Помни, мы познакомились с нашими лошадьми, когда они были ещё жеребятами, а некоторые из нас присутствовали в стойлах при их рождении. Мы кормили их и ухаживали за ними, чистили их и скребли, просиживали ночи, когда они болели или получали травмы, и тысячи часов проводили с ними на учебных площадках и в поле. Ни наши жёны или дети, ни даже сам Зевс не знают нас лучше, чем наши лошади, ибо ни с кем не проводили мы столько времени, сколько с ними. Но, несмотря на всё это, самый верный конь может сорваться с места, самый отважный может взбрыкнуть и понести. По правде сказать, то, что нам вообще удаётся удерживать их на месте, заслуживает величайшего удивления, настолько туго сплетены их нервы в ожидании боя. Загляни в глаза своего скакуна, и ты увидишь, что, несмотря на десятилетия упорных трудов, он по-прежнему дик и разрывается между наработанными рефлексами и природным инстинктом. Если инстинкт возобладает, удержать его будет так же невозможно, как ртуть или летнюю молнию. Я должен действовать быстро. Я должен схлестнуться с Дарием, пока кони и люди ещё годятся для боя, пока напряжение и жара не лишили их сил.

Мы сплоховали при Иссе, потому что наша атака увязла. Массы врага вклинились между нами и царём и, замедлив наш наступательный порыв, дали Дарию время, чтобы скрыться. Нам не хватило напора, и наш прорыв оказался недостаточно глубок.

Здесь, при Гавгамелах, моя задача состоит в том, чтобы, придав «друзьям» три отряда лёгкой пехоты и два тяжёлой пехоты, не просто прорвать фронт персов но и, не теряя скорости, развивать наступление, с тем чтобы углубиться в тыл противника на шестьсот-восемьсот локтей. Мой замысел прост: оказаться со своими силами позади Дария. Я должен быть там, где смогу преградить ему путь, если он побежит.

Человек, не бывавший на войне, воображает, будто солдат видит на поле картину боя. Ну что там можно увидеть? Солдат на поле слеп, словно столб. Даже всадник с высоты своего седла видит лишь дым и пыль. Едва остриё нашего конного клина ныряет в клубящуюся пыль, как на пути у нас оказывается вражеская пехота, сквозь которую мы прокладываем путь, стараясь при этом в условиях плохой видимости не налететь на обездвиженные серпоносные колесницы. Запряжённые в них великолепные кони мертвы или при последнем издыхании. Стоит нам миновать эту зону, как перед нами, словно из-под земли, возникает стена вражеской конницы. По низкорослым, мохнатым лошадкам и мешковатым штанам, именуемым kurqans, мы узнаем в них даанцев, прирождённых наездников из восточных провинций. Даанцев около пяти сотен, они натыкаются на нас во время передислокации. Очевидно, их решили перебросить налево, на помощь отрядам, бьющимся с Аретом. Когда из тумана появляется несущийся галопом клин нашей конницы, их эта встреча ошеломляет больше, чем нас. Дааны рассеиваются, подобно завесе пыли, из которой они появились.

Я нахожусь на острие ведущего клина царского подразделения «друзей». За моей спиной громыхают все восемь конных отрядов. Сейчас наша кавалерия находится в таком же положении, как при Иссе, когда мы прорвали строй лучников и «царской дружины». Сейчас мы проломили вражескую линию на расстоянии от двух до пяти стадиев от её центра и теперь исполнены решимости развернуться колонной и устремиться туда.

Где же Дарий?

Между ним и нами стоят четыре фронта защитников: четыре тысячи персидской, сузской и кадусианской конницы вместе с персидскими, мардианскими и карийскими лучниками; отряды греческой тяжёлой пехоты под командованием Патрона; пять тысяч копейщиков персидской стражи «носителей яблока» и Тигран с полками царских «родственников», отборной конницы Дария.

Ветер, который шквалистыми порывами налетает на Гавгамелы, несёт пыль и песок, делая тот сектор, куда мы нацеливаем свой удар, практически невидимым. Клит уговаривает меня ударить налево немедленно, прежде чем весь этот участок поля обратится в океан мрака. Возможно, выжидая слишком долго, я ошибаюсь, но я не могу допустить, чтобы у Дария осталась лазейка для побега. Он не сможет обмануть меня во второй раз. Поэтому прорвавшиеся войска, не останавливаясь, движутся дальше, в персидский тыл, чтобы повернуть налево, углубившись туда на восемьсот локтей. Путь двух тысяч коней отмечают клубящиеся, заволакивающие поле меловые тучи.

План состоит в том, чтобы, повернув налево, взять Дария с тыла. Но, выныривая в очередной раз из меловой пороши, мы натыкаемся на греческих наёмников Патрона. Это пять тысяч превосходной тяжёлой пехоты врага, пешая стража, занимающая позиции непосредственно слева от Дария. Откуда эти эллины взялись здесь, позади царской позиции, в пяти стадиях от фронта? Неужели они узнали, что атака колесниц не удалась, а персидские отряды на обоих флангах принуждены к отходу? Неужели, предвидя наш манёвр, они покинули фронт и стремительно отступили в тыл, чтобы прикрыть своего нанимателя с той стороны, откуда ему грозит наибольшая опасность? Впрочем, это не имеет значения. Важно, что они оказываются на нашем пути и торопливо формируют фалангу, чтобы помериться с нами силами.

Но мы не собираемся тратить время на бой с отменной эллинской пехотой.

Мы её огибаем.

Вот образец блестящего кавалерийского манёвра. Действуя в лучшем духе, конница не растрачивает жизни людей и коней на зрелищные, но малорезультативные рукопашные схватки, а использует своё преимущество в скорости и мобильности. Она обходит противника, оставляя его в пыли, и мчится дальше, к своей цели. В считанные мгновения пехота Патрона остаётся в сотнях локтей от нас, в нашем тылу.

Где же Дарий?

Он должен быть поблизости, иначе войска Патрона не стали бы формировать строй на этом месте. Он должен быть слева, в противном случае они не заняли бы оборонительную позицию, прикрывающую этот участок.

Я придерживаю «друзей», посылая во мрак разведчиков. Охочий до приключений юнец, жаждущий сбежать и поступить в кавалерию, представляет себе сражение как бурный натиск, бешеную скачку галопом навстречу неувядающей славе. Что бы подумал этот нетерпеливый, горячий сумасброд при виде того, как я и мои командиры в разгар величайшей битвы, прорвав вражеский фронт, останавливаем наши отряды? Мы собираемся не только выровнять строй и прикрыть надёжнее фланги и тыл, но и подогнать получше снаряжение и утереть пот и пыль с лиц. Терпение есть одна из важнейших добродетелей командира. Хотя со всех направлений слышатся звуки боя и понятно, что, пока я медлю, там, за пыльной завесой, проливают кровь и гибнут мои соотечественники, ни в коем случае нельзя преждевременно давать сигнал к наступлению. Я не вправе слепо бросать войска во мглу. Это мучительные мгновения, тем паче что посланные мною разведчики отнюдь не возвращаются ко мне вовремя с чёткими донесениями о расположении вражеских отрядов. Увы, потеряв на безликом, запылённом поле какие-либо ориентиры, они не могут вернуться к своим. Их обнаруживает группа конюхов, рискнувших углубиться в клубящийся мел пешком.

Убить царя.

Мы должны найти Дария.

Наконец наши всадники возвращаются. Их предводитель Сатон, сын Сократа Рыжебородого, сообщает, что враг находится в двух стадиях впереди. Неприятелю известно, что мы прорвались в его тыл, и его отряды развернулись, готовые встретить нашу атаку.

   — Где Дарий?

   — В центре.

   — Ты уверен?

   — Я видел его знамёна.

Мы наступаем.

Увы, наш разведчик не мог знать о том, что благородный воин Карман, командир домашней стражи Дария, приказал водрузить царские штандарты в центре, где всегда сражаются персидские цари, а самого монарха тайно переправил на левый фланг.

Он одурачил меня.

Меня, покорителя половины мира, одурачил командир придворной стражи.

Когда наши клинья наносят удар по врагу, Дарий уже находится за пределами нашего правого фланга. Я этого не знаю. Никто из нас не знает. Я направляю Буцефала туда, где реют царские знамёна, вокруг которых разворачивается ожесточённая схватка. Конница смешалась с пехотой. Враг, узнав меня по доспехам, бросает против меня лучших бойцов, тогда как мои соотечественники выкрикивают имя нашего противника и пытаются обнаружить его среди леса копий и гребней шлемов.