— Где доказательства?

— На лице вашей жены. — Опять я ляпнул, разумея: ее слезы, тревогу, страх… Неуклюжая моя метафора произвела странное действие: банкир потер всей пятерней щеку, которая внезапно вспыхнула предательским багрянцем.

— Да, да! — воскликнул я в упоении борьбы. — Она же видела!

— Ириша? — Он развернулся было к раскрытому настежь окну призвать к ответу и замер, очевидно потрясенный предательством.

Я не давал роздыху:

— Деспотизм порождает рабов, всегда готовых восстать.

— Да заткнитесь вы!.. Извиняюсь. — От его обратного движения со стола упала книжечка в дешевом бумажном переплете; я подобрал, глянув мельком: Моуди. «Жизнь после жизни»; Илья Григорьевич вырвал книжку и положил на стол, наконец вымолвил: — Если я ухватился рукой за свежепокрашенную притолоку, на ней должны были остаться мои отпечатки.

— Что ж вы тогда спрашиваете, где доказательства. На притолоке!

— Да ну? — Он ухмыльнулся.

Меня несло на крыльях вдохновения.

— Правильно, вы их соскоблили!

— Когда?

Опять вопрос не из внешнего, а из какого-то внутреннего диалога между нами. Я выдержал паузу будто бы с дьявольской усмешкой, лихорадочно соображая: убийца медлить бы не стал, но Самсон с рассвета воскресенья торчал на даче, а вечером я впервые увидел этого деятеля…

— В воскресенье вечером, — наконец ответил тихо-тихо; Илья Григорьевич напрягся, навалившись на стол. — В восьмом часу вы вошли в дом Любавских…

— Что за бред!

— Илья Григорьевич, — протянул я с ласковым садизмом, — мы заседали на лужайке за сорокаградусной трапезой, а вы явились отказаться от финансирования «Египетских ночей», вошли в дом — ведь так? вы ж не знали, где хозяин, входная дверь открыта — и никого там не застали. — Я помолчал и нагло вбил последний гвоздь: — Якобы никого.

— Что значит «якобы»? — На мясистом лице напротив — завороженная тревога; я не отвечал, и он был вынужден подтвердить: — Припоминаю. Я постучался, вошел, позвал.

— Наверх поднимались?

— Ну да, искал хозяев. Из окна увидел вашу компанию под липой.

— Из окна кабинета?

— Кажется… И меня кто-то в окне увидел, да?

Я коварно молчал, не совсем понимая, почему он так быстро сдает тылы: уперся бы — и все! Ну конечно — его потрясло «предательство» близких. Банкир вполголоса выругался.

— Вас видели.

— Как я эмаль соскабливал? — Тяжеловесная ирония не удалась, реплика прозвучала жалко. — Николай Васильевич, побойтесь Бога!

— А вы Его боитесь?

— Боюсь.

— Неужели вы верующий?

— Я — незнающий, потому, на всякий случай, весной крестился.

— Ладно, это проблемы вашей совести.

— Совесть моя спокойна.

Не выношу самодовольства, я поинтересовался с усмешкой:

— Надеетесь на «светящееся существо»?

Банкир откинулся в кресле, ловя ртом воздух в удушье. Я вскочил в испуге: «Что с вами? Воды?» Он энергично махнул рукой — обойдется, мол! — и впрямь вскоре задышал ровнее, проглотил какую-то таблетку из нагрудного кармана (да, он восседал в кашемировом халате)… Словно какая-то инфекция носится в воздухе; все, связанные с этим патологическим преступлением, заболевают.

После выразительной паузы Илья Григорьевич спросил:

— Вы его видели?

— Кого?

— Существо.

И у этого крыша поехала!

— Илья Григорьевич, я тоже читал Моуди. — Я кивнул на распяленную, обложкой кверху, книжечку на столе… и, показалось, совершил промах: банкир перевел дух с облегчением.

— И ваше мнение?

— Новая загробная американская мечта.

Он кивнул.

— Взгляд здорового человека. И я б посмеялся, кабы зимой не прошел через клиническую смерть.

— Вы больны?

— Был инфаркт, теперь в норме. — Он погладил рябенький переплет. — Тут все верно.

— Я не в фактах сомневаюсь — свидетельства больных, побывавших за чертой жизни, потрясающи и правдивы, — в их интерпретации.

Он не слушал.

— Все верно. Я видел собственное безжизненное тело, суету в палате, плавно попал в тоннель, надо сказать, жуткий, черный, там мама и бабушка, умершие. То ли плачут, то ли улыбаются. А между мной и ними — вот это самое.

— «Светящееся существо»? — Я был захвачен (интеллигенция в свое время на эту книжечку молилась), а вот живого свидетеля увидел впервые.

— Оно. От него шел свет, слабый… как бы это выразиться — мерцание, смотреть невозможно — живому не вообразить этот страх — и тянет, и жуть берет. Я еще подумал: может, выкручусь. Но тут как будто голос сказал: «Рано». И я очнулся в палате, приняв все это за галлюцинацию. Я человек практический, нормальный, верите?

— Вполне.

— Но вот жена подсунула книжонку. Давно приставала, я отмахивался, а сейчас на досуге… точь-в-точь мои похождения. И говорится, — добавил банкир недоверчиво, — мне встретился Ангел или Христос. Ваше мнение?

Я засмеялся: «Мое мнение!»

— Вы слишком много от меня хотите… По православной вере — это бесы, с которыми умерший ведет борьбу за свое спасение. А уж какую личину они принимают… по преданию, любую.

— Это точно?

— Господи, тут такая тайна, такой трепет, а вы…

— Я трепещу, — прервал банкир с сарказмом. — Как крестился — моментом после этого разорился, близкие меня предали. — Он погрозил кулаком в окно.

(Интересно, они подслушивают?)

— Иов многострадальный и тюрьму испытал.

— Не усмехайтесь, не дождетесь.

— Илья Григорьевич, я серьезно: облегчите душу. Лучше здесь, чем в отделении, там из ваших близких все вытрясут.

— Вы уже вытрясли.

— Однако у нас с вами есть шанс разобраться в этой невероятной истории.

Банкир долго молчал, выпучив очи, потом кивнул:

— Невероятной. Я его видел.

— Убийцу?

— Существо, которое светилось.

— В тоннеле?

— В углублении между столом и шкафом.

Совсем спятил или надо мной издевается?

— Даже вы мне не верите, — заметил Илья Григорьевич трезво и горько. — Кто ж поверит в отделении?

— Рассказывайте!

— Когда я проезжал мимо дома Любавских, то увидел обычную картину: в светлеющем окне сценарист перед компьютером.

— Издалека вы ошиблись.

— Из-за вязаного шлема.

— Что?

— Какой-то дурак посоветовал гуманитарию работать в шапочке… детская, Ванина, что ли… чистая шерсть, якобы смягчает облучение. Я посмеялся…

— Позвольте! — Меня поразили открывающиеся перспективы. — Самсон ведь говорил мне: чистая шерсть, покрыть голову… Я забыл!

— Забудьте навсегда про эту чушь!

— Но получается: Ваня подражал отцу!

— Ну и что?

— Их перепутали! Вы же перепутали?

— Не понимаю!

— Погодите, Илья Григорьевич, дайте сообразить…

Вот он — мотив! Нацелились на Самсона… Да, Вика ознакомилась с планом и перевернула ситуацию. Но зачем, в чем смысл? Она же могла освободиться от мужа законно… Ладно, потом, эта версия требует серьезной разработки…

— Что было дальше? — Я с великим трудом сосредоточился на текущем диалоге.

— Черт меня понес объясниться по поводу несбывшихся «Египетских ночей».

— Вы оттягивали объяснение с женою?

— Пожалуй… привык их лелеять. Подошел к дому, дверь не заперта. И сразу поднялся наверх, поскольку везде было темно, Самсон Дмитриевич в своей ушанке ничего не слышит.

— Поднялись в темноте?

— Включил в коридоре свет.

— Да что ж вы замолчали!

Банкир навалился на стол и зашептал:

— В кресле возле стола сидел в необычной позе Ваня — уже без шлема, свесивши голову набок.

— Вы бросились к нему?

— Почти одновременно я заметил слева от стола серебряный силуэт. Мое состояние сможет понять лишь тот, кто пережил клиническую смерть в тоннеле. В шоке, видимо, я и схватился за притолоку, этот момент очень смутно помню. И тут экран сам собой погас.

— Фигура светилась в темноте?

— Не знаю. Я закрыл глаза и сказал: «Меня здесь нет и не было. Но у меня есть пистолет». Повернулся и ушел. Свет внизу выключил, чтоб затруднить преследование. Вот так: нет меня и не было.