— Давай, малыш, — Отто откинулся на спинку стула и сложил руки на груди. Сегодня он был в вылинявшей оливково-зеленой фуфайке, которая так чудесно сочеталась с его светлыми длинными волосами, и в своих затрепанных джинсах, и все равно хорош до неприличия. Рене положила перед собой две свернутые салфетки. Бежево-голубая — Ноэля, бежево-зеленая — Отто.
— Вот. С кого начнем?
Нашли монетку, кинули, Отто выиграл. Рене развернула зеленую салфетку:
— «1. Ромингер. 2. Летинара. 3. Айсхофер. 4. Хайнер. 5. Граттон» Одно попадание. Зато какое! Теперь Ноэль: «1. Летинара. 2. Айсхофер. 3.Хайнер. 4. Граттон. 5. Фишо» Ни одного попадания. Ноэль, кажется, ты тоже продул.
— Нет, — сказал Отто. — Вспомни, какие были условия — если оба ошиблись хотя бы на одну позицию, ящик покупается напополам и пьется вместе. А вообще Ноэль даже ближе к истине. Пятерка была: 1. Ромингер. 2. Хайнер. 3. Граттон. 4. Фишо. 5. Летинара. Черт, до сих пор не могу поверить. Очень интересно, куда бы приехал Эйс, если бы не вылетел. Мы оба его назвали вторым.
— Я от тебя тоже не ожидал такого, — усмехнулся Ноэль, ероша свои вьющиеся черные волосы. — Думал, можешь за двадцатку побороться. Твою мать, жабеныш, все только про тебя и говорят.
— С этим ничего не поделаешь. ОК, дед Мороз. В Гармише пьем пиво.
— Пойдет.
Погода испортилась, свинцово-серое небо нависало над самыми вершинами гор, по бесснежным, заросшим елями склонам в долину сползали клочья тумана. Отто рассчитывал быть дома после обеда. Рене скинула ботинки, забралась в кресло в ногами, поглядывала то на него, то на великолепный облачно-горный пейзаж за окнами, и грезила наяву. Горы такие огромные, мрачные… И Отто за рулем, такой красивый, хотя хмурый какой-то. Такой родной и любимый. Самый лучший. Он ее изменил, и она никогда уже не будет прежней. Та девчонка, которая мечтала о какой-то там большой и чистой любви, понятия не имея, что это такое, и которая оказалась изнасилована первым попавшимся подонком, исчезла, умерла, сгорела в этом невероятном пожаре, а вместо нее появилась — кто? Она не знала. Но зато знала все остальное — к примеру, что любит этого мужчину больше жизни. В самом деле. Без него… Она бы просто не могла жить без него. Он ворвался в ее жизнь и занял там самое главное место — примерно как вчера на соревнованиях. И дело вовсе не в том, что он красивее любого мужчины на свете, какой там Ален Делон, какой там Мел Гибсон. Хотя возможно, не был бы он таким красивым, он был бы вообще другим человеком. Он просто чудо, и этот его невероятный темперамент… Наверное, об этом темпераменте не все даже подозревают. На людях он просто мистер совершенство, сплошные идеальные манеры, самоконтроль, дипломатичность, ледяное спокойствие, и только с ней в нем просыпается этот огонь, который сводит ее с ума… Она повернула голову к нему — задумчивый хмурый мужчина на фоне мрачных, туманных гор, и спросила:
— Отто. А почему мы почти не предохраняемся?
— Сама говорила, неделя до и неделя после месячных — безопасно, — угрюмо ответил он.
— А ты мне не верил.
— Я этого не говорил. И всяких болячек бояться, мне кажется, не стоит. Ты в порядке, я тоже. Я медосмотры прохожу по нескольку раз в сезон…
— И ты всегда со всеми неделя после и неделя до?.. — сварливо и несколько неясно спросила она, но Отто понял и ответил обстоятельно, как всегда:
— Нет. Я никогда и ни с кем без резинки. Почему с тобой — даже не знаю. Но это так.
— Ты со мной обо всем забываешь? — довольным тоном спросила она. Он покосился на нее и ухмыльнулся — она выглядит точь-в-точь как кошка, слизавшая сливки.
— Именно так. Обо всем забываю. А ты чего не напомнишь?
— А я тоже забываю обо всем.
Он прибавил звук, играла какая-то очень красивая баллада — мужской голос пел про сны, чередуясь с великолепными гитарными соло. Рене помолчала, потом тихо спросила:
— Отто, а что будет, если я… забеременею?
«Ужас. Это будет кошмар», — подумал он, но вслух натянуто сказал:
— В любом случае, я не оставлю тебя одну с последствиями.
Аборт, подумала она. Вот он о чем говорит. Очень мило — организует все на высшем уровне, убедится, что все в порядке… Да что это за бред?! У нее вчера кончились месячные, она не беременна, и надо таковой и оставаться. Следить, чтобы больше ни одного незащищенного контакта не было, и все будет хорошо.
Отто в это время подумал то же самое — пока все в порядке, и, если он ни разу не подкатит к ней без резинки, все и будет в порядке.
Она молчала с несчастным видом, на этот раз молчание было обоим в тягость. Наконец, он спросил, стремясь поменять тему:
— Что это за песня?
— Ингви Мальмстин — «Dreaming». Тебе нравится?
— Да.
— Мне тоже.
* * *
Рене сидела на колченогой табуретке на довольно чистой, но ужасающе неуютной кухне, обставленной разнокалиберной старомодной мебелью и древней кухонной техникой. Она была совершенно голая, если не считать резиновых темно-синих мужских шлепанцев для душа и золотистой резинки для волос, собранных в хвост на затылке. Отто стоял у плиты и жарил мясо, при этом выглядя воплощенной мечтой любой женщины, наградой за праведную жизнь. Он был в одних джинсах — эти были еще более тертые и задрипанные, чем те, которые он держал в качестве «выходных». Те были хоть и линялые и кое-где рваные, они все же были приличные по сравнению с этими, которые были не только тертые, ветхие, обтрепанные, но и обладали вполне солидной дырой на самом причинном месте. Еще они были ему слегка великоваты и все время сползали, обнажая длинные паховые мышцы спереди и верх ложбинки между ягодицами сзади. Голые ступни и торс, светлые волосы завязаны в неаккуратный хвост. Господи, он был так хорош, что Рене забыла обо всем на свете, любуясь им. Даже о том, что…
— Где чеснок, поваришка?
Да, даже о том, что он просил ее почистить головку чеснока и разделить на дольки.
— Ой, — сказала Рене.
— Ты не справляешься со своими обязанностями, поваришка. Придется тебя или оштрафовать, или наказать, или уволить. На первый раз позволю выбрать самой.
— А ты ничего не путаешь? Ты меня посадил тут и велел тебя вдохновлять. Вот я и вдохновляю.
— Не борзей, поваришка. Чеснок мне тоже нужен.
— Я не поваришка, а твоя муза, черт тебя подери!
— Как зовут музу кулинарии?
— Рене Браун, — сообщила она и ехидно улыбнулась при виде луковицы, которую он положил на разделочную доску. — Ага, давай. Мне не терпится увидеть, как ты плачешь.
— Обломайся, — Отто снял с крючка на стене старые горнолыжные очки и надел на себя. Она уже давно их заприметила и недоумевала, что они делают на кухне. — Я могу перерезать килограмм лука, и ничего мне не будет.
— Ловко придумал, ничего не скажешь.
— Пользуйся, дарю тебе ноу-хау. Можешь даже роялти не платить.
— Спасибо, добрый дядя.
Он готовил замысловатое блюдо, которое называлось «Жаркое Ури». Рене оставалось только удивляться тому, насколько здорово у него получалось все, за что он брался — в том числе, готовка. Он не задумывался над тем, что делает, не сверялся с рецептом, каждое движение было точным, уверенным и сдержанным — он явно чувствовал себя на кухне как рыба в воде. Когда она сказала, как это классно, что он умеет готовить, он даже немного удивился: «Я просто люблю вкусную еду». По его мнению, это все объясняло.
Отто закончил с луком, снял очки и начал резать капусту. За незашторенным окном было темно, светилась реклама Кока-Колы на одной из соседних крыш, подмигивала и переливалась разными цветами вывеска ресторана, закрепленная вертикально на торце дома напротив. Дождевые капли стучали о жестяной подоконник — Рене подумала, что она не была в Цюрихе больше недели, и такое чувство, что все это время тут не переставая лил дождь. Ноябрь. У Отто чертовски неуютно дома, мебели действительно почти нет, не говоря уже о такой роскоши, как шторы на окнах или хотя бы одно зеркало, кроме маленького в ванной, но она все равно была так рада, что они здесь, у него.
