Так происходило и в этот день, в обычном режиме, гладиаторы заняли свои места, прислуживали кухонные рабы, почти все из них женщины. Четыре тренера ходили по центральному двору. Тренеры носили ножи и короткие кнуты из плетеной кожи. Двери были должным образом заперты снаружи двумя солдатами, которых отделили от взвода для этой обязанности. Остальные солдаты вкушали свою утреннюю трапезу в милой роще среди деревьев, находящейся на расстоянии около ста ярдов.
Все это Спартак видел и отметил. Он ел немного. Его рот был сух, сердце билось у него в груди. Ничего великого не происходило, как ему это виделось, и не было будущего, более открытого для него, чем для любого другого человека. Но некоторые мужчины подходят к точке, где они говорят себе: — Если я не сделаю то-то и то-то, то нет никакой необходимости или причин для меня жить дальше. И когда многие мужчины приходят к такой точке, земля содрогается.
Это было маленькой встряской прежде чем день закончился, прежде чем утро сменилось полуднем и наступила ночная тьма; но Спартак этого не знал. Он знал только следующий шаг, и им должен был стать разговор с гладиаторами. Когда он сказал это Криксу, Галлу, он увидел свою жену, Варинию, стоящую перед печью и наблюдающую за ним. Другие гладиаторы тоже наблюдали за ним. Еврей Давид читал его слова по губам. Ганник склонил к нему ухо. Африканец по имени Фракс наклонился ближе, чтобы слышать.
— Я хочу встать и говорить, — сказал Спартак. — Я хочу открыть свое сердце. Но когда я заговорю, пути назад не будет, и тренеры будут пытаться остановить меня.
— Они тебя не остановят, — сказал Крикс, гигантский рыжеволосый Галл.
Во всем четырехугольнике чувствовалось напряжение. Два тренера развернулись к Спартаку и окружающим его людям. Они защелкали своими кнутами и выхватили ножи.
— Говори сейчас! — воскликнул Ганник.
— Мы что, собаки, что вы на нас набрасываетесь? — сказал Африканец.
Спартак поднялся на ноги, и с ним поднялись десятки гладиаторов. Тренеры набросились на них с кнутами и ножами, но гладиаторы окружили и быстро убили их. Женщины убили повара. При всем этом шума было немного, только низкое рычание гладиаторов. Тогда Спартак дал свою первую команду, мягко, тихо, неторопливо говоря Криксу, Ганнику, Давиду и Фраксу:
— Ступайте к двери, держите ее и обеспечьте охрану, чтобы я мог говорить.
Мгновение они колебались, но потом они повиновались ему, и когда в дальнейшем он командовал ими, по большей части они прислушались к тому, что он говорил. Oни любили его. Крикс знал, что они умрут, но это не имело значения, и Еврей Давид, который так долго не чувствовал ничего, почувствовал прилив тепла и любви к этому странному, нежному, уродливому Фракийцу со сломанным носом и лицом агнца.
VIII
— Соберитесь вокруг меня, — сказал он.
Это было сделано так быстро, что солдаты, разместившиеся на улице, все еще ничего не слышали. Гладиаторы и рабы с кухни — тридцать женщин и двое мужчин — окружили его, и Вариния уставилась на него со страхом, надеждой и благоговением и прижалась к нему. Они расступились перед ней; она подошла к нему, он обнял ее и крепко прижал к себе, думая про себя:
— И я свободен. Никогда ни мгновения свободы для моего отца или деда, но прямо сейчас я стою здесь свободным человеком. Это было что-то пьянящее, и он чувствовал, как это ощущение мчится сквозь него, как вино. Но вместе с этим был и страх. Нелегко быть свободным; это не мелочь быть свободным, когда ты был рабом в течение очень долгого времени, всего времени, что ты жил и всего времени, что жил твой отец. Кроме того, в Спартаке царило подавленный и упрямый ужас человека, принявшего неизменное решение, и который знает, что с каждым шагом по пути принятого решения, поджидает смерть. И, наконец, большой вопрос о самих себе, потому что этих людей, которых продавали для убийства, убили своих хозяев и они были полны ужасных сомнений, которые исходят от раба, который ударил своего хозяина. Их глаза были прикованы к нему. Он был скромным Фракийским рудокопом, который знал, что в их сердцах, и приблизился к ним, и потому что они были полны суеверия и невежества, как большинство людей того времени, они чувствовали, что его коснулся какой-то бог — странный бог с толикой жалости в своем сердце — коснулся его. Поэтому он должен заглянуть в будущее и прочитать его, как человек читает книгу, и введи их в нее; и если для их путешествия не было дорог, он должен проложить дороги. Все это, их глаза сказали ему; все это он читал в их глазах.
— Вы мой народ? — спросил он у них, когда они сгрудились вокруг него. — Я больше никогда не буду гладиатором, я умру первым, вы мой народ?
Глаза некоторых из них наполнились слезами, и они прижались к нему еще ближе. Одни боялись больше, другие боялись меньше, но он их тронул своим маленьким подвигом — то, что он сделал — было замечательно.
— Теперь мы должны быть товарищами, — продолжал он, — все вместе, как один человек, и в старину, как я слышал от людей моего племени, — сказал он — когда они выходили сражаться, они шли по своей доброй воле, не так, как Римляне, но по своей собственной доброй воле, и если кто-то не хотел драться, он уходил, и никто не удерживал его.
— Что мы будем делать? — воскликнул кто-то.
— Мы пойдем и сразимся и будем сражаться хорошо, потому что мы лучшие воины во всем мире. Внезапно его голос зазвенел, и контрастируя с его прежней, мягкой манерой, он заставил их замереть и удерживал; его голос был дикий и громкий, и, конечно же, солдаты снаружи слышали его клич:
— Мы будем драться парами, чтобы во веки веков Рим не забыл гладиаторов Капуи!
Наступает время, когда люди должны делать то, что должно, и Вариния знала это, и она гордилась с каким-то счастьем, которого она никогда не знала раньше; гордая и полная необыкновенной радости, потому что у нее был человек, который не был похож ни на кого другого в мире. Она знала о Спартаке; со временем, весь мир будет знать о нем, но не точно, поскольку она знала его. Она как-то знала, что это было началом чего-то могучего и бесконечного, а ее мужчина был нежным и чистым, и нет другого такого, как он.
IX
— Сначала солдаты, — сказал Спартак.
— Нас пять к одному, и, может быть, они убегут.
— Они не убегут, — сердито ответил он. — Вы должны знать солдат, они не убегут. Либо они убьют нас, либо мы убьем их, и, если мы их убьем, будут и другие. Нет конца Римским солдатам!
Они продолжали смотреть на него и он сказал им: — Но нет конца и рабам.
Затем они быстро подготовились. Они вытащили ножи из мертвых тренеров, из кухни они забрали все, что могло быть использовано в качестве оружия, ножи и топоры — дровоколы, вертелы, обжиговые вилки и пестики, особенно пестики, которые использовались при измельчении зерна для овсянки, это было по меньшей мере двадцать дубин с тяжелым деревянным шаром на конце; и их можно было использовать как булавы, так и в качестве метательного орудия. Также они забрали поленья, а один человек взял мясную кость, потому, что больше ничего не было, и они взяли горшки, чтобы использовать в качестве щитов. Так или иначе, они были вооружены, а затем, с женщинами, стоящими за ними, они распахнули большие двери обеденной залы и вышли сражаться.
Они двигались очень быстро, но недостаточно быстро, чтобы стать сюрпризом для солдат. Двое часовых предупредили их, и им хватило времени одеть доспехи и сформировать четыре манипула по десять человек и теперь они стояли в своем строю на другом берегу ручья, сорок солдат, два офицера и десяток инструкторов, солдаты в основном были вооружены мечом, щитом и копьем. Таким образом, пятьдесят четыре тяжело вооруженных человека столкнулись с двумя сотнями обнаженных и почти безоружных гладиаторов. Это был неравный коэффициент, но все шансы были на стороне солдат, и они были Римскими солдатами, против которых ничто не могло устоять. Они подняли свои копья, и двинулись вперед по двое, один за другим. Приказы их офицеров звучали высоко и чисто, их разносил утренний ветерок, и они неслись вперед, как метла, чтобы смести эту грязь с их пути. Их ноги, обутые в высокие солдатские башмаки шлепали в воде ручья. Дикие цветы расступились в стороны, когда они выходили на берег, и со всех концов, выбежали остальные рабы и сбились в кучки, чтобы увидеть эту невероятное событие. Ужасные пилумы, качающиеся взад — вперед в полусогнутых руках, железные наконечники, сверкающие на солнце, и все, что имела в виду Римская власть означало, что даже при скромном проявлении Римской власти, которое являли собой эти четыре манипула, рабы должны были сломаться и бежать, пепел к пеплу и грязь к грязи.
