Он молча повернулся к ней, не глядя в ее глаза. Обнял. Снял с нее жакет — она осталась перед ним в своем красном топе и синих джинсах. Попыталась оттолкнуть его руки. Он чуть поморщился, когда она ударила его по больному запястью.
— Я не хочу, — прошептала она, когда он схватил ее и положил на кровать.
Он молча раздел ее. Он целовал и ласкал ее тело там, где несколько минут назад причинял боль, и она против своей воли оттаивала. Она и в этом была бессильна перед ним. Она была безоружна и против его силы, и против его нежности. Острый, сокрушительный оргазм заставил ее кричать, Отто быстро расстегнул свои джинсы и овладел ею, так, как они оба любили — резким, мощным ударом. Она стонала от наслаждения и ничего не могла с этим поделать. Ей было хорошо, и она ненавидела за это и его, и себя.
Потом Отто встал и застегнул джинсы. Он просто не мог здесь оставаться. Он не знал, что теперь делать. Она уйдет. Единственное, что он должен сейчас сделать — это извиниться, причем так, чтобы она простила, как бы невозможно это не казалось. Но он не мог этого сделать. Он оставил на столе бумажник, в котором лежала куча денег. Он знал, что, когда дверь за ним закроется, она сложит вещи и уйдет. Чтобы добраться до Цюриха посреди ночи, нужно много денег. Времени уже за полночь, он должен немедленно идти в кровать и пытаться проспаться, он пьяный как скотина, в 9 начинается официальная тренировка. Он тут, на минуточку, не чтобы пьянствовать и заниматься фигней, а чтобы соревноваться в скоростном спуске с сильнейшими спортсменами мира. Он сунул в карман сигареты и кредитную карточку, остановился, посмотрел на Рене, которая лежала на животе, уткнувшись лицом в подушку. Еле слышно прошептал:
— Пока…
Дверь хлопнула.
Рене еще несколько минут продолжала лежать, прижавшись щекой к подушке, упершись взглядом в складочку на простыне. Иногда складочка расплывалась от слез. Наконец, она встала, прошлась по номеру в поисках своих сигарет «Сэйлем», вспомнила, что забыла их на столе в «Драй фуксе». Пришлось залезть в сумку Отто и вытащить новую пачку из блока, который, как сказал Ноэль, Отто всегда возил в заначке. Он курил Мальборо, для Рене они обычно были крепковаты, но сегодня — в самый раз. Она закурила, машинально взглянула в зеркало. Вспомнила, как смотрела на себя в конце октября, в Цюрихе, после изнасилования. Тогда у нее было сильно разбито лицо, и было очень много крови, а еще были разрывы. Сейчас она ни капли не пострадала, во всяком случае, физически. Она отвернулась от зеркала, завернулась в белый махровый халат, который в этом отеле предоставлялся гостям, как во многих пятизвездниках.
Что теперь? Она не знала. Она не хотела думать об этом. Собрать вещи и вызвать по телефону такси? Она отвлеченно подумала, что в Цюрих можно доехать на поезде, но не из Гармиша, а из Мюнхена. И тут же задала себе вопрос в упор: ты готова уйти? Навсегда покинуть мужчину, который для тебя значит все на свете, которого любишь больше жизни? Никогда не видеть его, не прикасаться к нему, не умирать от счастья и любви, обнимая его? Если она уйдет — на этом все будет кончено. Такой гордый и самолюбивый человек, как Отто Ромингер, никогда не побежит за ней, будь он хоть трижды неправ.
Нет, она не может уйти. Как она будет без него жить? Ведь он — ее солнце, ее свет, ее счастье. Да, он поступил плохо. Но у нее не заняло много времени найти ему кучу оправданий. Она действительно выглядела вызывающе. Она хотела зажечь его, заставить безумствовать от желания, и слегка хватила через край. И он прав в том, что она выставлялась напоказ, после этого дня в спа-комплексе она чувствовала себя неотразимой, для нее это было немного в диковинку, ощущение собственной желанности вскружило ей голову, Рене хотела, чтобы все видели, какая она красивая. И вела себя так же, она провоцировала его. Наверное, эти два последние танца с Ноэлем были чересчур — она уже тогда знала, что они оба переступают черту. Потом, поняв, что Отто сердится, она попыталась задобрить его, но выбрала не те средства. Вместо того, чтобы успокоить, она разозлила его еще сильнее. А он устал, после фрирайда был такой взвинченный, после того как чуть не погиб там в этой трещине, и рука, и все такое. Отто встал, чтобы уйти от греха подальше, но она сама его не отпустила. И да, Рене играла с огнем, просто чтобы посмотреть, на что это похоже. И — вполне закономерно — обожглась. Она хотела увидеть взрыв и пострадала — примерно как любопытный идиот может заорать в горах, чтобы посмотреть на лавину, и погибает, погребенный под тоннами снега. Или тонет, решив, что достаточно крут для того, чтобы нырять в волну во время шторма где-нибудь на Гавайях. И кого она теперь должна винить, кроме самой себя?
Это она сама все испортила. Как там Ноэль говорил о сестре Отто? — что она играет с огнем и ее кто-нибудь в один прекрасный день просто пристрелит. Рене, наверное, повезло — она не профи в этих играх, которые, видимо, у Ромингеров в крови, но ее все же не пристрелили. Так, немного потискали. Что теперь будет с ними двумя, после всего этого? А Ноэль? Она что, поссорила их? Она не уйдет от Отто — как она может уйти, если так сильно его любит? Она не может его потерять. Она почти с самого начала знала, на что идет, что он ее не любит, что она для него… Черт, а это тут причем? Стоп! Ведь он ревновал ее. Правда. Разве ревнуют тех, кого не любят? Разве будет мужчина вроде Отто, такой самоуверенный и заносчивый, ревновать женщину, которая ни черта для него не значит? Конечно, нет. Но его вроде бы взбесил не сам факт, что она «тискалась» с Ноэлем, а то, что она делала это на виду у всех… Сложно все это, так сложно! Она должна остаться и как-то все уладить. Что и как она будет улаживать — совершенно непонятно. Рене приняла душ, обмоталась полотенцем, села в кресло, чтобы подумать, и задремала…
Отто выпал из лифта в полубессознательном состоянии. Надо же так нажраться… Он посмотрел на часы, увидел на циферблате странную цифру Ѵ576, долго думал и наконец громко изрек:
— Всякому известно, что квадратный корень из 576 — это 24. Вопросы есть?
Никто ему не ответил. Отто махнул рукой и отправился в лобби-бар. Все остальные бары и рестораны отеля уже закрылись — было полпервого. Бармен в лобби-баре тоже собирался закрываться. Он бросил подозрительный взгляд на посетителя.
Он запомнил этого светловолосого швейцарца, который всего три часа назад в компании с высоким брюнетом пил тут пиво и заказывал сэндвичи, потом к ним присоединилась слишком откровенно одетая красивая девушка, и они ушли. Мужчины уже тогда были подшофе. Теперь швейцарец был очень основательно пьян — он не смог даже дойти до стойки без приключений — он тащился зигзагами и по пути опрокинул кресло. Правда, не заметил этого. Его руки здорово дрожали, белокурые лохмы падали на лицо и выглядели так, будто из них пытались свалять войлок. Интересно, неужели девица ушла с брюнетом?
— Я собираюсь закрываться, — сказал бармен.
— Я тоже. — Отто грузно повалился на барный табурет, облокотился грудью на стойку и подпер щеку кулаком.
— Хотите чего-нибудь заказать? — с сомнением спросил бармен.
Отто задумался. Наверное, да, он чего-то хотел, только не помнил точно, чего. А еще он никак не мог сообразить, на каком языке это просить. На швитцере? Так он вроде не дома. Оставалось выбрать между немецким, французским и английским. Вроде бы он тут весь день говорил по-французски. Ноэль, фрирайд… Отто не был уверен, что он во Франции. В любом случае, он, только один раз споткнувшись, сказал слово, одинаково звучащее на всех языках:
— Гленнморанджи.
— По-моему, тебе уже достаточно, парень.
— Что? — удивился Отто, так и не поняв, на каком языке они оба говорят. Вроде мог и понять, и ответить — и ладно. — Да я трезв как стеклышко.
— Могу сделать хороший коктейль, — предложил тот. — Он помогает.
Отто даже не попытался сосредоточиться:
— Один хрен, лишь бы горело. Делай.
Он заставил себя не оборачиваться назад — за его спиной был полутемный, пустой зал лобби отеля. За стойкой ресепшен скучал ночной клерк. Отто не хотел видеть, как Рене уходит. Он не хотел ничего об этом знать. Ему было жаль, что другие бары не работают — там он точно ничего бы не увидел. Он знал, что она уйдет. И понимал, что для них обоих ее уход — лучшее решение создавшейся ситуации. Это во благо. И для Рене, и для Отто. Почему же ему так хочется выть от тоски? Он вдруг представил, как она именно сейчас оглядывает номер, стоя в дверях в своей голубой куртке. Она стерла свой яркий макияж (хотя помаду с ее губ он сцеловал сам, а тушь с глаз смыли слезы), надела толстый свитер и обычные джинсы, не того сорта, которые надеваются с мылом, и смотрит, не забыла ли тут чего-нибудь. Идет к лифту, нажимает кнопку… Отто невольно оглянулся: световой индикатор лифта в двадцати шагах от него действительно зажегся — кто-то спускался вниз. Сейчас двери откроются, она пройдет через лобби к входным дверям и навсегда исчезнет из его жизни. Он не хотел это видеть. Но был не в силах отвернуться.
