Я задумался.

— В окрестностях Молчановки, кажется, орудует шайка грабителей.

— Откуда сведения? — прошептал Самсон.

— Позволь не раскрывать мне пока своих информаторов, — состроил я из себя «детектива»… вдруг почувствовал, что «подозреваемый» на пределе от страха и добавил: — Они душат удавкой.

— Но оставляют трупы. — Самсон улыбнулся весьма странновато. — Оставляют трупы. Понимаешь? Оставляют…

— Остановись.

Я и сам чего-то испугался.

— Выпей. (Он послушно, как дитя малое, последовал моему совету.) Будем рассуждать логически.

— Не выйдет! У него другая логика, не наша.

— У кого?

— У того, кто из-под земли.

Черт! Как-то внезапно он напился.

— «Логически»! — фыркнул сценарист; нет, не с коньяка он пьян — со страху; беспокойные бесцветные глазки вновь вознеслись «горе». — Не могу! У меня сын погиб, а не у тебя! — оскалился прямо-таки вампирской улыбочкой — и почудилось: он знает, знает про меня и Ваню. Но час полной откровенности между нами еще не пробил.

— Удивляюсь, — продолжал Самсон, — просто удивляюсь, как спустя годы ты опять вошел в нашу семью.

— Меня Танюша попросила: отыскать сестру с племянником. Ты что-то имеешь против?

Он расслабленно пожал плечами.

— Давай-ка, Самсон, к делу. Опиши вечер той субботы, не упуская подробностей.

Злосчастный дом возводился почти три года, переживая периоды подъема и спада; менялись рабочие; шестого июня в семь часов Виктория наконец рассчиталась с последними (два молдаванина, сразу отбывшие в аэропорт с билетами на руках). Вслед за ними уехала в Москву и она — на электричке, машину узурпировал капризный сценарист.

Мать уговаривала сына (и Самсон, понятно, угрожал и подзуживал) отправиться вместе с нею. Однако тот уперся: «Дайте спокойно дослушать „Вечерню“ Монтеверди!» — и ушел на станцию к московской электричке на 10.05.

— А потом и ты к своей подруге полетел?

Прозвучало грубо, я извинился. Он сказал:

— Я ее любил.

— Каминскую?

— Жену. Но с Викой трудно, сложно… — Самсон усмехнулся. — Вот я и наше мирок, «где оскорбленному есть чувству уголок».

— Чем же Вика тебя оскорбила?

— Цитата! — взвизгнул он злобно. — Подходящая почти к любой семейной ситуации. Сам небось не святой…

— Вика изменяла тебе?

— Может быть. — Он сбавил тон. — У нас давно сложились отношения свободные, в сексуальной сфере. Вульгарной ревности места не было.

— Творческий, значит, союз?

— Не только. Оставались совместно прожитые годы, взаимная симпатия, наконец, сын — разве это мало?

Чем глаже и проникновеннее вещал он, тем больше сомневался я в этой самой «взаимной симпатии». Заимствованные словечки, мертвые, а вот цитатка из «Горе от ума» вырвалась нечаянно и живо, отражая «мильон терзаний».

— Во сколько ты уехал от Каминской?

— Рано утром.

— А точнее?

— Точнее… не помню. Она еще спала.

— А тебе не спалось?

— Да, нервничал. Ответственный день, как я полагал — встреча с продюсером.

— Ты сразу поехал в Молчановку?

— Сюда не заезжал, — отрезал Самсон. — Я был в Москве инкогнито. И ведь не догадался заглянуть в компьютер!

— Что бы это изменило?

Он ответил не сразу:

— Ну… раньше начал бы поиски. Естественно, меня бы заинтересовало, что там делал Ваня, якобы уехавший в десять в Москву.

— Твои предположения.

— Вероятно, у него было назначено свидание с этой отвратной девчонкой. Проследив мой отъезд, он отправляется в дом, ждет ее, играет в «преферанс». Она является в 23.40.

— А во сколько отходит последняя электричка?

— Кажется, около часа.

— Короткое свидание.

— Понимаешь, — Самсон вдруг всхлипнул, — он дал нам слово уехать — и никогда не нарушил бы! Это был его принцип…

— Да брось! Шестнадцать лет, любовная горячка, какие тут принципы… Впрочем, — перебил я сам себя, — мне он звонил из Москвы — это факт. Может, их опять банкир с места сорвал?

— Черт его знает!

— Когда и при каких обстоятельствах ты запретил Ване пользоваться компьютером?

— В прошлую среду.

— После скандала?

— Да.

— А до этого он имел свободный доступ?

Самсон ухмыльнулся и глотнул коньяку.

— Я вообще не подозревал, что он умеет обращаться с этой машинкой.

— Странно.

— Ну, я начал выговаривать (папаша с дочкой уже сгинули): никчемный ты тип, ничего, кроме своей музыки, знать не хочешь и т. д. А он похвастался: я сам, мол, компьютер освоил! Наверняка мать помогла. Все подпольно, все тайком от меня…

— Вика умела?

— Не знаю, но теперь никому не верю! Я поднялся наверх и поставил на программу «преферанс» (оказалось, он по-тихому поигрывал) «аудит».

— Чего ты, собственно, боялся — что твои домашние ознакомятся со сценарием «Египетских ночей»?

— А, рассвирепел из-за девчонки. Просто хотел, чтоб он убрался из Молчановки.

— А из-за чего вы поссорились с Викой утром в среду?

— Пойду освежусь, — неожиданно заявил Самсон и исчез.

Я понял, что коснулся некоего нерва этих сумасшедших событий… Если от своей подруги ранним утром субботы он отправился не в Молчановку, как утверждает, а сюда? Крутой разговор (в продолжении той ссоры?) с Викой, которая провоцирует мужа на убийство. Появление мальчика, борьба, побеждает взрослый… Затем убийца заметает следы, переносит трупы в ковре в машину, увозит и закапывает… понятно, не в Молчановке… в каком-то укромном уголке Подмосковья.

А по-умному ему и надо бы переправить трупы на дачу и свалить убийство на профессиональную шайку грабителей… Господи, вообще не трогать! Взломать замок квартиры, имитировать ограбление. Самсону в уме не откажешь… Тут он явился, в махровом халате, с мокрой головой, длинные пряди прилипли к лысине. Вид мрачный и решительный, да я его не боюсь!

— Что она тебе наговорила про нас?

— Вика?

— А от кого еще ты мог узнать про ссору?

— От нее, — соврал я. — Рассказывай, сверю ваши «показания».

Ночной клуб «Артистико» — некий частный аналог Дома кино и расположен неподалеку, в переулке за Тверской; киношники курсируют туда-сюда, тем более что местный бар работает круглосуточно. Именно здесь во вторник утром мне посчастливилось встретиться с Каминской; на мой зов по телефону она примчалась мгновенно; конечно, «в курсе», глаза горят, платиновые волосы дыбом стоят, ноздри раздуваются от аромата сенсации; только помела не хватает. Да, да, вчера она виделась с Самсоном и он ей все рассказал.

— Что «все»? — поинтересовался я; у стойки американизированного бара я пил кофе; она — ледяную кока-колу; Москва была заворожена жарой.

— Что Виктория с сыном убиты.

— Убиты? Он сказал?

— Это мое предположение. Куда еще они могли деться?

— И кто же, по-вашему, убийца?

Кристина передернула плечами, пробренчав стекляшками разномастных бус на плоской груди, и отделалась газетным штампом:

— В столице каждый Божий день совершаются десятки преступлений.

— Да, из хулиганских побуждений, корыстных, сексуальных, наконец, по пьяному делу.

— Не годится! Бульварщина. В нашем деле — возьмете меня в подручные? не пожалеете! — в нашем деле мотив гораздо страшнее и оригинальнее, поверьте моей профессиональной интуиции.

— Вы работали в уголовной области?

— Только в художественной, так сказать. Но она всего стоит. — Журналистка улыбнулась тонкими сиреневыми губами. Чем она пленила сценариста? Ультрасовременным шиком, откровенно вульгарным, что даже как-то располагало к ней — дешевое вино, но крепкое, видно по этикетке. — В искусстве есть все.

— Тривиально, но любопытно. — Я действительно начинал ей верить. — Главные действующие лица — люди искусства.

— Вот именно. Отсюда — повышенная эмоциональность, экзальтации, галлюцинации…

— Это вы про Самсона?

— Я рассуждаю теоретически — о почве, на которой могло быть совершено преступление. Вы же не станете отрицать, что Виктория привлекала мужчин творческого типа.