— Да.

— Я так чувствую. Всякий раз когда вижу тебя. — Они шли еще некоторое время, и затем Спартак сказал, — Я должен пойти куда-нибудь. Мы должны пойти куда-нибудь и возлечь друг с другом.

— Я знаю, куда идти, — сказала Вариния во сне.

— Куда?

— Это дом человека по имени Красс, и я там живу.

Он остановился и отнял руку. Он повернул ее к себе, ища ее глаза. Затем он заметил пятно молока на ее платье.

— Что это? — спросил он, забыв, видимо, ее слова о Крассе.

— Молоко, я кормлю моего ребенка.

— У меня нет ребенка, — сказал он. Он внезапно испугался, и он отступил от нее, а потом он исчез. Затем сон закончился, и Вариния проснулась и вокруг не было ничего, кроме темноты.

На следующий день Красс отправился в деревню, и когда наступил вечер, Флавий привел Варинию к Гракху, как было договорено. Они пришли, когда Гракх одиноко сидел за ужином. Рабыня пришла к Гракху и сказала, что на улице два человека, Флавий и женщина. И женщина несла на руках ребенка.

— Да, — сказал Гракх. — Да, я знаю. Есть место, готовое для ребенка. Приведи их. — Затем он сказал, — Нет. Нет. Я сделаю это сам. Он почти побежал от столовой к входной двери. Он впустил их к себе. Он был очень вежлив, очень внимателен, и он приветствовал их, как приветствуют почетных гостей.

Женщина была завернута в длинный плащ, и в затененных сенях, он не мог разглядеть ее лицо. Но теперь он мог подождать, чтобы посмотреть на нее. Он ввел их внутрь, и сказал женщине, что она может отдать ему ребенка или взять его в детскую. Ребенок бал убаюкан в ее объятиях, и Гракх боялся что-нибудь сказать или приказать, что вызвало бы в ней опасения за ребенка.

— У меня есть настоящая детская для него, — сказал он. — У меня есть маленькая кроватка и все, что ты можешь пожелать. Ему будет очень удобно и безопасно, и с ним ничего не может случиться.

— Ему не надо много, — ответила Вариния. Это был первый раз, когда Гракх услышал ее голос. Это был мягкий голос, но богатый и глубокий, приятный голос. Теперь она откинула капюшон своего плаща, и он увидел ее лицо. Ее длинные, белокурые волосы были завязаны на затылке. На ней не было румян и макияжа, что, как ни странно, делало тонкие черты и контуры ее лица более заметными и красивыми.

Пока Гракх смотрел на нее, Флавий смотрел на Гракха. Флавий стоял в стороне, заинтересованный, мрачный, а также озадаченный. Там ему было неудобно, и как только он смог взять слово, произнес:

— Сейчас мне нужно сделать другие приготовления, Гракх. Я вернусь на рассвете. Надеюсь, ты будешь готов к моему приходу.

— Я буду готов, — кивнул Гракх.

Затем Флавий ушел, и Гракх отвел ее в комнату, приготовленную для ребенка. Там сидела рабыня, и Гракх кивнул женщине и объяснил.

— Она будет сидеть здесь всю ночь. Она ни на минуту не отведет глаз от ребенка. Не нужно бояться, что с твоим ребенком может случиться что-нибудь. Если ребенок заплачет, она сразу позовет тебя. Не нужно беспокоиться.

— Ребенок будет спать, — сказала Вариния. — Ты очень добр, но ребенок будет спать.

— Но тебе не придется прислушиваться к плачу ребенка. Как только это произойдет, она позовет тебя. Ты голодна? Ты ела?

— Я не ела, но я не голодна, — ответила Вариния, после того как положила ребенка в кроватку. — Я слишком волнуюсь, чтобы у меня был какой-нибудь аппетит. Я чувствую, что я во сне. Сначала я боялась доверять людям, но теперь я тебе верю. Я не знаю, зачем тебе делать такое для меня. Боюсь, мне это снится, и в любой момент я проснусь.

— Но ты посидишь со мной, пока я заканчиваю ужин, и, возможно, ты тоже захочешь есть.

— Да, я посижу.

Они вернулись в столовую, и Вариния устроилась на кушетке, стоящей под прямым углом к той, где сидел Гракх. Он не мог отстраниться. Он сидел, скорее напряженно, не в силах отвести взгляд от Варинии. Ему с некоторым удивлением пришло в голову, что его ничто не беспокоит, он не боится, а скорее наполнен большим счастьем, чем испытывал когда-либо в своей жизни. Это был вопрос удовлетворенности. За всю свою жизнь он никогда не испытывал такого чувства удовлетворения. Ему казалось, что с миром все в порядке. Болезненные несоответствия в мире, исчезли. Он был дома, в своем доме, в своем благословенном городе, в своем прекрасном городе, и он был наполнен огромной исходящей любовью к этой женщине, столкнувшейся с ним. Он теперь не пытался отследить комплекс, который фиксировал единственный акт любви во всем его существовании на жене Спартака; он думал, что понял, но у него не было желания прощупать его в себе и наложить на него руки.

Он начал говорить о еде. — Боюсь, ты найдешь это довольно простым, после стола Красса. Я по большей части ем фрукты, простое мясо и рыбу, а затем, иногда что-то особенное. Сегодня вечером у меня есть фаршированный омар, который очень хорош. И хорошее белое вино, которое я пью с водой…

Она не слушала его, и с необычной проницательностью он спросил, — Ты действительно не понимаешь, не так ли, когда мы, Римляне, говорим о еде?

— Не понимаю, — призналась она.

— Я понимаю, почему. Мы никогда не говорим о том, насколько пустыми являются наши жизни. Поэтому мы тратим столько времени, чтобы заполнить нашу жизнь. Все естественные действия варваров, еду и питье, любовь и смех — из всего этого мы сделали большой ритуал и фетиш. Мы больше не голодны. Мы говорим о голоде, но мы никогда не испытываем этого. Мы говорим о жажде, но мы никогда не жаждем. Мы говорим о любви, но мы не любим, и с нашими бесконечными нововведениями и извращениями мы пытаемся найти замену. У нас развлечение заняло место счастья, и по мере того, как каждое развлечение приедается, должно быть что-то более забавное, более захватывающее — все больше и больше. Мы озверели до такой степени, что стали нечувствительны к тому, что мы делаем, и эта бесчувственность возрастает. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Кое-что из этого я понимаю, — ответила Вариния.

— И я должен тебя понять, Вариния. Я должен понять, почему ты боишься, что это всего лишь сон. У тебя много проблем с Крассом. Я думаю, он даже женится на тебе, если ты этого захочешь. Красс — отличный человек. Он является одним из величайших людей в Риме, а его сила и влияние невероятны. Ты знаешь, кто такой Египетский фараон?

— Да, я знаю.

— Ну, прямо сейчас, у Красса больше силы, чем у фараона Египта, и ты могла бы быть более великой, чем царица Египта. Разве это не принесло бы тебе счастье?

— С человеком, который убил Спартака?

— Ах, но подумай. Он не сделал этого лично, он не знал Спартака и не испытывал к нему никакой личной ненависти. Я тоже виноват. Рим уничтожил Спартака. Но Спартак мертв, а ты жива. Разве ты не хочешь того, что Красс мог бы тебе дать?

— Не хочу этого, — ответила Вариния.

— Чего ты хочешь, моя дорогая Вариния?

— Я хочу быть свободной, — сказала она. — Я хочу уехать из Рима и никогда не видеть Рим снова, пока я живу. Я хочу, чтобы мой сын вырос свободным.

— Это так важно, быть свободной? — спросил Гракх, искренне озадаченный. — Свобода для чего? Свободу голодать, быть убитым, бездомным — трудиться на полях, как крестьянин?

— Я не могу тебе сказать об этом, — отвечала Вариния. — Я пыталась рассказать Крассу, но я не знаю, как сказать ему. Я не знаю, как сказать тебе.

— И ты ненавидишь Рим. Я люблю Рим, Вариния. Рим — это моя кровь и моя жизнь, моя мать и мой отец. Рим — шлюха, но я бы умер, если бы мне пришлось покинуть Рим. Я чувствую это сейчас. Пока ты сидишь здесь, я полон своим городом. Но ты ненавидишь его. Интересно, почему. Спартак ненавидел Рим?

— Он был против Рима, и Рим был против него. Ты это знаешь.

— Но когда он разорил бы Рим, что бы он построил вместо Рима?

— Он хотел мира, где не было рабов и хозяев, только люди живущие вместе в мире и братстве. Он сказал, что мы возьмем Рим, что будет правильно и прекрасно. Мы построим города без стен, и все люди будут жить в мире и братстве, и больше не будет войны и больше не будет страданий и страдающих.