Мне приходится дать отряду пятидневный отдых, после чего погоня возобновляется. За Каспийскими воротами возле деревни под названием Ашана мы подбираем Дариева толмача, брошенного своими из-за болезни. От него становится известно, что Дарий обезоружен и взят под стражу Бессом и Набарзаном. Бесс, командовавший правым крылом персидского войска при Гавгамелах, является сатрапом Бактрии, той самой страны, куда теперь устремляются дезертиры. Вся оставшаяся у царя кавалерия подчиняется ему, а следовательно, он если не номинально, то фактически изначально являлся хозяином положения.

Я беру с собой лишь «друзей» и копейщиков, а из пехоты только самых молодых и крепких парней: прочие остаются позади, под началом Кратера. С нами оружие и двухдневный паек. Стремительный ночной бросок к следующему полудню приводит нас к деревушке под названием Тири, где мы находим двух воинов Патрона, оставленных на попечении местных жителей из-за полученных ран. Они сообщают, что эллины, не имея сил оборонить царя и опасаясь за собственные жизни, ушли в горы. Дарий остался один, без защитников.

Намного ли они нас опережают?

На шестьсот стадиев.

На преодоление сорока из них у нас уходят весь день и ночь. Двигаться приходится по ухабистой, безводной пустыне, а кони наши измотаны до предела. Однако нам удаётся снова найти след, а потом и брошенный боевой штандарт Дария, золотого орла с распростёртыми крыльями.

Вечерней прохлады наш отряд дожидается, отдыхая в деревушке, настолько бедной, что у неё даже нет названия. Когда мы разводим костры и готовим скудный ужин, из жалкой мазанки выбираются скрывавшиеся там сын Мазея Антибел и вавилонский аристократ Багистан. От них мы узнаем о том, что Дарий ещё жив и находится в двухстах пятидесяти стадиях впереди, его везут на закрытой повозке, под стражей.

Я сокращаю отряд ещё больше, сажаю самых молодых и лёгких на последних коней, которые ещё в состоянии скакать, и к середине утра в пятидесяти стадиях перед нами мы видим предателей. Они тоже видят нас: их колонна рассыпается, и все пускаются наутёк кто куда.

Тело Дария мы находим в канаве в трёх фарлонгах от главной дороги. Живот царя был пронзён насквозь несколько раз, из чего видно, что он был связан или его держали за руки. Раны смертельные, но не из тех, что убивают мгновенно: перед смертью Дарий претерпел страшные муки. Теламон склоняется над телом, чтобы расправить скомканный плащ и укрыть им поруганный труп бывшего владыки.

   — Те, кто убил его, — замечает аркадец, — по крайней мере, соблюли приличия и напали спереди.

   — Да, — добавляет Гефестион, — но добить его, чтобы избавить от страданий, им не хватило духу.

Столь гнусное предательство пробуждает во мне приступ безумной ярости. Я снимаю свой плащ и накрываю им тело. Да, игра «Убить царя» велась мною долго и упорно, но я отдал бы всё, чтобы она закончилась по-другому. Царской тиары Дария нет, и это наводит на мысль о том, что цареубийца вознамерился сам претендовать на высшую власть. Рядом с дорогой разбросаны обломки повозки.

   — Они держали его в цепях. — Гефестион указывает на оковы, прикреплённые к обломку рамы. — Должно быть, во время подъёма на холм ось колесницы сломалась, и Бесс решил пересадить Дария на лошадь. Но тут царь отказался выполнить какое-то требование узурпатора и был убит.

   — Отказался-то от чего? — спрашивает Теламон. — Отдать тиару?

   — Нет, к тому времени изменники наверняка уже забрали её. Может быть, он просто не захотел ехать дальше.

   — Хватит глазеть да судачить, это недостойно.

Я приказываю обмыть и запеленать тело, дабы передать его царице-матери для погребения в Персеполе, в царской усыпальнице.

   — Несите его на носилках завёрнутым в мой плащ, — говорю я, прочитав вопрос в глазах десятника. — Несите так, как если бы это были мои собственные останки.

В Гекатомпиле я снова присоединяюсь к армии, однако оказываюсь во власти меланхолии, какой никогда прежде не испытывал. Передо мной встаёт непростая задача: по иному сформулировать для армии цель похода. Теперь, когда Дарий мёртв, многие сочтут, что задача выполнена, и захотят вернуться домой. Разумеется, остаётся ещё погоня за Бессом, который наверняка подкрепит свои притязания на трон формированием на востоке новой армии. Но что потом? Как удержать войско от распада?

Но моё отчаяние сильнее, чем простая озабоченность. Я ищу уединения и прошу оставить меня всех, кроме Гефестиона, Кратера и Теламона.

В своих покоях, в обществе ближайших друзей, я всё же чувствую себя так плохо, что не могу не только говорить, но даже пить вино. В глазах моих дорогих товарищей угадывается тревога, они опасаются за состояние моего ума. Каждый по очереди пытается как-то объяснить моё удручённое состояние, как будто определение и озвучивание оного способно избавить меня от его хватки.

   — Смерть царя ужасна, это всё равно что конец мира, — говорит Кратер.

   — Однако, — добавляет Теламон, — это показывает, что и царь всего лишь человек. Он истекает кровью, как простой смертный, и умирает так же, как любой из нас.

   — Но тот, кто сам является царём, — подхватывает Гефестион, — не может не увидеть в уходе из жизни своего собрата указание на неизбежность собственного конца.

Нет. Не в этом дело.

Друг мой между тем продолжает:

   — Для человека столь благородного склада, как ты, Александр, зло может видеться не столько в самом факте смерти Дария, сколько в том, как он её встретил. Беглецом, закованным в цепи и преданным собственными вельможами.

По его словам, случись нам захватить Дария живым, поддерживать порядок и управлять державой было бы гораздо легче: он мог бы взять на себя исполнение ритуалов и обязанностей, которые не годятся для македонцев. Сохранение Дария в качестве номинального владыки способствовало бы улучшению обстановки и в стране, и в армии.

   — Мы потеряли нашего врага, — замечает Кратер. — Его поимка провозглашалась целью наших усилий, но этой цели более не существует, а заменить её нам нечем.

Воцаряется молчание.

   — Успех, — говорит Теламон, — есть самое тяжкое бремя из всех возможных. Теперь мы победители. Все наши мечты сбылись.

   — Это тоже своего рода смерть, — соглашается Гефестион. — Может быть, самая суровая из всех.

Ночь приходит и уходит.

   — Простите, друзья, — говорю я, нарушив наконец молчание. — Идите отдыхать. Со мной всё в порядке.

Требуются минуты, чтобы убедить их, и ещё минуты, чтобы выпроводить за дверь. Распахнув створы, я мельком замечаю тысячи обеспокоенных моим состоянием людей, собравшихся вокруг здания. И хватаю Гефестиона за руку.

   — Это из-за него, — срывается с моих уст. — Несомненно.

   — Я не понимаю.

   — Из-за Дария. Мне хотелось поговорить с ним. Услышать его мнение. Видишь ли, он единственный человек, который занимал ту вершину, на которой теперь должен стоять я.

Мой товарищ внимательно вглядывается в мои глаза. Всё ли со мной в порядке?

   — Я хотел слишком многого, — сознаюсь я. — Хотел, чтобы он стал моим другом.

Проходит год. Наша армия продолжает своё всепобеждающее шествие. Как и в результате предыдущих кампаний, под моей властью оказываются огромные территории. Но всё это уже не овеяно прежним духом славы. Славы и справедливости.

Это чувство месяцами донимает меня, когда я остаюсь в своём шатре в окружении юношей из свиты. Со смертью Дария цель нашего похода была достигнута. Мы разграбили столицу Персии и сровняли царский дворец, символ преступлений, совершенных персами против Эллады и Македонии, с землёй. С этим покончено. Царь мёртв.