Под моим взглядом актер распружинился, расцвел, голубые глаза засверкали, и произнес с нежной дрожью в голосе:

(Ну, ежели на женскую роль…)

А он продолжал самоупоенно:

Актер вдруг неуловимо «повзрослел», подвижное лицо затвердело, брови грозно сгустились на переносице, он проговорил проникновенно, приглушенно:

— «Вы думаете, что в наше время, в Петербурге, здесь, найдется женщина, которая будет иметь довольно гордости, довольно силы душевной, чтоб предписать любовнику условие Клеопатры?..»

Эге, да он истинный профессионал, не стоит вычеркивать его — пока — из списка подозреваемых; у человека с исковерканной психикой и соответствующим окружением могут быть самые неожиданные мотивы.

— Недурно, Виктор Карлович, очень даже недурно.

— Виктор, для вас Виктор.

— Вы уже подготовили роль Алексея Ивановича, как вижу.

— Нет проблем, у меня патологическая память на слово, за считанное время не то что краткого Пушкина — пудового Толстого одолею.

— Для кого ж вы так постарались?

— На всякий случай — быть в боевой позиции. Для сценариста Василевича — знаете такого? — подготовил, надеялся увлечь.

— Увлечь?

— На пробы. Прошел слух, что он ищет режиссера для экранизации, но проект сорвался из-за денег. Из-за их отсутствия.

— Когда прошел слух?

— А вот с датами у меня туже… в марте или в апреле.

Итак, Васька-Лев не соврал: замысел у него, во всяком случае, был.

— Но сценарист, насколько мне известно, прочил на роль любовника Клеопатры своего друга Бориса Вольнова.

— Ну, мало ли… могут быть и другие мнения. Например, у режиссера.

— Или у жюри «Мефисто». Вас не удивило, что приз получили вы, а не Вольнов?

— Удивило, потому что последняя собака знала, кому дадут. Что ж мне теперь — скорбеть за него? Нет, я им искренне восхищаюсь, но главное — мой рейтинг поднялся. И вот — пожалуйста! Вы ведь, как я понимаю, от имени Любавской говорите?

— В некотором смысле, высшем, от ее имени.

— Она взялась за экранизацию?

— Она было взялась, но исчезла.

— Как это? Куда?

— Ее, наверное, убили.

Сакраментальный глагол, киношники — народ нервозный, подсознательно созревший для геенны огненной — обычно вздрагивают и бледнеют. «Немецкий романтик» Карлыч вздрогнул и побледнел. Созрел, значит.

— Я расследую убийство, — прогремел я. — Любавская в субботу тут в клубе разговаривала с вами?

— Никогда… С чего вы взяли?

— Вы были в маске Мефистофеля.

— Нас было двенадцать!

— Тринадцать. Да кто считает…

— Я слаб на цифры, но…

— Но помните, что в половине второго получили премию?

— Всего пять мильонов по-старому и хрустального беса.

— Потом в разогретой компании отмечали.

— Ну! До шести.

— Видите, и с цифрами у вас как будто все в порядке. А потом?

— Суп с котом! — по-мальчишески огрызнулся Гофман.

— Кто этот кот?

— Так мы в детстве дразнились. В жизни ничего нет лучше детства, правда?.. — Он помолчал. — Домой поехал.

— Один?

Небольшая заминка.

— Один. Честное слово, я не имел никаких сношений с Викторией Павловной!

— Однако имя-отчество знаете.

— Все знают. Странно, я ее запомнил за столиком… и кажется, с вами.

— Да, в пол-третьего я подвез Викторию домой на Плющиху, и после этого никто из свидетелей ее не видел.

— Это не доказывает убийства!

— Доказательств нет, но обстоятельства исчезновения загадочны.

— В редкие разы, когда я ее видел, она обычно была с мужчинами.

— Но исчезла не одна — с сыном.

— А, помню, красивый подросток — на какой-то премьере мне их показали. — Гофман призадумался. — Вот так история! Осмелится кто-нибудь теперь осуществить «Египетские ночи»?

— Желающие найдутся, главное — деньги.

— Не только, — прошептал он суеверно. — Я вот сейчас подумал: а что, если лучше не трогать? Сам Пушкин не докончил — где уж нам! Боб рассказывал: кто в ихние гробницы ни проник, все погибли, археологи англичане сгинули бесследно.

— Вы хорошо знаете Вольнова?

— Вместе в «Страстотерпцах» страдали. И вот что я вам скажу: эманация смерти требует особых заклинаний!

«Приди ко мне тот, кто под землей». Оригинальная точка зрения (или глупейшая), которую не успел я осмыслить и развить: перед нами как из-под земли возникла Каминская.

— Привет, мальчики! Воркуете?.. Сама я человек широких и глубоких взглядов и убеждений…

Я прервал «гуманистический» вопль, пригласив журналистку за столик, а голубой ковбой ляпнул:

— Так вы мне делаете предложение или нет?

Она не унялась.

— Вторгаясь, может быть, в интимные сферы…

— Кристина, угомонитесь, пожалуйста. — Я постарался расставить все и всех (этих недоделанных) по своим местам. — Вам тут нечем поживиться, мы говорим о кино. Виктор, вы ж боитесь египетских гробниц.

Он прореагировал разумно:

— Безработица еще страшнее, годы летят.

А я — ядовито:

— Вам она не грозит, к кому-нибудь прислонитесь.

— Вот раскрыл человеку душу, — пожаловался Гофман Кристине со слезой в голосе, — а он изгаляется. — Вскочил изящно и пронесся кружевным сквознячком по зале, по переулку мимо стеклянных стен, затормозил, уже полускрывшись, и показал нам розовый, как сосиска, язык.

— Вот придурок, а?

— Как можно так неделикатно! — возмутилась Каминская. — Бог есть любовь, и если этому мужчине предопределена любовь иная…

— Ой, только не впутывайте Всевышнего в игры дегенератов, они находятся в распоряжении иного ведомства. Вы мне очень нужны, Кристина.

— Да, Жорж сказал! — Она молниеносно переключилась на тему более животрепещущую. — Что новенького в нашем деле? Я ночи не сплю!

— Все более проясняется роль вашего возлюбленного.

— Нет, невозможно!

— Оставьте патетику для эссе об искусстве. В ту воскресную ночь после клуба вы слышали голос. Так? Самсон звонил по телефону, потом сразу уехал.

— Он убийца? — со сладострастным всхлипом осведомилась возлюбленная; сейчас она была почти красива.

— Вопросы задаю я. — Дубовые милицейские штампы, как правило, срабатывают. — Во сколько он уехал от вас?

— А что Самсон говорит?

Она явно колебалась между последним шансом (а вдруг замужество? — сомнительно) и профессиональным инстинктом (а вдруг сенсация? — вероятно); я ее подпихнул:

— В общих чертах он признался.

— В чем?

— Вопросы задаю…

— Тогда же, сразу, десять минут четвертого утра.

— Точно? Необходимо сверить показания. — Я беззастенчиво сыграл на самых низменных струнах тщеславия: — Ради вас он пошел на убийство.

Каминская ахнула, как-то осев на стульчике — должно быть, сбывалась юная мечта о ненасытной славе… и сама героиня бестселлер выдаст, — но возразила с сожалением:

— Не из-за меня, он составил план раньше… — Тут совесть слабо шевельнулась в костистой плоти, в районе грудной клетки взметнулись и опали костяшки бус. — Господи, я совершаю предательство!

— Самсон вас просил молчать?.. Но прежде всего вы гражданин, Кристина, — подбодрил я.

— Не издевайтесь, вы циник, как все мужчины. А я женщина, мне страшно, мне снятся трупы!

— Вы видели мертвых? Где они?

— Вы что, совсем уже!..

— Когда он сообщил о плане убийства — в среду?

— Нет, совсем не так, всего лишь теоретически… Как творец сублимирует негативные порывы в художественную фантазию. Оскорбленный, сценарист разработал убийственный план и несколько успокоился.

— Дальнейшие события показали, что не успокоился. Будьте осторожны, Кристина, будьте на людях, не ночуйте одна — вы для него очень опасны.