Моя родина — это страна гор и каменистых равнин. Двадцати одного года от роду я покинул её и больше никогда не вернусь назад.

Землевладельцы равнин Македонии считают себя эллинами и потомками Геракла. Жители гор подразделяются на феонийцев и иллирийцев. Горцы служат по преимуществу в пехоте, отпрыски знатных семей с равнин — в коннице.

Вся страна изрыта глубокими ущельями, представляющими собой естественные границы округов или княжеств, которые, в свою очередь, делятся на владения кланов и родов. В каждой долине может проживать до дюжины кланов, и между большинством из них ведутся нескончаемые распри.

«Phratreri», или «кровная вражда», — вот исконный обычай моей страны. Наша традиция запрещает человеку жениться внутри своего клана, так что юноше волей-неволей приходится искать невесту у соседей. Если отец девушки не даёт согласия на брак, жених похищает её. Родители и родственники похищенной устраивают набег с целью её возвращения... и так до бесконечности. Обычная любовная история может положить начало кровавой усобице, продолжающейся из поколения в поколение и уносящей множество жизней. Правда, всё это даёт пищу для создания песен и сказаний. Пройдя полмира, я внимал певцам и сказителям разных народов, но скажу с уверенностью: нигде мне не доводилось слышать мелодий и слов, которые трогали бы за душу сильнее, чем песни моих родных гор. Разрывающие сердца песни, что повествуют о любви и смерти, о кровавой вражде и суровом мщении, о славных подвигах и доблестной смерти.

Каждый горец любит свой клан всепоглощающей, не поддающейся рациональному объяснению любовью. Среди моих командиров есть обладатели богатств, не уступающих сокровищам индийских царьков, однако каждый из них мечтает лишь о том дне, когда сможет вернуться к родному клану и, собрав сородичей у костра, тешить их рассказами о своих походах и подвигах.

Взгляни хотя бы вон туда, на тех трёх воинов рядом с составленным в пирамиду оружием. Эта троица из одного клана: двое из них родные братья, третий — их дядя. А вот те четверо, что расположились неподалёку, принадлежат к клану их кровников. Будь мы сейчас дома, эти парни не сомкнули бы глаз, думая лишь о том, как раскроить друг другу черепа. Однако здесь, в этой чужой, далёкой стране, они лучшие товарищи.

Эллин на юге воспитывается в полисе, городе-государстве с рыночной площадью, народным собранием и защищающими от врагов каменными стенами. Он хороший оратор, но воин из него неважный. Обитатель скифских степей живёт на спине своего коня, кочуя со своими табунами по сезонным пастбищам. Это великолепный наездник, но силы и стойкости у него маловато.

Другое дело — выходец из горного клана. Он твёрд, как каменистая почва его родины, а уж хитёр и живуч, словно змея. Если ты вонзишь ему в живот железную пику, он сам всадит её поглубже, чтобы добраться до тебя, вырвать твоё сердце и сожрать у тебя на глазах. Горец горделив и вспыльчив, ему ничего не стоит зарезать человека из-за сущего пустяка, однако он умеет повиноваться. Это умение внушил ему отец с помощью ремня из бычьей кожи.

Из людей такой породы и получаются самые лучшие солдаты. Мой отец прекрасно это понимал.

Как-то раз, когда, находясь в горах, я отпустил какую-то, казавшуюся мне весьма остроумной, шуточку относительно местных глиноедов, он мигом поставил меня на место.

   — Похоже, мой сын из кожи вон лезет, чтобы походить на гомеровского Ахилла, — сказал он находившимся рядом с ним Пармениону и Теламону (оба они, до того как стали служить мне, служили ему). — Наверное, он решил, что раз уж пусть не по моей, а по материнской линии происходит от этого героя, то ему следует собрать собственный отряд мирмидонцев, непобедимых «людей-муравьёв», которые будут счастливы последовать за «лучшим из ахейцев» в Трою.

Рассмеявшись, Филипп добродушно хлопнул меня по бедру и добавил:

   — Пусть бы и так, сын, но кем, по-твоему, были эти отважные воины Ахилла, как не такими же неотёсанными невеждами? Нет лучших бойцов, чем выходцы из захолустной Фессалии, грубые, неграмотные, вымоченные в вине и затвердевшие, как копыта кентавра.

Женщины гор почти столь же суровы, как мужчины, что, впрочем, ничуть не помешало отцу добиться благосклонности множества девушек. А в первую очередь их отцов, чьей дружбы он искал всеми возможными способами. По подсчёту моей матушки, у него было тридцать девять жён, из них семь официальных, а уж о числе наложниц и соответственно незаконнорождённых отпрысков можно только гадать. В армии до сих пор ходит старая шутка насчёт того, почему мои солдаты так мне преданы. Они просто не могут бросить меня, потому как чуть ли не все доводятся мне сводными братьями.

В возрасте двенадцати лет мне и моему дорогому другу Гефестиону выпало сопровождать отца при наборе воинов в клане Триеса, владения которого расположены в Гиперасопианских горах. Кручи да пади там такие, что кони калечат ноги, и проехать можно только на мулах. Мой отец пригласил представителей ряда соперничающих кланов, и они явились — все как один пьяные. Но Филипп был рождён для того, чтобы править такими людьми. Он часто похвалялся тем, что ни за пиршественным столом, ни в схватке, ни в постели с девицей ему нет равных, и это не было пустым бахвальством.

В кланах, где чтут мужскую удаль, его любили.

С наступлением темноты вовсю развернулась игра в ловлю свиньи. Здоровенная, размером с пони, хавронья с визгом носилась по просторному, окружённому каменной оградой загону, а мужчины и юноши бегали за ней, стараясь поймать её и овладеть ею. На глазах у меня и Гефестиона один усатый малый с разбегу вскочил ей прямо на шею. Его товарищи, отпуская грубые шутки, стали подначивать его поскорее засадить этой животине свою штуковину. Мой отец, сам вымазавшийся в навозе с головы до ног, веселился вместе со всеми. Усатый малый барахтался со свиньёй в луже, а его товарищи покатывались со смеху. После того как ему наконец удалось сделать своё дело, свинью закололи: она стала основным блюдом на продолжавшемся всю ночь пиршестве.

На следующий день, на обратном пути, я спросил у отца, как может он поощрять подобное зверство в людях, которых ему предстоит вести в бой.

   — А война и есть зверское дело, — не задумываясь ответил он.

Этот ответ вызвал у меня возмущение.

   — По-моему, свиньи и то лучше этих людей! — воскликнул я.

Филипп рассмеялся.

   — Если ты, сын мой, составишь войско из свиней, ты не выиграешь ни одного сражения.

Гений моего отца заключался в том, что он умел сплотить этих необузданных, диких горцев в дисциплинированную современную армию. Он смекнул, насколько полезным может оказаться превращение людей, всю жизнь остававшихся рабами межплеменной вражды и кровной мести, в членов нового, единого сообщества, в котором положение человека зависит не от его принадлежности к той или иной родовой общности, а единственно от его отваги и доблести. И действительно, в рамках воинского содружества все их природные качества — верность клану, невежество, упрямство, дерзость и жестокость — преобразовывались в преданность вождю, стойкость, мужество, самоотверженность и наводящую ужас суровость по отношению к врагу.

Македонцы Филиппа издавна считались самыми свирепыми и неистовыми бойцами на свете. И не только потому, что каждый из них возрос на этой суровой, каменистой земле, а мой отец и его великие полководцы Парменион и Антипатр вымуштровали их так, что по умению маршировать и держать строй, по скорости, маневренности и владению оружием им не было равных ни среди ополченцев эллинских полисов, ни среди наёмников, служивших под знамёнами монархов Азии, но и прежде всего потому, что им не было равных по части «dynamis». Эта жажда битвы проистекала из их бедности, грубости и ненависти к богатым и культурным соседям, до прихода Филиппа презиравшим их как невежественных дикарей. Подобно легендарным героям Спарты, эти люди никогда не спрашивали, велики ли силы противника, но интересовались лишь тем, где эти силы находятся.