В маленькой комнате горела только одна свеча. Свеча стояла на игрушечном столе, и её огонёк, отражаясь, плавал жёлтыми полосами в полировках, отсверкивал на круглом боку небольшой бронзовой чернильницы, застывал и двоился в неподвижных глазах княгини Ольховской.

«Император откажет Бурсе, — было написано на листке, который княгиня держала в дрожащих руках. — Император не захочет помочь ему, но старший брат захочет своими руками убить младшего».

Была глубокая ночь. Карлик сидел на маленьком гнутом стуле, скрестив свои тоненькие ножки в блестящих остроносых сапожках, и серьёзными глазами смотрел на княгиню. Он ждал её ответа.

   — Что я должна сделать? — проглотив комок, с трудом проговорила Наталья Андреевна. — Напиши.

Маленькая сухая ручка потянулась к новому листу.

«Ты должна любой ценой уничтожить братьев Протасовых. Меховщикам больше не нужно жить потому, что они опасны. Ты должна покончить с Константином Бурсой и взять руководство «Пятиугольником» на себя».

   — Как я могу это сделать?

Огромные алые губы лилипута опять искривила грустная усмешка. За последние несколько дней княгиня хорошо научилась понимать выражение лица этого маленького уродца, уже целиком овладевшего её волей и её сознанием.

«Я сам всё сделаю. Выпустишь меня сегодня ночью. Утром я вернусь».

   — Ты пойдёшь один?

«Нет. Нужен большой мешок и нужен человек, который перенесёт меня на плечах через город».

Пошатываясь, Наталья Андреевна вышла из кукольной комнаты. Она очень осторожно притворила за собой в дверь. Княгиня уже поднялась наверх во второй этаж, но скрип пера и хриплое частое дыхание лилипута будто следовали за ней.

Она уже не задавала себе вопроса: «Что со мной случилось? Что я делаю? Зачем?» Этот вопрос остался во вчерашнем дне. Лилипут околдовал Наталью Андреевну и овладел её волей и её желаниями. Отцы-иезуиты, искалечившие этого человека, наделили его, взамен, какой-то неведомой силой. Карлик легко обретал власть меньше над мужчинами и почти абсолютно над женщинами. Даже во сне теперь княгиня не могла избавиться от разрезанной алой улыбки, этих прожигающих душу глаз.

«Но где же я возьму верного человека, способного с мешком за плечами ночью пройти через город, а потом всю следующую жизнь молчать об этом, — думала она. — Правда вся следующая жизнь такого человека может уместиться в несколько минут. Можно взять любого дворового мужика, если его сразу по возвращении убить. Убить?! — она содрогнулась при этой мысли. — Убить».

Когда Наталья Андреевна вошла в свою спальню Сергей Филиппович находился в том же положении, как она и оставила его за час до этого. Секретарь в расстёгнутой одежде лежал на постели. Он лежал на спине и очень громко дышал открытым ртом. Глаза секретаря были закрыты, он спал.

Приблизившись тихо, княгиня положила руку ему на лоб. Лоб был горячим и мокрым от пота.

   — Серёжа, проснись, — сказала она негромко. Секретарь сразу же открыл глаза. — Серёжа, я выполнила твою просьбу, — склоняясь и целуя его в губы, сказал княгиня. Секретарю показалось, что в голосе женщины возникли какие-то странные хриплые нотки. — Я не сказала никому о том, о чём ты просил меня. Теперь ты должен выполнить мою просьбу. — Наталья Андреевна потянула завязки своей ночной одежды и, опустившись рядом с секретарём на постель, прошептала. — Завтра ночью я рассчитываю на твою помощь, Серёжа. — Сергей Филиппович хотел спросить что-то, но рука княгини закрыла его рот. — Только завтра ночью, не теперь, — сказала она, нежно обнимая секретаря, — не теперь.

После раны, нанесённой себе маленькой серебряной гильотинкой, Сергей Филиппович заболел. У него начался жар, но стараниями доктора, приведённого Бурсою, жар вскоре спал. Секретарь был очень слаб, но ум его был достаточно ясен.

Обычно, возвращаясь под утро в особняк на Конюшенной, молодой человек под предлогом болезни проводил в постели время почти до обеда, но на сей раз он выглядел отдохнувшим. Княгиня Ольховская этой ночью распалила секретаря, поднимая его до вершин блаженства, а перед самым рассветом разрешила на несколько часов уснуть. Поэтому, воротившись домой, Сергей Филиппович переоделся, но не прилёг. После испытанной им буре чувств, секретарь впервые за последние дни был достаточно бодр.

   — Тебе, я смотрю, лучше, Серёжа? — спросил его за завтраком Константин Эммануилович. — Очень кстати, что ты выздоравливаешь, сегодня мне нужна твоя помощь.

Если бы секретарь знал, какого рода помощь потребуется от него, то, скорее всего, сославшись на новый приступ недомогания, уклонился бы. Но он не знал, также, как он и не знал, что предстоит совершить ему следующей ночью по просьбе княгини Ольховской.

В тот же день в половине 11 утра в библиотеке состоялось ещё ещё одно маленькое собрание. Всего несколько человек: Андрей Трипольский, его странная полурабыня-полусестра Аглая, Константин Эммануилович и сам секретарь. Все чего-то ждали. Когда пробило одиннадцать к дому подкатила коляска.

   — Прошу тебя, Сергей Филиппович, — сказал Бурса, обращаясь к секретарю, — сейчас ротмистр введёт сюда двух братьев Протасовых, они слуги моего кошмарного брата и, коли они захотят говорить, ты должен будешь записать всё до последнего слова. Потом ты должен будешь, как свидетель, подтвердить свою запись. Ты понял меня?

Секретарь кивнул, присел к столу, поставил перед собой чернильницу, взял бумагу и не найдя острого пера, вынул из ящика свежее и стал осторожными движениями его затачивать.

Через пять минут в библиотеке появился ротмистр Михаил Валентинович Удуев, а за ним ещё двое. Секретарю потребовалось усилие, чтобы скрыть своё знакомство с братьями Протасовыми. Может быть, на его лице даже мелькнул испуг, но никто из присутствующих в его сторону, к счастью, не смотрел.

Оказавшись в библиотеке братья Протасовы чувствовали себя неловко. Они отказались присесть даже после настоятельной просьбы Бурсы. Удуев также остался на ногах. По выражению лица ротмистра можно было сразу понять, что он ни на минуту не верит в успех предприятия.

Трипольский, заранее определив себе не говорить ни слова, опустился на диван и сомкнул руки на коленях. Аглая присела рядышком с ним.

Подобно тому, как император недавно ходил перед картой России, Константин Эммануилович Бурса прошёлся нервным шагом по библиотеке из конца в конец вдоль стеллажей, потом встал перед братьями и, кашлянув сообщил, обращаясь к ним:

   — Вы знаете кто я. Я знаю кто вы. Вы — отпущенные на оброк крепостные люди моего брата Ивана, — он опять кашлянул. — Теперь у меня над вами неограниченная власть. Могу приказать убить вас немедля, могу миловать. Сами виноваты, — секретарь быстро записывал, помечая паузы в речи специальным значком. Бурсы говорил так медленно, что прибегать к сокращениям ему не приходилось. — У меня к вам есть несколько вопросов, — продолжал Бурса. — Коли вы ответите на мои вопросы, то при свидетелях я обещаю вам полное прощение с моей стороны, а также протекцию в делах. Протекция моя, уж поверьте, дорогого стоит.

После этих слов в комнате образовалась неприятная тишина, скрипнуло перо, отмечая провал. Потом один из братьев, посмотрев прямо в лицо Константина Эммануиловича, с усилием сказал:

   — На любой вопрос, на любой вопрос, Ваше превосходительство, коли мы знаем, конечно, всё что Ваше превосходительство хочет узнать всё можем рассказать. Вы только спрашивайте, Ваше превосходительство, спрашивайте.

   — У вас в лавке нашли список адресов, — сказал Бурса. — Я хочу узнать: есть ещё списки подобного рода? Я хочу знать: кто ещё в Петербурге прислуживает моему брату Ивану?

При этих словах секретарь похолодел. Он чуть не выронил перо. На лице Сергея Филипповича ясно выразился страх, но опять никто не посмотрел в его сторону.

   — Про это мы ничего не знаем, — сказал старший из братьев. — Ваше превосходительство, помилуйте, мы уж шестой год на оброке, только деньги отправляем барину. Мы бы и рады, Ваше превосходительство, не знаем мы никакого списка. Вы жандармов расспросите получше что за бумага, но мы ничего не можем сказать.