— Какие загибы?

— У него тетка ненормальная, сдвинутая на религии. И его слегка сдвинула.

— То есть?

— Тут грех, там грех. Старая дева, меня от них воротит.

— Значит, под влиянием тетки Ваня отказался от плотских утех?

Девочка засмеялась:

— Ну и выраженьице… Прям отказался! Разумеется, я победила.

— Но в среду у вас была последняя встреча? Или нет?

Она взглянула исподлобья:

— Последняя.

— Из-за скандала?.. Расскажи.

— Вам-то чего надо?

— Ваня позвонил мне позапрошлой ночью и сказал: «Не ищите мою могилу, ее очень трудно будет найти».

Девчонка отшатнулась, чуть не упав в воду (пес зарычал). Потом задумалась, сдвинув бровки.

— Вот и врете! — закричала с торжеством. — У них телефона нет!

— На даче нет, но он вечером уехал в Москву.

— Кто вам сказал?

— Его отец… то есть Самсон.

Загорелое личико слегка омрачилось.

— Эти отцы… ладно, пусть живут. Ну, в прошлую среду часов в десять мы курили у них в гараже.

— Чуть ли не в присутствии Самсона?

— Он еще днем порулил в Москву. И Вика уехала.

— И все равно: другого места не нашли!

— Глупо, конечно, да ведь туда никто не заглядывал.

— А рабочие?

— Они за билетами на самолет подались. Слышим стук во входную дверь, Ванька запаниковал и стал одеваться.

— Вы голые, что ль, курили?

— В этом самый смак. И нечаянно опрокинул ведро на железный ящик с цементом. Грохот. Явление моего папаши. Сцена. Явление его папаши. — Леля принялась хохотать. — Вы б их видели! Кретины. Пришлось дать нерушимую клятву, что дружбе нашей пришел конец.

— Нерушимую? Точно?

— Под салютом всех вождей! — Девочка подняла руку в пионерском жесте, потом протянула ладонью вверх. — Дай, дяденька, еще сигаретку.

А пальчики дрожат… да она вся дрожит, в такую-то жару, под тридцать! Наркоманка?.. И вдруг мне передался ее страх, острый, потаенный. Она по привычке передернула плечами, словно стряхивая назойливое насекомое, и засмеялась:

— Самсон совсем опупел, ведь папа собирался доллары ему отвалить на кино.

— А после инцидента раздумал?

— Они вроде помирились. Тот обещал сына в столицу сослать.

— Однако Ваня уехал только в субботу. Уж не за кассетой с «Пинк флойд»? — выстрелил я наугад и, кажется, попал в точку, она отвернулась. — Мне известно, что для тебя.

— Ничего вам не известно!

— Он любит настоящую классику.

— Ну и что?

— А то, что вы тайком продолжали встречаться.

Она отрезала упрямо:

— Я его не видела с той среды!

— Ваня тебе не рассказывал про видение Иоанна Кронштадтского?

— Он с этой историей носился… она его просто взвинтила.

— А тебя?

— Выдумки.

— Будь по-твоему. Но эта фраза — «Не ищите мою могилу, ее очень трудно будет найти» — разве не служит доказательством, что именно Ваня мне звонил?

— Во сколько?

— В 3.15 утра.

Она обхватила плечи руками, явно стараясь унять дрожь.

— Он тоже явился вам во сне?

— Да, приснился. Но звонок был реальный.

— В три утра? Да вы все выдумали, чтоб меня подловить!

— Подловить?

— Разжалобить «могилой». С чего бы он вам стал перед смертью звонить? Кто вы для него такой?

— Это странно, девочка, но это правда.

— Ага, заливайте… видения, явления! Нормальный человек назвал бы имя: «Меня хочет убить неуловимый Джо!» Разве нет?

— По логике — да. Но их исчезновение слишком необычно. Я даже не могу понять, где произошло преступление: ни на квартире, ни на даче нет никаких следов борьбы.

— Значит, по дороге.

— Я должен был вчера привезти их в Молчановку.

— Значит, кто-то другой повез.

— Виктория позвонила бы мне, предупредила. Она человек обязательный, отнюдь не забывчивый. И их было двое!

— Ну и что?

— Мотив совершенно непонятен. Ограбление — у Любавских почти все наличные ушли на строительство дома. Сексуальное домогательство — маньяк не напал бы на двоих.

— От Самсона сбежали, он такой зануда.

— Куда, на какие шиши? Их документы дома… И ты не представляешь, как Виктория горела будущим фильмом, она им жида.

— Представляю. Жить — это длить кайф.

— Глупо, примитивно.

— А кино? Тот же наркотик. Что — нет?

— Обычно — да, к сожалению. Но ведь надеешься — а вдруг?..

— Вы тоже киношник?

— Кинооператор. Идея у Самсона как будто любопытная… А, да что теперь!

— Неужели он талант?

— Вообще-то средненький. Вот Виктория — да, она всегда фильм вывозила.

— А чего она не сменила его?

— Самсон не только сценарист, но и муж, — ответил я рассеянно, подумав: «Необходимо повидаться с Василевичем!»

— Да мужа еще легче турнуть, тем более такое страшилище. Вика — шикарная женщина, любого может сманить, правда?

— Правда, — согласился я, помянув в душе молодость.

Эта бесцеремонная девица походя, простодушно коснулась каких-то «болевых точек» в разворачивающейся — медленно, замедленной киносъемкой — картине… преступления? Да, они мертвы, пришла откуда-то окончательная уверенность, уколов сердце. Вот откуда: «Ваня мертв — и никаких проблем», — как уверенно произнесла она! Не простодушие, а бесчувствие, констатация факта. Что-то скрывает, и не я ее допрашиваю, а она меня.

Впереди по бетонным плитам шел старик с узелком, как-то странно крался, прижимаясь к живой, сомлевшей от жары изгороди из кустов и деревьев. Дышать нечем, а этот весь в черном, тяжелом, чуть ли не в пальто… Вдруг обернулся. Это же Никита Савельевич!

Раскланялись, он, конечно, засыпал меня вопросами, но ответов толком не было. Нет, не нашлись. Не знаю. Не представляю!.. «Ванечка», — повторил он раза три и всхлипнул. Вчера мне было не до бомжа, сейчас я пригляделся к нему внимательно, заинтересованный некоей двойственностью облика его, манер и речи. Шаркающие шаги, иссохшее тело, седины, сутулость, робкий взгляд слезящихся глаз… Меня внезапно осенило: не приметы возраста, а следы какого-то душевного надрыва. Он не старик.

— Никита Савельевич, извините за любопытство, сколько вам лет?

— Осенью пятьдесят стукнет. Я выгляжу постарше, правда? Все от одиночества, точнее, от недостижимости идеала.

— Какого идеала?

(Уж не Танюшу ли он имеет в виду?)

— Вам открою, Николай Васильевич. Танюша говорит, вам можно. Я должен жить и умереть праведником.

Эге! Крыша-то у нас далеко заехала.

— Благородное стремление, — осторожно поддакнул я.

— Но для меня, ирода, почти недостижимое! — яростно, в духе «пророка» пророкотал Савельич.

— Отчего же?

— Безумно люблю деньги.

— Да зачем вам праведность-то?

— Как зачем? Ведь в ад попаду!

— Это вас Танюша настроила? — спросил я уже шепотом (мы выходили на лужайку, где на одеяле лежала она и киноактер возвышался над ней на коленях).

Савельич прошептал:

— Своим путем дошел, а она укрепила.

Да, дурдомчик… который тут же получил новое развитие: бомж развязал свой белый узелок, развернул на травке перед больной — буханка и пучок зеленого лука.

Борис весело поинтересовался:

— На паперти насобирали?

— Так она, кроме хлеба, не ест ничего. А вы здесь на земле делали массаж?

— Мануальную терапию. В кабинете Самсона Дмитриевича, на диване. Таня, я предупреждал: земля пока полностью не прогрелась.

— Пойду еще одеял принесу.

Она кивнула, не открывая глаз, Савельич резво удалился, я спросил:

— Борис, это ваш джип на улице стоит?

— А что, мешает?

— Да нет. Мощная машинка. Вы хорошо знаете Василевича?

— Ну, вместе учились, он на сценарном, на шабашки ездили. И хобби у нас общее.

— Какое же?

Киноактер засмеялся.

— Коллекционируем женщин. Пардон, Татьяна Павловна, шутка.

Положим, о победах Вольнова легенды слагаются. Из многолетней своей практики я вынес убеждение: врожденному лицедею вовсе не обязательно (и даже вредно) быть магнатом ума, именно пустота может стать многоликой. Мое убеждение несколько поколебалось, когда Борис заметил серьезно, уловив умысел моих расспросов: