Но в этот момент Римская власть была в страхе; и Спартак стал командующим. Нет четкого определения для человека, который ведет других людей; лидерство редко и неосязаемо, тем более, когда оно не опирается на власть и славу. Любой человек может отдавать приказы, но отдавать их так, чтобы другие слушали — вот качество, и это было качество Спартака. Он приказал гладиаторам рассыпаться и они рассыпались. Он приказал им сделать широкий свободный круг вокруг манипулов, и они сделали такой круг. Теперь четыре ряда мнипулов замедлили свой темп. Нерешительность охватила их. Они остановились. Нет на земле солдат, чья скорость могла бы сравниться с темпом гладиаторов, где жизнь была скоростью и скорость была жизнью. И, если не считать их набедренной повязки, эти гладиаторы были голыми, тогда как Римские пехотинцы были обременены огромным весом меча, копья, щита, шлема и доспехов. Гладиаторы образовали широкий круг, сто пятьдесят ярдов в поперечнике, в центре которого были манипулы, поворачивающиеся то туда, то сюда, подняв пилумы, бывшие бесполезными на расстоянии более тридцати или сорока ярдов. Римское копье могло быть брошено только один раз; один бросок и то недалеко. Но как бросить здесь?
В тот момент, с поразительной ясностью, Спартак увидел свою тактику, весь образец его тактики в последующие годы. Он увидел в уме, кратко и ясно, логику всех историй, рассказанных об армиях, которые сами бросились против тех железных наконечников Рима, которые были разбиты под могучим весом Римского копья, а затем их разрезали на куски коротким, острым как бритва краем Римского меча. Но здесь была Римская дисциплина и власть Рима беспомощна в кругу кричащих, проклинающих, дерзких и голых гладиаторов.
— Камни! — воскликнул Спартак. — Камни — камни будут сражаться за нас! Он мчался по кругу, весь словно светящийся изнутри — быстроногий, стремительный, изящный. — Бросайте камни!
И под позорным градом камней солдаты начали отступать. Воздух наполнился летящими камнями. Женщины присоединились к кругу — к ним присоединились домашние рабы и полевые рабы выбежали из садов, чтобы присоединиться. Солдаты защищались, прикрываясь своими огромными щитами, но это дало возможность гладиаторам вклиниться в их ряды, резать и удирать. Один манипул атаковал круг и метнул копья. Один из гладиаторов был сражен одним из страшных орудий, но остальные сами бросились на манипул, сбивали их с ног и убивали солдат почти что голыми руками. Солдаты отбивались. Два манипула образовали круг, и даже когда горстка осталась на ногах под дождем камней, даже когда гладиаторы набросились на них, как стая волков, они сражались до самой смерти. Четвёртый манипул попытался вырваться из круга и убежать, но десяти солдат было слишком мало для такой тактики, и они были повержены в прах, даже когда тренеры были убиты, а двое из тренеров, умолявших о пощаде, были убиты женщинами, побившими их до смерти камнями. Странная, жестокая битва, начавшаяся недалеко от столовой, бушевала на территории школы и на дороге в Капую, где последнего солдата опрокинули и убили, и по всему этому месту и пространству лежали мертвые и раненые, пятьдесят четыре убитых, которые были Римлянами и тренерами и другие, которые были гладиаторами.
Но это было только начало. Полная победа, кровавая и радостная, это было только начало — и теперь, стоя на большой дороге, Спартак видел вдали стены Капуи, туманный золотой город в золотой утренней дымке, и он мог услышать бой гарнизонных барабанов. Теперь не было бы покоя, потому что все произошло, и весть об этом разнес ветер, а Капуе находилось много солдат. Целый мир взорвался. Он был подхвачен могучим и бурным потоком, стоя запыхавшись на дороге, окруженный кровью и смертью, и он увидел Крикса, рыжеволосого Галла, смеющегося, ликующего Ганника, Еврея Давида, с окровавленным ножом и жизнью в глазах, и огромных Африканцев, намеренно спокойных, бормочущих свою боевую песнь. Тогда он сжал Варинию в своих объятиях. И другие гладиаторы целовали своих женщин, кружа их на руках и смеясь вместе с ними, в то время как домашние рабы бежали с мехами, наполненными вином Батиата. Даже раненым сделалось легче и они тише стонали от боли. И Германская девушка посмотрела на Спартака, смеясь и плача сразу, и коснулась его лица, его рук и пальцев, в которых он держал нож. Спартак отобрал винные мехи и опрокинул их. Они могли бы тогда уйти из истории, пьяные и ликующие, уже солдаты начали выходить из ворот Капуи, но Спартак подчинил их и сдерживал. Он приказал Ганнику снять с мертвых солдат их оружие, и послал Нордо, Африканца, посмотреть, может ли арсенал быть взломан. Его мягкость исчезла, целеустремленность после их побега горела, как яркое пламя, и преображало его. Вся его жизнь была для этого, и всем своим терпением он готовился к этому. У него были ожидания веков; он ждал с тех пор, как первый раб был закован и исхлестан, чтобы рубить дрова и черпать воду, и теперь он не отвернется от них.
Раньше он спрашивал их; теперь он повелевал ими. Кто может использовать Римское оружие? Кто сражался с пилумом? Он организовал четыре манипула.
— Я хочу, чтобы женщины были внутри, — сказал он, — они должны быть защищены. Им не следует сражаться.
Ярость женщин удивила его. Это было что-то потустороннее, большее, чем мужская ярость. Женщины хотели сражаться; они страдали вместе со всеми, и хотели сражаться вместе со всеми. Они просили несколько драгоценных ножей, и когда он отказал им, они развязали пояса своих туник и наполнили подолы камнями для метания.
Рядом со школой были пологие, холмистые поля плантаций. Полевые рабы, видя, что что-то случилось, страшное и дикое, побежали смотреть, собрались на каменных стенах и в маленьких рощах тут и там и, видя их, образ его действий в будущем, во всей своей простоте, стал ясен для него. Он позвал Еврея Давида и сказал ему, что делать, и Еврей побежал к полевым рабам. Спартак предположил верно; три четверти полевых рабов вернулось с Давидом. Они подбежали к гладиаторам, приветствовали их и целовали им руки. Они несли с собой мотыги, и внезапно их мотыги стали не инструментом, а оружием. Теперь вернулись Африканцы. Они не смогли проникнуть в главный оружейный склад; на это уйдет не менее получаса; но они взломали недавно найденный ящик трезубцев, длинных, трехконечных рыболовных вил. Было тридцать этих трехконечных копий, и Спартак распределил их между ретиариями, и Африканцы поцеловали оружие, погладили их и дали свои странные обеты перед ними на своих странных родных языках. Все это заняло очень короткое время, но необходимость в спешке сильно угнетала Спартака. Он хотел быть подальше от этого места, от школы, от Капуи. — Следуй за мной! — воскликнул он. — Следуй за мной! Вариния осталась рядом с ним. Они ушли с дороги и пересекли поля, поднимались на пологие холмы.
— Никогда не оставляй меня, никогда не оставляй меня, — говорила Вариния. — Я могу сражаться так, как только может сражаться человек.
Теперь они увидели, как солдаты выходят на дорогу из Капуи. Было две сотни солдат. Они маршировали по двое, пока не увидели, что гладиаторы поднимаются на холмы. Тогда их офицеры развернули солдат в цепь, чтобы они могли отсечь гладиаторов, и солдаты, могли атаковать их в полях. А за ними, через ворота хлынули граждане Капуи, понаблюдать за подавлением этого восстания рабов, видеть сражение пар без затрат и без пощады.
Это могло закончиться здесь или на час ранее или через месяц после этого. В любой точке из бесконечного количества точек, это могло бы закончиться. Рабы сбегали и раньше. Если бы эти рабы сбежали, они ушли бы в поля и леса; Они жили бы как животные тем, что они смогли бы украсть и на желудях, подобранных с земли. Их выловили бы поодиночке, и они были бы распяты один за другим. Не было святилища для рабов; мир был создан таким образом. И когда Спартак увидел гарнизонных солдат, мчащихся к ним, он знал этот простой факт. Негде было спрятаться, не было норы, чтобы заползти. Мир должен был измениться.
Он перестал убегать, и сказал, — Мы будем сражаться с солдатами.
