Никто не встал. Фракийцы били в щиты рукоятками своих ножей, и этот стук всполошил дроздов, полетевших над лугом. Какие-то люди появились возле усадебного дома, но так далеко, что невозможно было сказать, кем или чем они были. Чернокожие салютовали Спартаку, хлопая в ладоши перед своими лицами. Все они были странно довольны, и в настоящий момент они жили во сне. Вариния продолжала прижиматься щекой к мужской ноге. А Ганник воскликнул:

— Радуйся, гладиатор!

Человек, который умирал, с трудом поднялся. Он вытянулся на траве, его рука рассечена до кости, во всю свою длину, из раны стекала кровь. Он был Галлом, и он не хотел, чтобы его бросили, потому он отведал слишком мало свободы. Его рука была обвязана пропитанной кровью тряпкой, он подошел к Спартаку, который помог ему встать прямо. — Я не боюсь умереть, — сказал он гладиаторам. — Это лучше, чем умереть сражаясь в паре. Но я предпочел бы следовать за этим человеком, чем умереть. Я бы предпочел этого человека и посмотрим, куда он нас ведет. Но если я умру, помните меня не поступайте неправильно. Послушайте его. Фракийцы называют его отцом, и мы как маленькие дети, но он высасывает зло из нас. Во мне нет зла. Я сделал великое дело, и я очищен, и я не боюсь смерти. Я буду спать спокойно. Я хочу спать и после смерти не видеть снов.

Некоторые гладиаторы теперь не скрывали слез. Галл поцеловал Спартака, и Спартак вернул ему поцелуй. — Оставайся со мной, — сказал Спартак, и мужчина опустился на траву рядом с ним и люди, чьи трепещущие руки прикасались к ним, с открытым ртом смотрели на этих гладиаторов, которые так интимно соприкасались со смертью.

— Ты умрешь, но мы будем жить, — сказал ему Спартак. — Мы будем помнить твое имя и кричать его вслух. Мы будем шуметь по всей земле.

— Ты никогда не сдашься? — умоляюще спрашивал Галл.

— Мы сдались, когда солдаты пошли против нас? Мы сражались с солдатами дважды, и мы победили. Вы знаете, что мы должны сделать сейчас? — спросил он гладиаторов.

Они смотрели на него.

— Мы можем убежать?

— Куда мы убежим? — спросил Крикс. — Везде, то же самое, что и здесь. Везде есть хозяин и раб.

— Мы не убежим, — сказал Спартак, который теперь знал и как если бы он никогда не сомневался. — Мы пойдем с плантации на плантацию, от дома к дому, и куда бы мы ни пошли, мы освободим рабов и присоединим их к нам. Когда они снова пошлют против нас солдат, мы будем сражаться с ними, и боги решат, хотят ли они этот Римский путь или наш путь.

— И оружие? Где мы найдем оружие? — спросил кто-то.

— Мы заберем их у солдат, и мы тоже ими станем. Что такое Рим, если не кровь, пот и раны рабов? Мы ничего не можем сделать?

— Тогда Рим пойдет войной против нас.

— Тогда мы пойдем войной против Рима, — спокойно сказал Спартак. — Мы будем концом Рима, и мы создадим мир, в котором нет рабов и нет хозяев.

Это был сон, но у них было настроение мечтать. Они улетели в небеса, и если бы этот странный Фракиец с черными глазами и сломанным носом сказал им, что он намеревался вести их против самих богов, они бы поверили и последовали за ним в тот же миг.

— Мы не будем бесчестить себя, — сказал им Спартак, тихо, прямо и сосредоточенно, обращаясь к каждому из них лично и непосредственно. — Мы не будем поступать, как Римляне. Мы не будем подчиняться Римскому закону. Мы создадим наш собственный закон.

— В чем наш закон?

— Наш закон прост. Что бы мы ни захватили, это принадлежит всем, и ни один мужчина не должен владеть ничем, кроме оружия и одежды. Пусть будет так, как было в древности.

Фракийцы сказали, — Для всех достаточно богатства.

— Вы правы, по другому я не сделаю, — сказал Спартак.

Так они говорили, и среди них были такие жадные люди, которые мечтали о том, чтобы быть великими господами, как Римляне, и были другие, которые мечтали сделать из Римлян рабов; поэтому они говорили и говорили, но в итоге согласились со сказанным Спартаком.

— И мы не будем брать ни одной женщины, кроме как женой, — сказал Спартак. — И у мужчины не должно быть более одной жены. Правосудие будет равным для них, и если они не смогут жить в мире, они должны расстаться. Но ни один мужчина не может лежать с любой женщиной, Римлянкой или другой, которая не является его законной женой.

Законов у них было немного, и они согласовали свои законы. Затем они взялись за руки и пошел против поместья. Остались только рабы, ибо Римляне бежали в Капую, и рабы присоединились к гладиаторам.

В Капуе, граждане увидели дым первого горящего усадебного дома, и поэтому рабы были мстительными и жестокими. Они бы хотели, чтобы рабы были кроткими и понимающими; в более практическом плане они хотели, чтобы рабы бежали на все более дикие горные высоты, прячась поодиночке или в кучке пещер, живя как животные, пока каждый из них не будет выслежен, как охотятся на животных. Даже когда жители Капуи увидели дым первого горящего дома, они не были чрезмерно встревожены. Следовало ожидать, что гладиаторы выместят свою горечь на том, с чем они столкнулись. Вести быстро летели вдоль Аппиевой дороги, чтобы сообщить Сенату о вспышке в Капуе — и это означало, что через несколько дней ситуация будет под контролем. Урок будет преподан рабам, и тогда они его легко не забудут.

Крупного землевладельца, по имени Марий Акан, предупредили и собрали вместе семьсот рабов, чтобы отконвоировать их в безопасные стены Капуи; но гладиаторы встретили их на дороге, они стояли в мрачной тишине и наблюдали, как его собственные рабы убивали его, его жену и сестру его жены, его дочь и мужа его дочери. Это было беспощадное и внушающее страх дело, но Спартак знал, что он не может этого остановить, и не хотел останавливать. Они пожали только то, что сами посеяли, и сами рабы — носильщики выполняли эту работу, как только увидели, что перед ними не Римские солдаты, но очень даже беглые гладиаторы, слава о которых уже разнеслась повсюду, песня и крик самого ветра. Было уже поздно, но новости прилетели быстрее, чем прошло время. Вместо выступивших в поход нескольких сотен, их стало теперь более тысячи, и, когда они шли на юг, рабы хлынули через холмы и долины, чтобы присоединиться к ним. Полевые рабы, с их рабочими инструментами; бежавшие пастухи, гнали свои стада коз и овец. Когда они подошли к дому, текущая к нему бесформенная масса народа — ведь только гладиаторы все еще сохранили своеобразное военное образование — вести неслись впереди них, и кухонные рабы вышли приветствовать их со своими ножами и дровоколами, а домашние рабы прибежали, чтобы поднести им в дар шелк и виссон. В большинстве случаев, Римляне бежали; там, где надсмотрщики и Римляне вступили в борьбу, были ужасные свидетельства проделанной работы.

Они не могли двигаться быстро. Они стали слишком многочисленными, смеялись, мужчины, женщины и дети пели, все они были пьяны тем же вином свободы. Тьма опустилась прежде, чем они оказались в двадцати милях от Капуи, и они расположились лагерем в долине рядом с пенящимся потоком, зажигали огни и вкушали свежее мясо.

Целые козы и овцы, и тут, и там, даже бык, пошли под нож, и хрустящий, смачный запах жарящегося мяса распространился в воздухе. Это был большой пир для людей, которых из года в год кормили луком-пореем, репой и ячменной кашей. Они запивали мясо вином, а их песни и смех приправляли еду. Что это за компания, Галлы и Евреи, Греки и Египтяне, Фракийцы и Нубийцы, Суданцы и Ливийцы, Персы и Ассирийцы, Самаряне, Германцы и Славяне, Булгары и Македонцы, Испанцы, и многие Итальянцы из того поколения, которые по той или иной причине были проданы в рабство, Сабинцы и Умбрийцы, Тосканцы и Сицилийцы и народ из многих других племен, чьи имена потеряны навсегда, необычайная смесь крови и наций, но объединенная сначала в их рабстве, а теперь и в их свободе.

В былые времена существовала родовая семья и сообщество племени — и, в конечном счете, гордость и привилегия нации; но для мира здесь было нечто новое в этом своеобразном товариществе угнетенных, и во всей огромной толпе столь многих племен и народов в ту ночь, не было голоса, повышенного в гневе или недовольстве. К ним легко прикоснулись любовь и слава. Многие из них почти не видели Спартака, только на расстоянии, но они были полны Спартаком. Он был их вождем и их богом, ибо разве в их умах не было ясного представления о том, что боги ходили по земле время от времени и сам Прометей украл священный огонь с небес и отдал его как самый драгоценный из всех даров человечеству? И что произошло тогда, могло случиться снова. Уже рассказывали истории о своих огнях, и начинала возникать Сага о Спартаке. Не было ни одного среди них — нет, даже среди маленьких детей, — которые не мечтали о мире, где никто не был рабом.