— Оставь ее в покое, я же сказал тебе. Прекрати демонстрировать мне, насколько ты храбр! Если вы так чертовски храбры, возможно, вам всем понравится оказаться в легионе вместо летнего курорта. Я могу просто позаботиться о себе. Я могу просто защитить себя от одной старой леди.

— Ты боишься, — улыбнулась старуха.

— Чего я боюсь?

— Боитесь нас, не так ли? Этот страх есть у вас всех! Вот почему ты пришел сюда. Видеть, как он умирает. Чтобы убедиться, что последний мертв. Боже мой, что рабы сделали с тобой! И ты все еще боишься. И даже когда он умрет, будет ли это конец? Неужели это будет конец, Марк Лициний Красс?

— Кто ты, старуха?

— Я рабыня, — ответила она, и теперь она казалась простой, впавшей в детство и дряхлой. — Я пришла сюда, чтобы быть с одним из моих людей и принесла ему немного утешения. Я пришла оплакать его. Все остальные боятся прийти. Капуя полна моих людей, но они боятся. Спартак сказал нам, восстаньте и станьте свободными! Но мы боялись. Мы так сильны, и все же мы съеживаемся, скулим и убегаем. Теперь слезы текли из ее слезящихся старческих глаз.

— Что ты собираешься со мной делать? — взмолилась она.

— Ничего, старуха, сиди и плачь, если хочешь. Он бросил ей монету и задумчиво зашагал прочь. Он подошел к кресту, глядя на умирающего гладиатора и размышлял над словами старухи.

В жизни гладиатора было четыре периода. Детство было счастливым временем незнания, время его юности было полно знания, печали и ненависти. Время надежды было периодом, когда он воевал со Спартаком, а время отчаяния было периодом, когда ему стало известно, что их дело погибло. Это был конец времени отчаяния. Теперь он умирал.

Борьба была его хлебом и мясом, но теперь он больше не боролся. Жизнь в нем была яростью гнева и сопротивления, громким криком о логике в отношении одного человека к другому. Некоторые из них принимаются, и некоторые невозможно принять. Он ничего не мог принять, пока не нашел Спартака. Затем он принял знание о том, что человеческая жизнь была достойной вещью. Жизнь Спартака была достойной; она была благородной, и люди вместе с ним жили благородно, но теперь на кресте и в умирании он все еще спрашивал, почему они потерпели неудачу. Вопрос искал ответ в путанице разума, что оставался у него, но вопрос не нашел ответа.

Он со Спартаком, когда приходит весть, что Крикс мертв. Cмерть Крикса была логикой жизни Крикса. Крикс зацепился за мечту. Спартак знал, когда мечта закончена и невозможна. Мечтой Крикса и стремлением Крикса было уничтожить Рим. Но настал момент, когда Спартак осознал, что они никогда не смогут уничтожить Рим, что только Рим может уничтожить их. Это было началом, и концом стало то, что двадцать тысяч рабов ушли с Криксом. И теперь Крикс мертв, и его армия разгромлена.

Крикс мертв, а его люди мертвы. Большая, жестокая, рыжая голова Галла больше не будет ни смеяться ни кричать. Он мертв.

Давид со Спартаком, когда приходит эта новость. Посланник, выживший, приносит вести. Такие вестники смерти над всеми ними. Спартак слушает. Затем он поворачивается к Давиду.

— Ты слышал? — спрашивает он его.

— Я слышал.

— Ты слышал, что Крикс мертв, и вся его армия погибла?

— Я слышал.

— Существует ли в мире так много смертей?

— Мир полон смерти. Прежде, чем я узнал тебя, в мире была только смерть.

— Сейчас в мире есть только смерть, — говорит Спартак. Он изменился. Он другой. Он никогда не будет таким, каким был прежде. У него никогда не будет отношения к жизни, как к драгоценности, которое у него было до сих пор, которое у него было даже в золотых копях Нубии, которое у него было даже на арене, когда он стоял голый с ножом в руке. Для него сейчас смерть одолела жизнь. Он стоит с опустошенным лицом и пустыми глазами, а затем из пустоты приходят слезы и катятся по широким коричневым щекам. Какое страшное, душераздирающее дело, что Давиду приходится стоять там и смотреть, как он плачет!

Это Спартак плачет. Эта мысль проходит через разум Еврея, таким образом: «Я расскажу вам о Спартаке»?

Потому что вы ничего не увидите, глядя на него. Вы ничего не узнаете, глядя на него. Вы увидите только его сломанный, сплющенный нос, широкий рот, его коричневую кожу и широко раскрытые глаза. Как вы можете узнать о нем? Он новый человек. Говорят, он похож на героев старины; но что общего у героев былых времен со Спартаком? Происходит ли герой от отца, чей отец был рабом? И откуда этот человек? Как может он жить без ненависти и без зависти? Вы узнаете человека по его горечи и желчи, но вот человек без горечи и желчи. Вот благородный человек. Вот человек, который за всю жизнь не ошибся. Он отличается от вас, но и отличается от нас. Он есть то, чем мы начинаем быть; но ни один из нас не таков, как он. Он шел за нас. И теперь он плачет.

— Почему ты плачешь? — требовательно спрашивает Давид. — Нам и так тяжело, почему ты плачешь? Они не оставят нас в покое, пока мы не умрем.

— Ты никогда не плачешь? — спрашивает Спартак.

— Когда они распинали моего отца на кресте, я плакал, я никогда не плакал с тех пор.

— Ты не плакал о своем отце, — говорит Спартак, — и я плачу не о Криксе. Я плачу о нас. Почему так случилось? Где мы ошибались? В начале я никогда не испытывал никаких сомнений. Вся моя жизнь шла к тому моменту, когда у рабов появились бы силы и оружие в руках. И тогда у меня никогда не было сомнения. Время кнута закончилось. Колокола звонили по всему миру. Тогда почему мы потерпели неудачу? Почему мы потерпели неудачу? Почему ты умер, Крикс, мой товарищ? Почему ты был упрямым и ужасным? Теперь ты мертв и все твои прекрасные люди мертвы!

Еврей говорит:

— Мертвые исчезли. Перестань плакать!

Но Спартак опускается на землю, сворачивается калачиком, с грязным лицом и лицом в грязи, он кричит:

— Пошли Варинию ко мне. Пошли ее мне. Скажи ей, что я боюсь, и вокруг меня смерть.

Когда гладиатор умирал, наступил момент полной ясности. Он открыл глаза; фокус очищен; и еще некоторое время он не ощущал никакой боли вообще. Он прямо и ясно видел сцену вокруг себя. Аппиева дорога, великая Римская дорога, слава и кровь Рима, простиралась на север, куда хватало глаз до самого могущественного города. С другой стороны, была городская стена и Аппиевы ворота. Была дюжина скучающих городских солдат. У ворот был капитан, флиртующий с красивой девушкой. Там, разместившись на обочине дороги, была горстка отвратительных бездельников. По самой дороге текло беспорядочное движение, поскольку время было уже поздним, и большая часть свободного населения города находилась в банях. За дорогой, когда гладиатор поднял глаза, ему представилось, что он увидел блеск моря в том самом прекрасном из всех заливов. Холодный ветер дул с моря, и его прикосновение к его лицу было как прикосновение прохладных рук женщины к любимому мужчине. Он увидел зеленые кустарники, рассаженные по обочине дороги, за ними темные кипарисы, а севернее, холмы и хребты одиноких гор, где скрываются беглые рабы. Он увидел синее дневное небо, синее и прекрасное, как боль от тоски по несбывшемуся, и опустив глаза, он увидел одинокую старуху, которая присела всего в нескольких десятках ярдов от креста, пристально смотрела на него и плакала, наблюдая за ним.

— Почему, она плачет обо мне, — сказал себе гладиатор. — Кто ты, старуха, что ты сидишь и плачешь обо мне?

Он знал, что умирает. Его разум был ясен; он знал, что умирает и он был благодарен, что вскоре не будет памяти и боли, но только сон, который все люди с нетерпением ждут в абсолютной уверенности. У него больше не было никакого желания бороться или сопротивляться смерти. Он почувствовал, закрыв глаза, что жизнь легко и быстро выходила из него.

И он увидел Красса. Он увидел его, и он узнал его. Их глаза встретились. Римский генерал стоял прямо и неподвижно, как статуя. Белая тога покрывала его с головы до ног, задрапировывая в складки. Его прекрасная, значительная, загорелая голова была как символ мощи, могущества и славы Рима.