Аглая склонилась к Пашкевичу. Щёки девушки пылали от возбуждения.
— Вы ранены?
— Бегите, — приказал полковник. — Бегите на моей коляске, — хватаясь за стену, он поднялся и взял саблю, — со мною всё уже в порядке. Я задержу их.
Без сомнения, если бы не преданные слуги Удуев задержал бы Аглаю. Но дворовые, обожающие своего барина, Андрея Андреевича Трипольского, любою ценою пытались спасти его молочную сестру. Один жандарм был облит кипятком, другого, выскочившая навстречу растрёпанная баба попросила подержать грудного ребёнка и демонстративно рухнула в обморок. Третий уж сам угодил сапогом в ночную вазу, и поехал по натёртого паркету, как на одном коньке по невскому льду.
Кроме того, после первого же вопля раненного жандарма слуги подняли в доме такой гвалт и такое хлопанье дверьми, что трудно было разобраться, в какой же части особняка происходит стычка.
Пашкевич увидел в окно, как девушка вскочила в коляску, и как коляска умчалась. И только после этого, повернувшись, он встретился глазами с вошедшим в комнату Михаилом Валентиновичем.
— Добрый день, — вкладывая саблю в ножны, сказал Пашкевич.
— Глупо. Глупо. Зачем Вы полезли в это? Насколько я знаю, Вы даже не член Общества. Теперь у Вас будут серьёзные неприятности. Лучший вариант — запрет на дальнейшее пребывание в Петербурге.
— А худший? — весело спросил Пашкевич.
— В худшем случае Шлиссельбургская крепость, — устало отозвался Удуев.
Полковника немного удивила улыбка, промелькнувшая в глазах Михаила Валентиновича. Губы ротмистра были прижаты в серую складку, но глаза веселились, будто он и сам был доволен исходом дела.
На квартире, куда Генрих вернулся сразу же после утомительного допроса в части, ожидала записка.
— Вы почти выздоровели. Я ухожу, — сказала сиделка, передавая полковнику свёрнутый лист бумаги. — Если будет нужна моя помощь, может всегда обратиться. Я беру недорого.
Генрих развернул записку.
«Сами понимаете, меня ищут теперь по всему городу, и всё же мы должны обязательно увидеться с Вами. Жду Вас в 8:00 вечера в кабаке Медведева. С благодарностью за поддержку, Аглая».
Чувствуя слабость и головокружение, Пашкевич, не раздеваясь, прилёг. Было ещё пять часов. До встречи оставалось время. Удивительно, но проснулся полковник почти здоровым, так что в условленное место он приехал со свежей головой и вовремя.
В большой полутёмной зале к этому часу набилось довольно-таки много народу. Пашкевич несколько раз осмотрел помещение, Аглаи не было. Он присел за столик и спросил водки.
«Неужели всё-таки забрали, — думал он, — или она не смогла прийти? Что-то здесь не так. Почему ротмистр улыбался? Бурса солгал мне? Маловероятно».
В раздражении Пашкевич шарахнул кулаком по мокрому столу и потребовал ещё водки.
«Может, меня просто используют?»
— Может быть, не стоит напиваться? — совсем рядом раздался насмешливый женский голос.
Полковник обернулся, но Аглаи рядом не было, только за соседним столиком сидели несколько оборванных нищих. Одна из нищих с лицом, замотанным платком, склонилась к нему:
— Вам понадобится трезвая голова, — из-под платка насмешливо посмотрели знакомые глаза.
— Вы?
— Закажите отдельный кабинет, — шепнула Аглая. — Нам нужно поговорить.
Наедине, в отдельном помещении за занавеской, Аглая сняла со своей головы лохмотья.
Ну и что же Вы хотите мне сказать? — Генрих смотрел выжидательно, Аглая молчала. — Вы признались мне, что убили княгиню Ольховскую. Вы мстили за смерть Андрея Трипольского.
Аглая кивнула.
— Но Вы также сказали мне, что, если бы я был в курсе всего происшедшего, то сам бы хотел её смерти. Не могли бы Вы объясниться по этому вопросу?
— Очень просто, — сказал Аглая. — Наталья Андреевна, захватив в полностью контроль над «Пятиугольником», во-первых, явилась причиной того, что Андрей без всякой подготовки и поддержки ринулся спасать теперешнюю жену Вашу, а тогда девицу Покровскую Анну Владиславовну. А, во-вторых, и нападение на Трипольское произошло не без её ведома. Я уверена, что о существовании Трипольского, и о том, что мы с Анной прячемся там, и о младенце Иван Бурса узнал именно от Натальи Андреевны. Анна Владиславовна писала Константину Эммануиловичу, и этого оказалось достаточно.
— У Вас есть доказательства?
— Косвенные, — Аглая вынула из-под лохмотьев толстую пачку пожелтевшей бумаги и положила её на стол. — Вот это я украла из тайника в доме княгини.
— А что это?
— Научные записки некоего учёного Ломохрустова. «Пятиугольник» охотится за ними уже много лет. Доподлинно известно, что Ломохрустову из цветка лотоса удалось получить эликсир вечной молодости.
— Это же несерьёзно.
— От чего же? — Аглая протянула Пашкевичу папку. — Кстати, Вам будет любопытно ознакомиться. Вам многое станет ясно. Здесь господин Ломохрустов приводит подлинную историю семейства Бурсы.
— Хорошо, — сказал Пашкевич, — я понимаю. Сегодня же ночью прочту, но зачем я Вам понадобился? В чём может стоять моя помощь?
— Ну, во-первых, Вы спасли меня от ареста. Я думаю, Константин Эммануилович сдержит слово и постарается вернуть вас в Общество. Он ведь Вам это обещал. Во-вторых, в этой части документов, увы, нет главного, нет прямых доказательств предательства Натальи Андреевны. Я предполагаю, что они спрятаны где-то у её любовника, секретаря Бурсы Сергея Филипповича. Вы должны встретиться с секретарём и отнять у него остальные документы. Кстати Вы можете обменять их на эти дневники. Если Сергей Филиппович принесёт в Общество дневники Ломохрустова, то его положение там сильно укрепится. Кроме того, я совершенно уверена, что этот малахольный дурень представления не имеет, что хранит.
— Когда мы с Вами увидимся и где? — поднявшись из-за стола, спросил Пашкевич.
— Я сама появлюсь.
Аглая замотал лицо платком, и через секунду полковник потерял фигуру нищенки в полутьме кабака.
Запалив свечу и на этот раз раздевшись, Генрих Пашкевич лёг в постель и развернул рукопись, полученную от Аглаи. Читать это было отвратительно и одновременно смешно. С трудом припоминая собрание «Пятиугольника» трёхлетней давности и сопоставляя их с текстом, Пашкевич наконец-то сообразил, что имела в виду Аглая, утверждая, что сей документ крайне ценен для «Пятиугольника».
«Прежде чем приступить к описанию самого места, где по моим предположениям можно собрать в одночасье все необходимые компоненты для создания эликсира, — писал Ломохрустов, — я обязан рассказать о полновластном хозяине земли, на коей это место расположено. Ибо доступ туда может оказаться крайне затруднён.
Ещё в 1711 году Михаил Святославич Кармазинов, известный в Москве развратник и гуляка из свиты Алексея Петровича, получил на очередной дуэли удар в лицо, от которого в возрасте 35 лет лишился левого глаза. Может быть по этой, а может по иной причине, он уехал из столицы и поселился в своём родовом поместье в Новгородской губернии. Свидетельств о его жизни сохранилось немного, но собиравший новые виды лекарственных растений для последующего их описания, мещанин Иван Подольский в своих дневниках писал: помещик Кармазинов, к коему довелось мне попасть, радушен, хоть и слеп на один глаз. Он потчевал меня и всячески ублажал. Но на третий день житья в его усадьбе я тайно бежал, уйдя через окошко, потому, что ночью сам услышал звериное рычание и ласковые уговоры хозяина.
Подольский в своих дневниках утверждал также, что Кармазинов сожительствовал попеременно то с глухонемой девкой из своего села, то с лисицей или волчицей, которую держал где-то в подвале. На основании лично виденного, я подобное кощунство вполне могу допустить.
За несколько лет до своей кончины Кармазинов женился на малахольной слабенькой соседке Наталье Панковой. Первые роды прошли, несмотря на опасения, вполне успешно, а вторые женщина не вынесла — умерла. Сам Михаил Святославич скончался в возрасте 42 лет и оставил после себя двух сирот — девочку и мальчика. Согласно завещанию, мальчик Руслан был отправлен в государственный пансион, где возрасте пяти лет и умер, а девочка воспитывалась пьяницей-опекуном, приятелем Кармазинова, соседом Львом Львовичем Растегаевым. Таким образом, маленькая хозяйка, владелица 40 душ, до 16 лет была предоставлена сама себе. Она жила независимо в окружении дворни в совершенно разорённом поместье.
