— Меня сейчас это не беспокоит.

— Нет, ты знаешь, что сделает Красс. Никто никогда не побеждал Красса. Никто никогда не отнимал что-нибудь у Красса. Можешь ли ты сразиться с Крассом? Можете ли ты бороться с такими деньгами? Он уничтожит тебя, Гракх. Насмерть. Он погубит вас и убьет тебя.

— Как ты думаешь, он достаточно влиятелен? — мягко спросил Гракх.

— Ты хочешь правды? Два миллиона — это больше, чем я когда-либо мечтал, но правда в том, что — да. Он может и он это сделает.

— Я воспользуюсь своими шансами, — сказал Гракх.

— И что у тебя будет после того, как ты воспользуешься своими шансами? Два миллиона — это много. Я могу заплатить за то, чтобы ее вытащили из его дома и доставили к тебе. Это не круто. Но откуда ты знаешь, что она не плюнет тебе в лицо? Почему бы ей этого не сделать? Красс разбил Спартака. Но кто направил на него Красса? Кто предоставил ему высокое положение? Кто дал ему армию и работу?

— Это сделал я, — кивнул Гракх.

— Точно. Так что у тебя будет?

— Я могу ее…

— Что ты можешь ей дать? Что? Есть только одно, чего хочет раб. Ты ей это дашь?

— Что?

— О, ты знаешь, что, — сказал Флавий. — Почему ты не посмотришь правде в лицо?

— Ты имеешь в виду ее свободу, — спокойно сказал Гракх.

— Не с тобой. Ее свободу без тебя. Это означает, ее свободу вне Рима. Это означает ее свободу вне досягаемости Красса.

— Как ты думаешь, она подарит мне одну ночь за свою свободу?

— Одну ночь?

— Любовь — нет, не любовь. Честь, уважение, забота. Нет-нет, не то. Благодарность. Позволь мне выразиться так. Одну ночь благодарности.

— Какой ты дурак! — сказал Флавий.

— Тем более, что сижу здесь и позволяю тебе это говорить, — кивнул Гракх. — Возможно, да — возможно, нет. Я испытаю свои шансы с Крассом. Ты должен убедить ее, что я никогда не нарушу свое слово. Я жил, не нарушая данное слово. Рим знает это, но не мог бы ты ее убедить?

Флавий кивнул.

— Тебе нужно будет принять меры, чтобы она выбралась из Рима после этого. Не мог бы ты это сделать?

Флавий снова кивнул.

— Далеко?

— По крайней мере, до Цизальпинской Галлии. Там она будет в безопасности. Будут досматривать порты и дороги на юг. Если она поедет на север, в Галлию, я думаю, что она будет в безопасности. Она Германка. Полагаю, она могла бы добраться до Германии, если захотела.

— И как ты сможешь вытащить ее из дома Красса?

— Это не проблема. Он уезжает в деревню на три дня каждую неделю. Небольшие деньги, разумно потраченные, сделают это.

— Только если она захочет пойти.

— Я понимаю это, — кивнул Флавий.

— И она захочет увезти ребенка, я полагаю. Все будет в порядке. Я могу создать здесь комфортные условия для ребенка.

— Да.

— Тебе захочется получить два миллиона заранее, не так ли?

— Я думаю, что мне нужно получить их заранее, — сказал Флавий, с некоторой печалью.

— Ты можешь получить их сейчас. Деньги здесь. Ты можешь взять все деньги наличными, или чек, для моих банкиров в Александрии.

— Я возьму наличные, — сказал Флавий.

— Да, я думаю, ты прав. Не пытайся сбежать от меня, Флавий. Я найду тебя, если что.

— Черт возьми, Гракх! Мое ​​слово столь же весомо, как и твое.

— Очень хорошо.

— Только я не знаю, зачем ты это делаешь! Все вечно живущие боги, я не знаю, зачем ты это делаешь! Ты не знаешь Красса, если думаешь, что он стерпит это лежа на боку.

— Я знаю Красса.

— Тогда, да поможет тебе Бог, Гракх. Хотел бы я, не предчувствовать беду. Но я предчувствую.

Вариния мечтала об этом сне. Ей приснилось, что она столкнулась с инквизицией Благородного Сената. Там сидели они, люди, правившие миром. Они сидели в своих больших креслах, в своих белых тогах, и у каждого из них было лицо Красса, длинное, красивое и тяжелое. Все в них, как они сидели, наклонившись вперед, сжав рукой подбородок, выражение на их лицах, такое мрачное и предвещающее беду, их самонадеянность, их уверенность в себе — все в них было суммой власти. Они были властью и силой, и ничто во всем мире не могло устоять перед ними. Они сидели на своих белокаменных местах в огромной, сводчатой ​​палате Сената, и просто смотреть на них, было очень страшно.

Варинии снилось, что она стояла перед ними, и ей пришлось свидетельствовать против Спартака. Она стояла перед ними в простом хлопчатобумажном платье, остро и болезненно осознавая, что ее молоко пачкало его. Они начали задавать ей вопросы.

— Кем был Спартак?

Она начала отвечать, но прежде чем она смогла, последовал новый вопрос.

— Почему он пытался уничтожить Рим?

Она опять попыталась ответить, и снова прозвучал следующий вопрос.

— Почему он убивал всех, кто попадал ему в руки? Разве он не знал, что наш закон запрещает убийство?

Она пыталась это отрицать, но прежде чем два слова ее отрицания слетели с ее губ, пришел следующий вопрос.

— Почему он ненавидел все хорошее, и любил все, что являлось злом?

Снова она попыталась говорить, но один из сенаторов поднялся и указал на ее грудь.

— Что это? — спросил он.

— Молоко.

Теперь гнев был на каждом лице, ужасный гнев, и она была напугана больше, чем когда-либо. И тогда она не могла понять во сне, ее страх прошел. Во сне она сказала себе:

— Это может быть только потому, что Спартак со мной.

Затем она повернула голову и, конечно же, он встал рядом с ней. Он был одет так, как он чаще всего одевался во время своей борьбы. Он носил высокие кожаные сапоги. На нем была простая серая туника, и маленькая войлочная шапочка сидела на его черных кудрях. Он не носил оружия, потому что всегда ходил без оружия, если им не предстояла битва. На нем не было драгоценностей, ни колец, ни браслетов. Лицо его было чисто выбрито, а кудрявые волосы пострижены.

Его поза была такой легкой и уверенной! Она вспомнила — во сне — что так было всегда. Спартак присоединялся к группе, и чувство легкости охватывало всех. Но у нее была другая реакция. Всегда, когда она видела его, это сопровождалось чувством радости. Как кольцо, которое было сломанным. Когда он появится, кольцо само закроется и станет целым и совершенным. Однажды она была в его шатре. Не менее пятидесяти человек было там, ожидая Спартака. Наконец, он пришел; она стояла в стороне, чтобы позволить ему разобраться с людьми, которые его ждали. Только она наблюдала за ним, но ее счастье увеличивалось и увеличивалось, и каждое слово, им сказанное, и каждое предложение, им сделанное, было частью этого процесса удовольствия. Наступил момент, когда она не могла переносить это нарастание, и ей пришлось выйти из шатра и найти место, где она может остаться совсем одна.

Теперь, во сне, с ней происходило нечто подобное.

— Что ты здесь делаешь, моя дорогая? — спросил он ее.

— Меня допрашивают.

— Кто?

— Они. — Она указала на благородных сенаторов. — Они заставляют меня бояться. И тотчас она заметила, что сенаторы были абсолютно неподвижными, как бы замороженными.

— Но ты видишь, они боятся, — сказал Спартак. Это было так характерно для него! Он увидел что-то, и сказал об этом просто и прямо. Тогда она всегда задавалась вопросом, почему она этого не видела. Конечно, они боялись.

— Пойдем, Вариния, — улыбнулся Спартак. Он обнял ее за талию и она обняла его. Они вышли из Сенатской палаты на улицы Рима. Они были любовниками. Они гуляли по улицам Рима, и никто их не замечал, никто не останавливал.

Во сне Спартак сказал, — Всякий раз, когда я с тобой, происходит одно и то же. Я с тобой, я хочу тебя. О, я так хочу тебя.

— Всякий раз, когда ты хочешь меня, ты можешь взять меня.

— Я знаю, знаю, но это трудно помнить. Я полагаю, ты должна перестать хотеть чего-то, что у тебя есть. Но я не перестаю тебя хотеть. Я тебя хочу все больше и больше. Ты хочешь меня так же?

— Так же.

— Всякий раз, когда ты меня видишь?