Слово «упадок» будто звон колокола. Оно заставляет нас задуматься и об угасании нашего зрения. С возрастом глазные мышцы слабеют, хрусталики становятся менее эластичными. Глаза хуже воспринимают свет, и туман вновь окутывает мир, как при нашем рождении. Во многих местах очки доступны далеко не всем, и потому стареющим людям остается мириться с недостатком четкости. Например, в Великобритании до учреждения в 1948 году Национальной службы здравоохранения тем, кто нуждался в очках, приходилось импровизировать. Еще в начале ХХ столетия некоторые пользовались отбитым донышком молочной бутылки, чтобы разобрать мелкий шрифт. Многие пожилые люди также страдают макулярной дистрофией, из-за которой слабо и смутно видят то, что находится прямо перед ними. Поскольку наш взгляд устремляется на лица, этот недуг мешает узнавать любимых людей и устанавливать зрительный контакт. Когда фовеальное зрение снижается, нужно учиться смотреть периферическим. Считается, что в мире этой болезнью поражены около 23 миллионов человек.
Не достигнув еще и двадцати лет, испанский художник Диего Веласкес написал этот прекрасный образ старой женщины, чье зрение, вероятно, угасло.
Она жарит яичницу, но смотрит мимо сковороды, пытаясь ложкой нащупать ее край. Нашу догадку о слепоте женщины подтверждает и блуждающий взгляд мальчика: он явно знает, что на него не смотрят. Вместо того чтобы изобразить мир таким, каким он предстает меркнущему взору старой кухарки, художник делает прямо противоположное – окружает ее материальными, гипервизуальными, осязаемыми вещами. Белый фарфоровый кувшин, красная луковица, металлическая ступка с пестиком, глиняная сковорода, а внизу еще одна, медная, начищенная до блеска, тыква и графин в руках мальчика, сам он и висящая на гвозде корзина с тряпкой. Не менее десятка расположенных по кругу предметов напоминают о том, что уже недоступно ее взору, а может, эти вещи, окружающие старую женщину, словно спутники планету, – проекции ее внутреннего глаза.
Диего Веласкес. Старуха, готовящая яичницу. 1618 / Purchased with the aid of the Art Fund and a Treasury Grant 1955, National Galleries of Scotland, Edinburgh, UK
Проекция – тоже важный сюжетный мотив нашей истории. И вот один особенно выразительный пример. Это кадр из французского фильма «Три цвета: Синий», снятого режиссером и сценаристом Кшиштофом Кесьлёвским.
Здесь мы видим женщину, потерявшую в автокатастрофе ребенка и мужа-композитора. Она парализована горем, и ничто из внешнего мира не проникает внутрь кокона, которым она себя окружила. Но звукам музыки ее мужа, кажется, удается пробиться к ней, словно волнам синего света на этом изображении. Свет и музыка часто проникают друг в друга, как будто явления одной природы. Эти галлюцинации – судорожные попытки вернуться к жизни: так кашляет раз за разом автомобильный мотор, пока наконец не запустится. Порой свет – болезненное напоминание о трагедии, порой – отрадное видение, весть из иного мира. Режиссер заставляет нас увидеть горе героини ее глазами.
«Три цвета: Синий», Кшиштоф Кесьлёвский / MK2 Productions, CED Productions, France 3 Cinéma, CAB Productions, Zespol Filmowy “Tor”, Canal+, Centre National de la Cinématographie, Fonds Eurimages du Conseil de l’Europe, France-Poland-Switzerland, 1993
Чего он нам не показывает, так это трупов ее мужа и ребенка. Созерцание мертвого тела всегда воспринималось неоднозначно. В некоторых культурах это поощряется, в других мертвецов стараются побыстрее убрать с глаз долой. Фотография бабушки, оставшаяся в моем сломанном телефоне, была сделана тайком (подробнее об этом рассказано в предисловии). Может быть, я нарушил правила приличия, оскорбил ее память? Когда люди умирают естественной смертью, их тело как бы немного сдувается. Кровяное давление падает, и кожа плотнее прилегает к костям. Трупы умерших от сердечно-сосудистых заболеваний могут вызвать шок. Такой образ не затеряется среди страниц фотоальбома нашей или их жизни. «Я хочу запомнить их живыми», – говорят те, кто не желает смотреть на мертвые тела, и в этом есть свой резон: смерть порой настолько искажает образ человека, что вытесняет все воспоминания о живом. В образе смерти заключена великая сила. Правительство Соединенных Штатов опубликовало фотографию президента Обамы и членов его кабинета, наблюдающих за ликвидацией основателя «Аль-Каиды» Усамы бен Ладена, проводившейся американским спецназом в Пакистане, но в отличие от казней других военных преступников и диктаторов, например генерала Хидэки Тодзё и Саддама Хусейна, ни момент смерти, ни труп бен Ладена показаны не были. Нам объяснили, что это может спровоцировать его последователей. Цель же была – вырвать жало.
Не жало ли вонзается в душу тем, кто смотрит на мертвое тело? Жгло ли оно Теодора Жерико, автора картины «Плот „Медузы“», когда примерно в 1818 году он писал эскиз, получивший название «Голова гильотинированного»?
Возможно, что и нет, по причинам жутковатого свойства. Обладатель этой головы был вором, умершим в сумасшедшем доме. Скорее всего, Жерико забрал его голову из морга парижского госпиталя Божон, принес в студию, написал ее, а потом положил под кровать или на чердак и держал там, пока она не поменяла цвет. На этом, последнем, изображении голова зеленая, но на более ранних эскизах она еще не тронута тлением.
Теодор Жерико. Голова гильотинированного. 1818–1819 / Art Institute Chicago, Chicago, USA
Вполне вероятно, что при первом взгляде на отрезанную голову (которую, кстати, вовсе не нож гильотины отделил от тела) Жерико и почувствовал укол боли, но он преодолел шок и страх, чтобы смотреть на голову так, как Сезанн смотрел на яблоко или же на голову жены, – как на некий материальный объект, который лежит на покрытом тканью столе, отражая равнодушный свет, падающий сверху справа. Жерико не было еще и тридцати, когда он написал эти этюды (в тридцать два он умрет), и, кажется, такая натура не нарушала его душевного равновесия. Он лишь отшучивался, когда соседи жаловались на запах гниющей плоти. Он знал, что многих охватит инстинктивное отвращение, если они увидят голову вора в реальности или на картине, но стремился отделить отвращение, этот естественный рефлекс, от акта созерцания. Он хотел вырвать жало, стереть клеймо.
В контексте нашей истории цель, поставленная Жерико, представляется весьма увлекательной. Неприязнь, которую чувствовали соседи, была чистой воды проекцией. Их предостерегал инстинкт самосохранения – они боялись подхватить какую-нибудь заразу, а может, отрезанная голова будила страх перед насильственной смертью, и потому они отводили взгляд. Скрытые смыслы и ассоциации, связанные с расчлененным телом, запрещали им смотреть на такое. А художник пытался заставить зрителей убрать ассоциации, прекратить проецировать на свое видение стереотипы и предубеждения. Однако подобные начинания обречены с самого начала. Посмотрите, что будет происходить, по мере того как нам станут избирательно сообщать некоторые сведения о следующей иллюстрации.
Если нам скажут, что это скульптурный портрет спящего отца художника, мы увидим в нем спокойствие, навеваемое ночью, отметим тщание, с которым мастер вылепил щеки и подбородок. Но это неправда. Если нам скажут, что это посмертная маска отца того самого художника, мы увидим в ней не столько произведение искусства, сколько свидетельство скорби. Но это тоже неправда. На самом деле это посмертная маска Наполеона Бонапарта. Слепок с его головы, гипсовый или восковой, был снят спустя тридцать шесть часов после того, как он умер в возрасте пятидесяти одного года, 5 мая 1821 года. По одной из версий, адъютант Наполеона присвоил часть маски, и ее пришлось реконструировать, так что бронзовые и мраморные изображения – это уже повторения с реконструкции. Чем дальше повторение отстоит от оригинала, тем менее острым становится чувство, которое оно вызывает. Маска на фотографии, скорее всего, не соприкасалась со слепком, снятым непосредственно с лица, но, глядя на это изображение, мы проецируем на него все, что знаем о Наполеоне Бонапарте, о его страстях, могуществе, любви, высокомерии, возраставшей жестокости и влиянии. Худоба этих щек, заостренность носа удивляют нас – мы ожидали чего-то более внушительного, размышляя об этом несгибаемом честолюбце, но это портрет человека, чье сердце перестало качать кровь, а кроме того, внешний облик сильных мира сего часто обманывает наши ожидания.
