Медленно отступая между столами, с обнажённой саблей в руке, рыжий Виктор задорно подмигнул своему товарищу. Трое против одиннадцати!

Андрей Андреевич взмахнул саблей, отбивая выпад ближайшего солдата, и крикнул:

   — Я запрещаю тебе вмешиваться, Аглая!

Солдат сделал неверное движение и шпага француза, выбитая красиво проведённым приёмом Андрея, полетела и со звоном вонзилась в деревянную стойку. Аглая Ивановна выдернула клинок из дерева буфета. Лезвие, подразнивая замешкавшихся солдат, задрожало в воздухе.

   — Не бойтесь, — сверкая глазами, сказала девушка. Её французский не был идеальным. — Не бойтесь меня обидеть! Давайте, господа якобинцы, немного пофехтуем. Или вы считаете зазорно фехтовать с дамой?

Волосы девушки растрепались от резкого движения и теперь никто не сомневался, что это вовсе не подросток, а юная красавица.

   — Я запрещаю тебе как брат, — Андрей уже отбивался сразу от двух наседающих на него французов. — А коли ты не хочешь послушать меня как брата, я велю тебе не вмешиваться как твой законный владелец!

Трактирщица отошла в угол и стояла там, одну руку положив на рукоять кинжала, торчащую из-за пояса, а другой, по-женски испуганно зажимая себе рот.

   — Ну, хватит, — сказал устало офицер. — Назад! Всем отойти к двери!

Когда четверо солдат со шпагами послушно отступили, офицер опять обратился к русским:

   — Предупреждаю, или вы теперь же отдадите мне своё оружие, или мои люди на счёт «три» просто расстреляют вас. У меня нет времени с вами возиться. Решайте.

Восемь заряженных ружей медленно поднялись. С такого малого расстояния пуля неизбежно должна была поразить насмерть. Офицер вложил свою шпагу в ножны и поднял руку. Но он не успел скомандовать «Пли». Андрей Андреевич Трипольский выстрелил из пистолета, и бросился на пол под прикрытие большого дубового стола.

Офицер прижал руку к груди, захрипел и упал. Из восьми ружей выстрелили только два. Одна пуля ударила в дубовый стол, не причинив Трипольскому никакого вреда. А вторая, предназначенная для рыжего Виктора, угодила в девушку.

Выстрелом Аглаю Ивановну швырнуло на Виктора и оба повалились на пол.

   — Что же вы наделали, — крикнул Трипольский. — За что вы её убили?

Лишённые своего командира, солдаты опустили ружья и сбились в кучу у входа. Пачкаясь в крови, мужчины положили умирающую на спину, и Виктор, склонившись, долго протирал бледное красивое лицо девушки носовым платком, смоченным в вине.

   — Убирайтесь отсюда, — крикнула хозяйка, и непонятно было к кому она обращается толи к солдатам, толи к скорбным фигурам, склонённым над умирающей девушкой.

Виктор не мог оторваться от гаснущих глаз Аглаи. Он шептал что-то, умолял, молился. Он будто сошёл с ума в одно мгновение.

Почувствовав мягкий удар женского тела и кровь на своих ладонях, Виктор Александрович Алмазов, член Верхнего списка «Пятиугольника», человек лишённый каких бы то ни было предрассудков и совершенно не сентиментальный, вдруг ощутил такую острую тоску, такую невыразимую любовную тягу к этой умирающей девушке, что, сам того не замечая, простонал в голос:

   — Зачем вы закрыли меня собой? Лучше б умер я? Зачем?

Побелевшие губы Аглаи Ивановны с трудом шевельнулись. Чтобы услышать её шёпот Виктор склонился так низко, что его щека коснулся её щеки.

   — Я люблю вас, — прошептала Аглая. — Я люблю вас, Виктор. Простите, но я не могла поступить иначе.

ЧАСТЬ 1

ВЛЮБЛЁННЫЙ НЕГОДЯЙ.

ПОЛОНЕЗ

Глава 1

бнявшись, мёртвые лежали как голубки почти под воротами императорских конюшен, вблизи церкви так, что круглые пустые звонницы Спаса нависали прямо над ними. Церковь Спаса — надвратная церковь в здании конюшенного двора над южными воротами.

И снежно было и люто холодно в первую неделю после Рождества Христова 1796 года в городе Санкт-Петербург.

Мёртвые тела, подобно любовникам в страсти, припали друг к другу. Окаменевшие фигуры смёрзлись и, чтобы отбелить лицо от лица жандармский ротмистр воспользовался саблей. Хорошо, раз целовались, другого места не нашли.

Ротмистр Михаил Валентинович Удуев, возвращаюсь верхом, в третьем часу ночи от карточного стола, смертельно устал после срединного проигрыша в штоссе и совершенно не был расположен к процедуре опознания трупов. Он бы даже и головы не повернул в сторону покойников, но негласное предписание, полученное накануне, требовало очистить город от тел, насмерть замерзших, и ответственность за это возлагалась на единственный, бывший кавалергардский, а ныне жандармский полк, скрытно переброшенный в столицу по велению государя.

Если бы не это, ротмистр даже и с коня бы не сошёл.

Ледяной наст не хрустел под сапогом Михаила Валентиновича, а будто посвистывал. Прозрачный воздух обжигал как пламя при каждом глотке. Луна полыхала в небе полная яркая так, что город вокруг был хоть и неподвижен, но освещён.

Праздники тихие, не то, что при матушке Екатерине. Ночные выезды по 50 карет устраивали. Лакеев голышом с ледяной кровли, как с горки наперегонки спускали. Смолы для факелов не жалели, да шампанское в сугробы лили без счета из французских бутылок.

А теперь не то, что открытые веселья, жидовская торговля в городе и та пресеклась на время праздничных холодов. Мороз такой, что птица крылья складывает, собаки околевают. За два дня в скудельницу человек сорок сволокли.

Зато никакого беспокойства по службе. Только первого числа, ближе к утру, пьяные гренадеры Измайловского полка, забавы ради, подожгли кабак Медведева на Васильевской стороне. А теперь вот ещё и триста рублей в доме Его Превосходительства князя Валентина оставил.

Но нет худа без добра. Как ты крупный банк снимешь, когда Его Превосходительство тайный советник в убытке остаётся.

Постояв над мёртвыми, Удуев уже хотел ставить ногу в стремя и двигаться дальше, что толку посреди улицы столбом мёрзнуть, когда жена дома заждалась и злеет с каждой новой минутой и деревянными каблуками стучит, нарочно спать не ложится, клавесин мучает. Слуг пугает, свечи дюжинами жжёт. Но как человек в службе совестливый, ротмистр приостановился. Склонившись над мёртвыми, он ещё раз всмотрелся в неподвижные фигуры.

«Странность какая» — подумал усталый жандарм, разглядывая белую застывшую руку женщины. По одёжке, вроде, голь, но ручка-то, ручка! У другой благородной барышни такой ручки не сыщешь. Будто выбитая из мрамора, покрытая лёгким инеем, рука не могла принадлежать женщине из низшего сословия. Тонкие очень длинные пальцы сцепились на вытертом овечьем воротнике. Пальчики не имели даже малейшего следа тяжёлой работы. Они были, словно, сделаны. Каждый ноготок — произведение искусства.

Купола сверкали под луной. Ротмистр посмотрел вдоль улицы. Единственный фонарь на столбе не давал никакого света, тонул в морозном белом сияние, и полосатая полицейская будка выглядела вполне пристойно. Но будка была пуста.

Перед самым Рождеством, отдельным предписанием все будки в столице надлежало заменить новыми. Так, что официально полосатой будки уже не существовало. Но даже самый лютый указ не мог заставить пьяных плотников и маляров работать в праздники.

Проклинаю свою обязательность, Михаил Валентинович привязал лошадь и, поднявшись по высоким ступеням, стал бить кулаком в дверь церкви, призывая на помощь служку.

Невзирая на новый порядок, двери всех храмов, как и прежде, как при матушке Екатерине Алексеевне, были распахнуты и в полночь.

Вдвоём с насмерть перепуганным, дрожащим на морозе подьячим, они перенесли тела в помещение, и, разделив, положили на пустые скамьи, где обычно размещают для отпевания гробы с покойниками.

   — В скудельницу бы их надо, не сюда, — попробовал воспротивиться жалобным голосом подьячий, но ротмистр обрезал его: