Очнулся Генрих от того, что сиделка с силой трясла его за плечо.

   — Что случилось?

Он открыл глаза. Было ещё раннее утро, светло, но солнце ещё не поднялось над крышами, только лёгкое зарево на востоке.

   — Что случилось? — опять повторил он, ощутив неладное.

Без слова девушка протянула конверт. Генрих разорвал конверт, прочёл. Содержание записки оказалось столь неожиданным, что он прочёл ещё раз: «Это не ошибка, письмо адресовано именно Вам. Хотя оно и не подписано, я надеюсь Вы сможете понять от кого оно. Настоятельная просьба по прочтении тотчас сожгите листок. Суть вопроса в следующем: коли Вам, Генрих, не безразлична судьба Аглаи Ивановы, то поспешите. Не позже, как после обеда, Аглая Ивановна, вероятно, будет арестована и водворена в крепость. Откуда её уж никак не вызволить. Поторопитесь, мой друг, жизнь девушки исключительно в Ваших руках. С глубочайшим уважением и надеждой, Ваш общий друг».

Листок ещё догорал в камине, а Генрих уже успел на половину одеться. Голова немного кружилась от резких движений.

   — Да куда же, Вы? Куда? — почти заплакала сиделка. — Вы же и шагу по улице не пройдёте, а ещё сабля. Слабый Вы ещё.

Но увещевания не помогли. Пашкевич желал получить объяснения, он жаждал объяснений.

«Ясно, письмо от Бурсы, — размышлял он, всё более и более распаляясь. — Но какого чёрта Его превосходительство, Константин Эммануилович, обращается с подобной просьбой ко мне? Я что член «Пятиугольника»? Я им ничем более не обязан».

Солнце уже поднялось над крышами, когда его экипаж остановился возле парадного входа дома на Конюшенной. Пашкевич взбежал по ступеням и, оторвав резким движением шнурок у звонка, и со всей силы ударил в дверь.

Но пришлось подождать. Очень нескоро дверь растворил заспанный старый слуга.

   — Его превосходительство почивают ещё. Ну куда же, куда же Вы?

Слуга попытался задержать полковника, но тот, не замечая его, прошёл внутрь, и через минуту оказался перед дверью спальни. Сдержав руку, Пашкевич постучал.

   — Входи, Генрих.

Бурса сидел на постели, одетый в халат и ночной колпак. Глаза Константина Эммануиловича были красными, по всей вероятности, он уснул совсем недавно, а теперь был разбужен.

   — Милостивый государь… — начал было Пашкевич, но осёкся под его взглядом.

   — Дурак я, — сказал Бурса, — старый дурак. Мог бы догадаться о твоей реакции. Погоди, — остановил он следующую гневную реплику Пашкевича, — погоди не перебивай. Послушай меня. Мы можем договориться. Если Аглаю Ивановну возьмут в крепость, это совсем не в интересах нашего Общества. Подключить кого-то из действующих членов, даже используя Нижний список, я не могу. Так что одна надежда на тебя, Генрих.

Он перевёл дыхание, но полковник не перебил, стоял молча в ожидании.

   — Я обещаю, что сделаю всё возможное для возвращения тебя в члены «Пятиугольника», — проговорил медленно Бурса.

   — Хорошо, — сказал Генрих. — Я сделаю, как Вы хотите, но объясните мне только, что она совершила, в чём её обвиняют.

Бурса вздохнул, закрыл усталые глаза, и весь как бы обмяк.

   — Сегодня ночью Аглая Ивановна помогла умереть княгине Наталье Андреевне. Вам достаточно?

   — Более чем. Каким временем мы располагаем?

   — До полудня.

   — Я всё сделаю.

Пашкевич демонстративно щёлкнул сапогами и вышел. Через минуту он сидел уже в своём экипаже. Ещё через 5 минут от сильной тряски у него закружилась голова и, не сказав вознице точного адреса, полковник потерял сознание и повалился набок.

Очнулся полковник от того, что ему в лицо брызнули водой.

   — Домой бы надо, барин, на квартиру.

Огромная седая борода кучера почему-то насмешила Генриха. У возницы были наивные голубые глаза.

   — Ни в коем случае.

Солнце стояло уже высоко над городом, было жарко. Продиктовав адрес, Пашкевич крикнул:

   — Гони! Коли опоздаем, честное слово, запорю насмерть!

И коляска полетела с треском по мостовой.

В особняк Трипольского, полковник вырвался ещё более нагло, чем перед этим в дом Конюшенной. Отпихнул, растворившего двери лакея, взбежал по лестнице, и даже не постучав, оказался в женской спальне.

   — Ну, не ожидала, — Аглая прикрылась одеялом, на лице девушки была кокетливая улыбочка.

На секунду Генрих смешался.

   — Подите вон! — выставленный палец, указал на дверь.

   — Как угодно, — сказал Генрих, — но только имейте в виду, что с минуты на минуту здесь будут жандармы.

Взгляд Аглаи сменился на вопросительный, улыбка исчезла.

   — Вам нужно бежать. Вас обвиняют в убийстве.

   — Хорошо. Прошу Вас, отвернитесь.

Аглая соскочила с постели и сама без помощи служанки быстро оделась.

   — Теперь можете повернуться, — голос девушки был деловым, речь быстрой. — На чём Вы приехали?

   — На коляске. Она ждёт.

   — Думаю лучше нам тихонечко уйти через чёрный ход и воспользоваться Вашей коляской. Так будет безопаснее. Дура! — она с отвращением глянула на себя в зеркало. — Зачем же я здесь мужского платья не оставила, в мужском было бы совсем безопасно.

Но выйти незамеченными из дома им не удалось. В тот момент, когда Аглая только выскользнула в коридор, снаружи раздался стук множества копыт, и громкий хрипловатый голос скомандовал:

   — Двое на чёрный ход, остальные за мной!

   — Всё, — сказала Аглая, — опоздали.

   — Зачем Вы убили княгиню Ольховскую? — спросил Генрих.

   — Я должна была отомстить, — Аглая горько вздохнула. — Она повинна в смерти Андрея.

   — Вот и отомстили.

   — Да кабы Вы знали всё в подробности, то сами бы, наверное, захотели её смерти.

На весь дом разносилась громкая грубая речь и стук сапог.

   — Теперь меня в часть увезут. Глупо, — сказала Аглая. — Наверное, пытать станут.

Она глянула на Генриха блестящими глазами.

   — Не думаю, — Генрих вытянул саблю. — Где тут чёрный ход?

   — Будете драться за меня?

Но Генрих не ответил. Сабля в руке Генриха Пашкевича чуть дрожала. В окна врывался яркий свет, солнце блестело на обнажённом клинке.

Быстрым шагом он и Аглая прошли через маленькую уютную гостиную и спустились по короткой широкой лесенке. Пашкевич легко толкнул Аглаю к стене, а сам оказался настоящим против двери. Совсем рядом стукнулись сапоги, и дверь распахнулась.

Полнолицый жандарм, оказавшийся против полковника, выглядел весьма удивлённым. Из-за его плеча выглядывала квадратная физиономия его напарника.

   — Пропустите нас, — сказал Пашкевич.

   — Кто же их держит? — удивился полнолицый, — проходите. — В этот момент он увидел Аглаю. — Мы, собственно, барышню хотели пригласить с нами. Пойдёмте, барышня.

   — Пропустите, — повторил Пашкевич, и остриё его сабли упёрлось в грудь жандарма.

Тот отступил и вытянул из ножен своё оружие. Делая выпад, Генрих почувствовал сильное головокружение. Раненный в плечо, полнолицый отступил и закричал во весь голос:

   — Сюда! Сюда! Здесь! Они здесь!

Второй жандарм тоже вытащил палаш. Квадратное лицо неприятно качнулось перед глазами Пашкевича, полковник взмахнул своим оружием и, не удержавшись на ногах, повалился вперёд.

Что произошло дальше Генрих Пашкевич запомнил со всей ясностью, хотя и смотрел сквозь слёзы. Тоненькой ручкой Аглая вынула саблю из разжавшихся пальцев, девушка призывно щёлкнула языком. Второй свободной ручкой она подбирала широкую белую юбку. Сделала ложный выпад, отступила. Жандарм, похоже, смутился, но быстро сообразив, что хоть перед ним и не мужчина, но противник серьёзный, встал в позицию.

Раненый продолжал кричать. Где-то совсем уж рядом распахивались двери, вопили слуги. Вопли эти смешивались с истерическим женским плачем.

   — Будьте осторожны! — крикнул Удуев. — Девица владеет саблей не хуже вашего.

Сверкнув глазами, Аглая сделала следующий выпад. Второй жандарм, так же как и первый, схватился за плечо и выронил оружие.