— А теперь, друзья, не пора ли приступить к делу?

Итак, под моим началом при Херонее состоят следующие командиры и воинские подразделения:

Шесть конных отрядов царских «друзей» — Аполлонийский, Боттиэйский, Торонский, Олинфский, Антемионский и Амфиполитанский — общей численностью в тысячу двести девяносто один человек. Им приданы три корпуса вооружённых сариссами пеших «друзей»: Пиэрийский под началом Мелеагра, Элимиотийский во главе с Коэном и столичный, Пеллийский, командир которого, Антипатр, одновременно осуществляет общее командование нашей пехотой. Ещё один, Тимфейский пехотный отряд Полиперкона, Филипп у меня забрал. Из конницы же он вернул себе отряд личных царских телохранителей и пять конных отрядов из Старой Македонии, примерно тысячу четыреста всадников под началом Филота. Под своей же рукой, на правом фланге и в центре, он оставил Пармениона с фракийцами, царскими копейщиками, и пеонийской лёгкой конницей — иными словами, всей лёгкой конницей, какая у нас имелась.

Штатная численность каждого из находящихся в моём подчинении конных отрядов составляет двести двадцать восемь всадников. Каждый из моих кавалерийских эскадронов полностью укомплектован, двести двадцать восемь бойцов, за исключением Торонского и Антемионского, где, соответственно, числится сто девяносто семь и сто восемьдесят два бойца. Все в строю, больных и раненых нет. Сам я собираюсь идти в бой во главе Аполлонийского отряда, оставив его командира, Сократа Рыжебородого, при себе в качестве заместителя. Пять оставшихся решено объединить в два корпуса (из двух и из трёх отрядов). Авангард под командованием Пердикки пойдёт в атаку одновременно с Гефестионом, и его задачей будет остановить и удержать на месте правый фланг фиванцев.

Обрати внимание, мой юный друг, что в тот день Македония вывела на поле боя все свои силы. Больше такого не повторялось. Войско, которое я привёл в Азию, составляло примерно половину нашей армии, поскольку почти столько же пришлось оставить в тылу, в гарнизонах Эллады. Но сюда, к Херонее, Филипп привёл всех, кого мог наскрести. Не поспели только два конных и два пеших отряда, но народу хватало и без них.

Моё крыло усилено шестью формированиями союзной эллинской пехоты. Эллинами из Амфиктионского союза, общее число которых достигает девяти тысяч, так что первая шеренга насчитывает девятьсот двадцать щитов, командует Николай по прозвищу Нос Крючком. Лёгкая пехота представлена наёмниками с Крита и Наксоса, вольными стрелками Иллирии и сосредоточенными на острие атакующего строя двумястами семьюдесятью метателями дротиков из Агриании под водительством их вождя Лангара. В общей сложности, считая и пеших и конных, наша численность приближается к шестнадцати тысячам человек, тогда как фиванцев и их союзников от девятнадцати до двадцати тысяч. Каждого из своих командиров я знаю с детства, а потому готов с любым из них отправиться хоть в царство Аида.

Чтобы понять это лучше, послушай историю о моём дорогом друге Кратере.

Когда мне было шестнадцать, отец, доверив мне (разумеется, под присмотром своего военачальника Антипатра) царскую печать, отправился в поход против Перинфа и Византия. Я тут же организовал карательную экспедицию против диких фракийцев, покорённых отцом четыре года назад, которые, едва прознав о его отлучке, тут же объединились с соседними племенами и подняли восстание. Стояла зима. Я взял с собой шесть тысяч воинов под началом Антипатра и Аминты Андромена. Кратеру в тот год было двадцать семь, и он, будучи обвинённым в убийстве (тут была затронута честь), находился под арестом. Как раз в день нашего отбытия ему предстоял суд. Из темницы он обратился ко мне с просьбой взять его с собой: в тех самых горах, куда лежал наш путь, его семья владела золотыми приисками. Он вырос там, знал каждый камень и, разумеется, мог принести пользу. И заявил, что если не совершит в походе подвиг, то сам подставит свою шею под меч.

Мы выдержали две битвы, у переправ через реки Ибис и Эстр, и после двух дней и ночи преследования загнали последние сорок пять сотен мятежников, вместе с их военным вождём Тиссикатом, на лесистый перевал между горами Гем и Офот. И тут поднялась снежная буря. Враг оседлал перевал, а все подходы к нему к вечеру замело снегом. Я подозвал Кратера.

   — Ты говоришь, что знаешь эту местность.

   — Клянусь железными яйцами Аида, ещё как знаю!

Он заявил, что чуть западнее имеется ущелье, пройдя которым мы к утру окажемся в тылу врага. Для успеха дела он потребовал полсотни солдат и четырёх крепких мулов, чтобы один был нагружен сосудами с маслом, а другой — кувшинами с вином.

   — Это ещё зачем?

   — От холода.

Добровольцами вызвались двести воинов: многие из тех, кто сейчас командует армиями, впервые завоевали моё сердце именно в тот вечер. Гефестион, Коэн, Пердикка, Селевк, Любовный Локон... иные уже умерли. Оставив с основными силами Антипатра и Аминту, я приказал им на рассвете идти на штурм перевала, а сам решил двигаться с добровольцами. Антипатру было сорок девять, мне шестнадцать. Он очень боялся за меня и, разумеется, страшился гнева Филиппа, который обрушился бы на него, случись со мной что дурное. Пришлось отвести его в сторонку и поговорить с ним один на один, уговаривая и улещивая его на македонский манер.

   — Милый старый дядюшка, сейчас ты меня, может быть, и удержишь, но завтра, когда начнётся схватка, никто не помешает мне первым броситься на врага. Так не лучше ли будет, если я нанесу удар не с фронта, а с тыла?

До створа ущелья мы добрались к наступлению ночи. Мулы проваливались в снег по брюхо. Я даже подумал о том, не послать ли мне наверх Теламона, дав ему Кратера в качестве проводника, и не вернуться ли самому к основным силам, но одного взгляда на подъём оказалось достаточно, чтобы покончить с этими недостойными мыслями. Дно ущелья оледенело и осыпалось под ногами, а если там когда-то и существовала тропа, то она оказалась погребённой под сугробами высотой по грудь человека. Вдобавок прямо у нас на глазах в ущелье с грохотом сошла лавина. Мне стало ясно, что провести людей здесь смогу только я. Никто иной не обладал достаточной волей.

Отряд начал восхождение. Стужа стояла неописуемая, к тому же прямо нам в лицо всю ночь напролёт, завывая, дул пронизывающий северный ветер, который местные жители называют «рифейским». Мы двигались по следу лавины, с трудом ковыляя в безлунном мраке по оледенелому, осыпавшемуся под ногами каменному крошеву. Проклятое ущелье преграждали водные потоки, и, чтобы перебраться, перед каждым из них нам приходилось раздеваться догола и идти вброд, держа оружие, снаряжение и одежду над головой. Об этом приходилось заботиться, ибо всякий намочивший одежду неизбежно получил бы обморожение. Ущелье петляло, и таких переправ я насчитал одиннадцать. Наконец запас масла иссяк, растираться стало нечем, и очень скоро наши руки и ноги потеряли всякую чувствительность.

Кратер в этих труднейших обстоятельствах был великолепен. Он распевал песни, подбадривал всех шуточками. На полпути к перевалу мы остановились возле глубокого провала, и он, указав туда, сказал:

   — Знаете, что это за дыра? Медвежья берлога. Этот медведь послан нам небесами.

Прежде чем кто-то успел вымолвить хоть слово, он взял копьё, верёвку и стал спускаться в пещеру.

Солдаты, посиневшие и продрогшие, сгрудились у лаза. Неожиданно наружу, как пущенный из катапульты камень, вылетел Кратер.

   — Чего вы ждёте, ребята? — заорал он. — Тащите!

Оказалось, что он накинул петлю на лапу сонному зверюге, которого мы совместными усилиями потащили к выходу. К нашему счастью, хищник пребывал в столь глубокой спячке, что не сразу пришёл в себя: должно быть, он считал, что ему снится какой-то кошмарный сон. Правда, когда два десятка солдат принялись тыкать в него копьями, он встрепенулся, но было уже поздно. Зверюга бросался на нас с дикой яростью, но мы разбегались, как ватага ребятишек, и нападали снова. В конце концов победа осталась за нами, но к тому времени, когда убитый зверь затих, мы все так взмокли от пота, что и думать забыли о морозе. Кратер разделал тушу, после чего мы все с головы до ног намазались медвежьим жиром и обернули ноги кусками медвежьей шкуры. Сам Кратер срезал медвежью макушку и нахлобучил себе на голову вместо шляпы. При переправе через каждый поток он входил в воду первым и выходил последним, помогая товарищам перебраться. При этом самая тяжёлая поклажа всегда лежала на его плечах, а он ещё и дурачился и, натирая соратников медвежьим жиром, отпускал скабрёзные остроты. Такого товарища, как он, не купишь и за золото. Без него нам бы пришёл конец.