовой платок. — На, вытри слезы. — Но дочь бросила платок на пол.

— Разве так можно? — Бабаев поднял платок. — Смотри, какой здесь хорошенький крестик, — и показал на метку в углу. — Это ты вышивала?

Девочка стала молча разглядывать крестик.

— Как же ты теперь с ней будешь? — участливо спросил капитан. — Не возить же каждый раз с собой на работу. Может, помочь в садик ее устроить?

— Да нет, к соседям определю. Хорошие люди.

— К Рауфовым, что ли? — догадался Бабаев.

— Вот именно.

На вопрос: из-за чего началась драка — Сабурова так и не ответила.

«Уазик» сорвался с места, будто застоявшийся конь. В кабину ворвалась струя холодного воздуха. Леднев закрыл стекло, чтобы Гулямова не продуло еще больше.

— А знаете, — вдруг сказал геолог, — я никогда не был в Ленинграде…

— Вам трудно говорить, — попытался остановить его майор.

Но Гулямов решительно продолжал:

— Да, никогда там не был. Однако могу подробно рассказать об Эрмитаже и Таврическом дворце, Исаакиевском соборе и Александринском театре. Я знаю, что Петровские ворота в Петропавловском соборе были первоначально деревянными, а потом заменены каменными. Могу назвать дату: тысяча семьсот восемнадцатый год. Построены по проекту инженера Трезини.

Тогда мы работали на Памире. Сенина застиг обвал. Пять суток провел он в каменном плену, едва разыскали его. А вышел и говорит: «Назовем это место Петропавловской крепостью».

Отец Юрия Васильевича был архитектором. Его имя часто называли в ряду таких известных зодчих, как Никольский, Гегелло, Кричевский, по проектам которых еще в двадцатые годы в Ленинграде начиналось новое строительство. Сенин унаследовал от отца любовь к искусству, мог часами рассказывать о родном городе. И мы были благодарны ему за это…

Гулямов снова закашлялся и вдруг сдавил руку Ледневу:

— Мне не верится, что его больше нет в живых.

Правление колхоза разместилось в новом здании с разрисованными под мрамор колоннами. На ступенях сидели двое. Тот, что помоложе, держал в руке кепку.

— Чья машина? — Бабаев показал на грузовик.

— Моя. — Ответил пожилой.

— Сейчас разберемся, — предупредил капитан. — Далеко не уходите.

Шофер Султанов вел себя спокойно, как человек, которому нечего скрывать.

Да, он отвез геологов на Орлиную. Потом ужинали в Сечиноре. Кадыров встретил дружка, угощал в ресторане. Как называл? Митькой. Драка действительно была… По пьянке. Машину заправлял, однако ехать не собирался. Честно говоря, не смог удержаться, заказал себе пиво.

Потом поехали к чайхане, там и переночевали. В пять тридцать утра хотели было уезжать, а тут распоряжение: кто порожняком — загружаться хлопком. Так попали в колхоз. Митька с ними не поехал.

— Геологи, которых вы оставили на Орлиной, убиты минувшей ночью, — сказал Бабаев.

— Убиты? — изумился Султанов.

— А теперь опишите Митьку.

Султанов наморщил лоб.

— Брюки серые, в полоску. Одет в желтую рубашку…

«Все запомнили эту рубашку!» — подумал капитан.

Пауза затянулась, а Голубев все молчал.

За это время Музаффар-заде успел вспомнить недавний разговор с матерью. Слышимость была плохая, в телефонную трубку врывались какие-то помехи. Но одну фразу он все-таки уловил: «Может, орлу подрезали крылья?»

Он давно собирался к ней, в Рушан, да никак не удавалось выполнить обещание. Вероятно, это имела в виду старушка.

Родной дом стоял на высокой горе, окруженный густым абрикосовым садом. Днем здесь пряталось солнце, а ночью перевитые ветви деревьев, словно неводом, черпали звезды.

Музаффар-заде пытливо взглянул на сидевшего перед ним человека. Вот кто, похоже, всю жизнь бредет с перебитыми крыльями.

— А несколько дней назад я случайно обнаружил в книге записку, — наконец произнес Голубев. — «Сказка! — было написано в ней. — Поздравляю тебя

с наступающим праздником. Желаю всего наилучшего. Что-то в последнее время ты перестала мне отвечать. Или что-нибудь у тебя стряслось? Если ничего, то я буду рад. Черкани. Беспокоюсь. Юра».

«Сказка…» Это я могу называть ее сказкой. Могу называть какими угодно ласковыми именами, но никто другой не имеет права. Никто, кроме меня.

«Поздравляю тебя…» Почему тебя, а не вас? Почему поздравляю? Почему она должна отвечать? И ведь отвечала!

Не знаю, с каким праздником поздравляли Веру. В записке ни даты, ни адреса.

Тогда я просто лишился рассудка и написал такое письмо: «Верочка, и до чего же я, оказывается, ошибся в тебе…» Я просто не знал, что делать.