Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Они изучали фотодело и топографию, оружие и тайнопись. А еще историю разведки и систему охраны Государственной границы СССР. Проходили специальные практические занятия по наблюдению за военными объектами и добыванию документов.

— Вы спрашивали о Бердиеве?.. Мы были в Нью-Йорке. Эмпайр-стейт-билдинг — необыкновенное здание на Пятой авеню. Высота триста восемьдесят метров. Тысяча девятьсот три ступеньки. Тренировали нашу память… Пили мы до тошноты, точно окунулись в омут. И вдруг нас отвозят на Третью авеню, туда, где ее пересекает Четырнадцатая улица. Вы знаете, что это за место?.. Там проживают русские эмигранты. Мы с пьяной компанией ворвались в чью-то квартиру. Девушка играла на пианино. Нам с Бердиевым показалось, что она из другого мира, даже хмель прошел.

А Бердиев вдруг подошел к инструменту. Он ведь до войны учился в консерватории.

«Музыкальные руки! — вспомнил подполковник Шилов переданные ему слова эксперта. — Может, пограничники выловили труп Бердиева?»

Абдусаломов продолжал:

— Он играл превосходно. «Это для вас…» — сказал девушке. В общем, ему разрешили бывать у нее. Вы понимаете: столько лет быть одному и вдруг полюбить.

Ему сказали: провалится с заданием — убьют ее и… ребенка. Единственный выход — яд. Он примет яд, я знаю… А мне зачем? Теперь я дома, дышу родным воздухом!.. Мне сказали, что, если в случае провала я не приму яд, расстреляете вы… Пусть вы! Только бы умереть человеком. Я не хочу больше такой жизни! Хочу хоть умереть самим собой, на родной земле!..

Телеграмма не по адресу

Молния угодила в чинару, выжгла дупло. Медленно, тяжело оседала чинара. Услужливый клен-великан подставил ей свои плечи. Прямой и могучий, раскинул он зеленый шатер, будто старался заслонить чинару.

Свободное воскресенье выдавалось нечасто. Приятно было лежать вот так, ничего не делая, на берегу реки.

Серебренников положил голову на колени жены. Смотрел ей в глаза, такие же светлые и ласковые, как в те дни, когда они познакомились…

И ей вспомнилось. Осень сорок четвертого года, Мстиславль. Только что сформированная часть по охране тыла. Пришла к парторгу батальона Серебренникову, чтобы встать на учет. Он вдруг спросил:

— У вас есть минут тридцать времени?

— Есть, — ответила она неуверенно.

— Тогда вот что. Никого ко мне не пускайте! — Уронил голову на стол и заснул.

Вначале хотелось рассердиться, уйти, но она вспомнила, что ночью была операция. Преследовали какую-то банду.

Прошло тридцать минут. Она не хотела его будить, но он проснулся сам. Улыбнулся как старой знакомой:

— Ну вот, подзарядил аккумуляторы.

Потом они долго не встречались, а встретились снова на партийном собрании. Она прислушивалась к его словам и чувствовала, что они самые верные, самые нужные. Пока он выступал, ей хотелось научиться говорить так же, а после собрания — слушать его еще.

Вскоре полк вступил в Польшу и остановился под Белостоком. Новый, 1945 год встречали вместе, у начальника медицинской службы. Серебренников много танцевал с ней.

Потом помнит, как готовила доклад к Восьмому марта. Серебренников снабдил ее газетами и журналами, но она потонула в них и не знала, с чего начать. Он просидел с ней вечер, и материал удивительно складно стал ложиться в конспект.

На другой день она снова пришла к нему, и снова он отложил свои дела, чтобы помочь ей. Но окончить доклад так и не удалось — Серебренников выехал по тревоге. Где-то завязался бой с прорвавшейся на запад немецкой группировкой.

Утром в медчасть поступили раненые. Она принимала их с трепетом и только тогда поняла, как дорог стал ей Владимир Серебренников.

Раненых было много. Банда оказалась многочисленной, хорошо вооруженной. Говорили, что есть убитые. Среди них мог быть лейтенант Серебренников. У нее все валилось из рук, и хирург приказал ей идти отдыхать. Он думал, что это от бессонной ночи.

Она вышла на улицу, сделала несколько шагов непослушными, словно чужими, ногами и вдруг увидела Серебренникова. Живой и невредимый, он шел ей навстречу. Она рванулась к нему и, спрятав лицо на его взмокшей от дождя шинели, вздрагивала от беззвучных рыданий. Их мысли совпали: тогда он осторожно, точно боясь спугнуть, прикоснулся к ее волнистым волосам.

Неужели это было так давно? Она пополнела за это время. Срезала косы. Но Серебренников любил ее еще больше, чем прежде…

Как жаль, что они редко бывают вместе. Вот недавно он приехал с границы, а завтра — снова в путь. Опять на неделю. Проверит политическую работу, будет присутствовать на комсомольских собраниях, на одной из застав создаст партийную организацию, прочтет несколько лекций.

И снова на день-два домой. А потом — на другой участок. К Ярцеву, за которого он теперь все время будет беспокоиться. К Бородуле, способному натворить неизвестно что…

Вот так незаметно и кончился отдых. Снова майор Серебренников был во власти своих повседневных дел. И Нина Терентьевна заметила это, вздохнула. Он был рядом, но уже ушел от нее и, конечно, несмотря на воскресенье, снова отправится в политотдел. Найдет повод.

В раскрошившееся дупло чинары влетела стрела, следом раздался пронзительный свист.

— Последний из могикан! — шепнул майор.

За кленом послышалась возня:

— Я — Соколиный Глаз. Приказываю сдаться!

— Выходи, Витька, я тебя вижу!

Нина Терентьевна с грустной улыбкой стала сворачивать плед.

Подполковник Шилов включил магнитофон с записью допроса Абдусаломова:

«— …В Ташкенте намечалась встреча с резидентом. Каждый понедельник к семи часам вечера я должен быть в ресторане «Бахор». Рядом с чайником положить крестом обгорелые спички. Пароль: «Запрет вина — закон, считающийся с тем...» В ответ нужно продолжить стихотворение: «…кем пьется и когда, и много ли, и с кем». Это Омар Хайям».

Подполковник перекрутил пленку назад и услышал сначала собственный голос:

«— Как обговорено сообщить о благополучном переходе границы?

— Телеграммой в Южногорск, Степану Васильеву по такому адресу… Содержание: «Возможно приеду. Ходжиев».

— Чтобы встретиться в Ташкенте, надо было еще раз напомнить о себе?

— Обязательно. Телеграммой по тому же адресу с лаконичным текстом: «Приеду. Ходжиев».

— Вам ответят?

— Нет. Связь односторонняя. До встречи в Ташкенте давать о себе знать могу только я. Да, и вот еще что. Сообщить о себе в первый раз я должен на десятый день после перехода границы».

Жизнь на заставе шла своим чередом. Август был таким же знойным. Пески за ночь не успевали остывать и, едва показывалось солнце, сразу накалялись, обдавали жаром.

В колхозных садах собирали урожай. Старшина Пологалов привез из районного центра машину, доверху груженную дынями и арбузами. Это был шефский подарок.

Происшествий на заставе не было. Разве что Бородуля еще не привык к пограничной жизни. Если бы кому-нибудь вздумалось вести дневник, то он выглядел бы примерно так:

2 августа. Утро. Бородуля держится молодцом. Никто не говорит ему о сне на границе, и никто вроде бы не догадывается, что он струсил. (Бородуля забыл, что говорил тогда в наряде сержант Назаров.) Впрочем, конечно, он не струсил, а просто чепуха какая-то приключилась со звездами.

Вечер. Бородуля беспокойно поглядывает на закатывающееся солнце. А вдруг правда Большая Медведица исчезла, потому что с ним что-то творится?

На боевом расчете Бородуля ерзает, и начальник заставы делает замечание. Что-то не очень хочется идти на границу. Назначают дневальным по конюшне. Отлично!

3 августа. Утро. Бородуля занят уборкой в конюшне. Что же — дело привычное. Смехота с этими самыми звездами!

16
{"b":"630686","o":1}