Исская гавань представляет собой зарубку в морском побережье Малой Азии, находящуюся у локтя Киликии, там, где береговая линия, смотревшая ранее на юг, оборачивается к северу. На юге, за горами, находится Сирия и её столица Дамаск, потом Финикия и Палестина, Аравия и Египет. Ну а на востоке у Царского тракта нас ожидает хлебная корзина империи — Месопотамия, или «Междуречье», земля между реками Тигр и Евфрат, с её великими городами Вавилон и Сузы.

Приморскую равнину Киликии ограждают два зубчатых кряжа: с севера и востока — Тавр, а с юга и востока — Аман. Северный перевал через Тавр именуется Киликийским воротами. Эта караванная тропа местами оказывается так крута, что мулы от напряжения испускают газы, а сужается порой так, что (как шутят местные жители) четверо всадников, отправившись в путь незнакомцами и проделав его плечом к плечу, завершают дорогу добрыми друзьями.

Персидский наместник Арзамес получил от Дария строжайший приказ удерживать горные проходы, но я стремительным обходным манёвром царских телохранителей и горцев-агриан оседлал вершины над ним и сбросил его с перевала практически без боя. Это открыло нам путь в плодородную, примыкавшую к морю и ограждённую горами равнину, изобиловавшую всеми мыслимыми земными плодами. Центром её являлся процветающий город Таре.

Дабы не допустить прибытия вражеского флота, мы захватили порты Солы и Магарс и заняли равнинные города Адана и Малл на Пираме. Именно там нам впервые удалось получить достоверные сведения о местонахождении армии Дария.

Персидское войско находится в пяти днях пути на восток, в Сохи, на Сирийской стороне Аманских гор. Их лагерь располагается на равнине Амук, широком и плоском пространстве, идеальном для действий кавалерии (по части которой, к слову, Дарий имел перед нами пятикратное превосходство) и представлявшем все возможности для полноценного снабжения войска всеми видами фуража и припасов, доставлявшихся из Антиохии[1], Алеппо и Дамаска. Было совершенно очевидно, что выманить врага со столь удобной позиции нечего и надеяться. Он к нам не придёт. Значит, нам придётся явиться к нему самим.

Теперь, Итан, я прошу тебя кое-что понять. Повествование о сражении неизменно ведётся с ясностью и чёткостью, которые, однако, возникают в сознании повествующего уже по прошествии времени, тогда как в действительности дело обстоит несколько иначе. Как говорят опытные десятники: главные проводники, ведущие всякое наступление, это догадки и слухи.

Надо иметь в виду, что мы находимся в чужом краю и о многом имеем лишь приблизительное представление. Наше войско совершает стремительный бросок к Несу, что близ залива. К востоку от нас высятся горы. По ту сторону хребта, всего в ста пятидесяти стадиях, стоит лагерем Дарий. Но как попасть туда?

Когда великая армия проходит по какой-то земле, она притягивает к себе огромное количество людей с огромного расстояния. Местные жители жаждут поживы, а там, где армия, там всегда и деньги. В большинстве земель македонцев именуют «маки», и уж будь уверен, где бы ни проходили наши колонны, туземцы с криками «Ойе, маки!» сбегаются со всех сторон, норовя что-нибудь продать или предложить свои услуги. Можно раздобыть хворосту, можно курицу, можно луку, а можно и проводника.

Каждый, кому не лень, бьёт себя в грудь, уверяя, что знает путь туда, куда нам надо, лучше кого бы то ни было. Он клянётся, что его зять служит у персов, а потому он сам запросто может рассказать нам, на каких подушках спит Дарий и что он сегодня ел на завтрак.

Я не виню этих малых, толк от них всё равно есть. От них мы узнаем о перевалах Кара Капу и Обанда, о тропе через Столп Иона и, наконец, о Сирийских воротах ниже Мириандра, которые откроют нам путь через Аман прямо к Дарию. Наши передовые отряды захватят все эти проходы и перевалы. Когда от Сирии нас отделял лишь один, последний бросок, я лично допросил более ста местных жителей, а наши собственные разведчики высмотрели в горах каждую козью тропу, по которой наши войска могли бы добраться до персов или, наоборот, персы до нас.

Но при всех этих стараниях мы так и остались в неведении относительно Львиного перевала через Аман.

Заметь это, мой юный друг. Пусть это запечатлеется в твоей памяти, как выжженное калёным железом клеймо. Никогда, никогда не принимай ничего как должное. Никогда не воображай, будто ты всё знаешь, и не переставай доискиваться и задаваться вопросами.

Итак, я ночным маршем веду армию вдоль побережья через перевал под названием Столп Иона, дабы сосредоточить её в городе Мириандре, отправном пункте для броска Сирийскими воротами через Аман. Оттуда мы обрушимся на Дария. Бушующая гроза позволяет нам продвигаться скрытно, но, с другой стороны, нам приходится устроить дневную стоянку, чтобы отдохнуть, а также подсушить натр оружие и амуницию. Я нахожусь именно там, где и хотел быть, на том самом месте, которого я стремился достичь. Полночь: колонна движется на подъём. Я нахожусь в авангарде, с царскими телохранителями, лучниками и агрианами. Все налегке, без какой-либо поклажи, кроме оружия и доспехов. Неожиданно с севера галопом мчатся два всадника. Один из них наш, пеонийский разведчик, которого я знаю, хотя помню не по имени, а лишь по прозвищу Терьер. Другой — местный паренёк из Трины, деревушки неподалёку от Исса.

Они видели войско Дария!

Оно находится у нас в тылу!

Как это возможно? В моём распоряжении имеются разведывательные донесения менее чем трёхдневной давности, многократно проверенные и подтверждённые. Везде говорится, что двухсоттысячное персидское войско стоит лагерем на равнине к востоку от гор. Мыслимо ли поверить, что столь огромная армия, занимающая ровное, широкое, столь удобное для кавалерийского боя поле (поле, наверняка выбранное персидскими военачальниками с учётом всех возможных преимуществ, включая и боевые возможности, и возможности снабжения), армия, отягощённая громадным обозом, вдруг ни с того ни с сего снимется с лагеря, дабы променять столь просторную арену на делающие почти невозможным любой манёвр теснины Киликии?

Однако всё произошло именно так.

Наперекор здравому смыслу и всем нашим ожиданиям войско Дария снялось с лагеря в Сохи, двинулось маршем на север, перебралось через Аман Львиным перевалом (тем самым, о существовании которого я даже не подозревал) и оказалось примерно там, где недавно находились мы. Таким образом, две многочисленные армии, разделённые всего-то ста пятьюдесятью стадиями, совершили, параллельно одна другой, переход через горы в противоположных направлениях, причём незаметно одна для другой.

Так или иначе, Дарий находится позади нас. Он нас отрезал. Или, можно сказать, это я отрезал нас собственным нетерпением и излишней поспешностью.

Худшее, однако, ожидало впереди. Уверенный, что Дарий находится с внутренней стороны Аманского кряжа, я оставил больных и раненых на побережье, в нашем ближнем лагере под Иссом, и теперь получалось, что противник доберётся до этого полевого лазарета примерно в то же самое время, когда наши главные силы приблизятся к Мириандру, в двухстах пятидесяти стадиях к югу. Причём место, где находился наш тыловой лагерь, было совершенно беззащитным, и Дарий с лёгкостью заполучил в руки наших несчастных товарищей. Участь их была ужасной.

Македонцев обмазали варом и подожгли, остальных изувечили. Персы отрезают пленным носы и уши, а также отрубают кисть правой руки: подобное варварство, неслыханное в Элладе, на востоке является обычным делом.

Горестное известие повергает меня в ярость и скорбь. Это моя вина! Моё недомыслие! Моя глупая самоуверенность!

Больные и раненые, изувеченные, но способные передвигаться самостоятельно, пускаются в бегство, вдогонку за нашей армией. Я посылаю на север тридцативёсельную галеру, которая не только подтверждает сообщения Терьера, но и подбирает дюжину наших беглецов. Ещё большее число добирается до нас в течение дня своим ходом, причём в состоянии столь бедственном, что оно не поддаётся описанию.