— Не сможешь? — переспросил Джордж, раскрыв рот так широко, словно собирался кого-то укусить. — О чём ты вообще говоришь, во имя всего святого?

— Во имя всего святого, — повторил Валентин и язвительно добавил: — Да, именно во имя всего святого. Господь запрещает мне так поступить... Видишь ли, отец, я уже женат.

Урсула занималась своей игрушечной шахтой, когда услышала громкие голоса. Сначала она решила, что её зовут к ужину; такое порой случалось, вопреки требованию её отца посылать к ней в комнату слугу, если она не отозвалась на звуки гонга.

Урсула много времени проводила в одиночестве у себя в комнате; даже слишком много, по мнению её мачехи, но несмотря на внешнюю бесстрастность и флегматичность, девочка обладала богатым воображением и придумывала разные истории для своих героев.

История игрушечной шахты была разработана самым подробным образом. Шахта, созданная человеком по фамилии Ангов, потерявшим ногу из-за несчастного случая на Уил-Спинстер, занимала целый угол её детской и была семи футов в длину и три с половиной в высоту, а выглядела и работала, как настоящая, только меньше по масштабу. Крошечные шахтёры кирками добывали под землёй олово, а модель была разрезана с одной стороны, чтобы передвигать фигурки. Подъёмный механизм работал, если повертеть ручкой. Хитроумные поддоны и сепараторы были устроены на уровне пола так, чтобы вода не нанесла ущерба комнате. Для этой шахты у Урсулы имелись счётные книги, а также списки договоров и распределения прибыли с вольными старателями. Недавно Ангова снова пригласили, чтобы расширить шахту до другого угла, устроив механизмы по очистке руды, лебёдки, штольни и лестницы, спускающиеся по стволам, а также положить кое-где в тоннелях настоящие кусочки руды — медной и оловянной.

Сегодняшняя игра Урсулы была связана с первым мужем её матери. Несколько лет назад бабушка, теперь находящаяся на небесах, поведала ей, что первый муж её матери, отец того красивого военного, который приходил к ним на обед с женой-иностранкой, погиб в шахте под названием Уил-Грейс, рядом с Нампарой. Он спустился туда, никому не сообщив, чтобы исследовать старые выработки, куда уже никто не захаживал много лет. Он перебирался по доске над затопленным стволом, но гнилая доска разломилась, и он свалился в воду. «Его обнаружили, — прошептала бабушка Уорлегган, — но опоздали на целый час. Всего на час. И знаешь, что он держал в руке? Ржавый гвоздь. Он уцепился за него и держался до тех пор, пока гвоздь не выскользнул из стены!»

Рассказ произвел на Урсулу огромное впечатление, и она с волнением прокручивала эту сценку. Одного из её оловянных человечков звали Фрэнсис Полдарк. Урсула опускала его в шахту, убеждала проползти по узкому тоннелю, переводила по деревянной доске над затопленным стволом. Она не могла каждый раз ломать дощечку, поэтому человечек соскальзывал и плюхался в воду; а потом вцеплялся в гвоздь. Это была самая лучшая часть сценки. В кромешной тьме и по горло в воде он цеплялся за гвоздь. А затем спасатели начали его поиски; но слишком поздно...

Громкие голоса доносились из кабинета отца. Ей ещё не доводилось слышать подобного. После его женитьбы на Харриет, насколько ей известно, дважды случались неприятные сцены, когда оба говорили на повышенных тонах, но никогда не кричали. А сейчас кричат. Урсула ощутила девичье любопытство к происходящему в доме, хотя это её и не касалось, она выскользнула из комнаты и помчалась по коридору к дверям отцовского кабинета.

Тогда она вдруг поняла, что в ссоре не участвует мачеха. Оба голоса принадлежали мужчинам, которых она знала.

— ...Богом клянусь, я положу этому конец!

— Чему конец? Всё уже свершилось!

— Я добьюсь, чтобы его аннулировали! Тебе нет двадцати одного года! Ты пошёл на это, только чтобы совратить какую-то бестолковую девицу...

— Она не бестолковая, отец. И это законно. Я гарантирую это на двести процентов!

Что-то скользнуло и упало на пол. Урсула отпрыгнула от двери, ожидая, что сейчас она распахнется, но этого не случилось. Ей не очень нравился брат, который частенько вёл себя надменно, так что она с удовольствием слушала, как его ругают, причем за что-то ужасное.

— И кто эта девица?

— Сейчас это не имеет значения. Церемония прошла в церкви Святого Бенедикта...

— Где это?

— В Кембридже, отец. Венчал преподобный Артур Чисхолм, церемония самая обыкновенная, законная, при свидетелях, и случилась она в среду, четвёртого мая...

— Боже, просто немыслимо! Ты прекрасно знал о моих планах касательно тебя! Ей-богу, тебе это даром не пройдёт! Что на тебя нашло? Это что, какое-то временное помешательство из-за хнычущей девки, которую ты обрюхатил? Полагаю, её отец и брат...

— У неё их нет! И она не в положении. Это совершенно сознательный выбор с моей стороны...

— Лучше скажи умышленный, чтобы только сорвать все мои планы на тебя! Верно ведь? Что молчишь? Ты намеренно так поступил, лишь бы разрушить все мои замыслы. Разве не так? Не так?

— Лишь отчасти, дорогой отец. Признаюсь, я больше не желаю от тебя зависеть. А раз уж ты загнал меня в угол, то скажу, что мне никогда не нравилось быть твоей ручной собачонкой. Но причины моего поступка куда более сложные, это не просто желание сорвать твои планы и свести их на нет. Я мог бы тебе рассказать... но не стану!

— Поведай же мне свои небылицы! Объясни, что за жеманного, коварного, язвительного и никчемного хлыща я породил! Какого неблагодарного, грубого, прожорливого пьяницу, бесстыдника и ленивого транжиру! С самого рождения ты принимал всё, чем я тебя щедро одаривал, с ухмылкой и издёвкой. Ни разу не поблагодарил! Ни разу не извинился! Всё воспринимал как должное, по праву законного наследника. Ну что ж, я покажу, что тебе принадлежит по праву, а что нет! Увидишь, мой мальчик; отныне ты узнаешь! Я тебе покажу!

Послышался звон разбитого стекла, и Урсула вновь отпрянула, но ссора слишком её поглотила, чтобы отходить слишком далеко от двери.

Валентин заговорил. И его голос звучал холодно и ожесточённо.

— И что же я от тебя получил, дорогой отец? Первые шесть-семь лет моей жизни я помню только резкие слова и холодные взгляды. После смерти матери я стал для тебя неким символом, и до сих пор так и осталось! Потраченные на меня деньги — на одежду, образование — тратились, чтобы потрафить собственному самолюбию. Потому что ты отправил своего сына в Итон скорее ради себя, чем ради меня. Ведь сын станет вращаться среди наследников пэров, будет наставником баронета — вот о чём можно потолковать с друзьями. Ты свёл его с хорошенькой девственницей, оформил на него огромный особняк и обеспечил ему достойное существование, и всё это ради прославления сэра Джорджа Уорлеггана, внука кузнеца!

— Ах ты, наглый щенок!

Послышался грохот мебели, что-то упало.

— Ты принимаешь это за оскорбление, отец? Я правнук кузнеца. И мне всё равно. У всех были когда-то скромные предки, далёкие или близкие. Я не доволен лишь тем, что ты вечно не доволен мной!

— Оставь в покое стул, чёрт бы тебя побрал!.. Я больше к тебе не притронусь...

— Если бы я женился на Кьюби, твои планы удались бы, но я жил бы в уготованном мне русле, ты держал бы меня на коротком поводке, чтобы я танцевал, стоит тебе подергать за ниточку! Таковы твои намерения, разве нет? Чёрт побери, да я готов в этом поклясться!

— Что ж, могу тебе обещать, что теперь ты запляшешь по-другому! Почуешь разницу, когда станешь нищим! Большинство твоих приятелей, пьяниц и картёжников, больше не пожелают с тобой знаться! А что до твоего распутства, то ты обнаружишь, что женщины становятся куда менее доступными, когда у тебя в кармане нет золота!

— Одно женское тело мне доступно в любую минуту, тело моей жены. Уверен, что человек твоих моральных устоев поаплодирует решению узаконить нашу связь. А кроме того, я не люблю Кьюби, но люблю свою жену. Я обожаю даже землю, по которой она ступает!