Я снова подумал об избавлении от страданий, которое, как знать, приближалось к нам в лице Саймона. Простой тест ДНК – и все они освободятся от этого ужасного деспота и положат конец своему жалкому существованию. Дагмар, ее мать и дети уедут в другие края, где будут делать то, что им нравится, а Уильям останется сидеть один у себя за столом, ворчать, злиться и срываться на слугах до конца своих дней. Я задумался, как нам заставить Саймона согласиться сдать анализ. Будут ли его тревожить чувства Уильяма? Есть ли у того чувства? Дагмар отступила назад и встала рядом со мной. Мать и муж стояли чуть впереди, встречая машину.

– Рад был снова тебя повидать. И матушка твоя стала мягче. – Я хотел, чтобы она считала меня другом. Потому что я на самом деле был ее другом.

Дагмар мимолетно улыбнулась в ответ на мои слова, но снова посерьезнела. Она постаралась еще один последний раз оказаться рядом со мной так, чтобы ее слова никто не подслушал.

– Надеюсь, ты не слишком будешь обращать внимание на то, что я наговорила. Не знаю, что на меня нашло. Просто пожалела себя.

– Я никому не скажу.

– Спасибо!

Тревожные морщинки разгладились. Блестящая машина остановилась на подъезде к дому, и из нее вышел человек лет под сорок. Он повернулся к нам и помахал рукой.

И в эту секунду судьба Дагмар оказалась решена, так же как рухнули и все мои мечты сыграть для этой несчастной семьи роль Супермена. Если бы не разница в возрасте, Саймон мог бы быть братом-близнецом Уильяма. От матери ему не досталось ничего. Глаза, нос, рот, волосы, голова, фигура, манера держаться, осанка – Саймон и Уильям были похожи как две капли воды.

Дагмар увидела, как я на него смотрю, и улыбнулась:

– Как ты теперь понимаешь, он все-таки оказался сыном Уильяма.

– Однозначно…

Мы уже дошли до моей машины, и я открыл дверь.

– Так что все оказалось к лучшему, – сказала она.

– Конечно. Так часто бывает, несмотря на то что говорят нам по телевизору, – ответил я, садясь в машину и забирая с собой ее несостоявшееся счастливое будущее. На мгновение показалось, что Дагмар хотела сказать что-то еще, но потом передумала. И тогда я произнес за нее: – Когда увижу Дэмиана, передам ему от тебя сердечный привет.

Она улыбнулась. Я угадал правильно.

– Да, пожалуйста! Мой самый сердечный привет! – Она обернулась. – Ты уверен, что не хочешь остаться и познакомиться с Саймоном?

– Наверное, нет. Я и так задержался, да и он устал. Просто полюбуюсь на всю вашу дружную семью, когда буду проезжать мимо.

Дагмар кивнула, не без иронии. Я знал, что она будет рада, когда я уеду, и неудивительно. Я совершил грех, напомнив ей о счастливых временах. Хуже того, я заставил ее признать горькую истину о ее нынешней жизни, истину, которую она предпочитала таить даже от себя самой. У меня были на то причины, но все равно это было жестоко.

По крайней мере, Дагмар не стала больше настаивать и отступила назад, вежливо меня провожая, и несколько секунд спустя я уже ехал домой.

На въезде в Лондон я так долго искал нужную дорогу, что угодил в вечерние пробки, и поездка заняла больше времени, чем я планировал. Дома я очутился только часам к восьми. Бриджет пришла чуть раньше, успела за это время прикончить полбутылки шабли и теперь в довольно мрачном настроении громыхала кастрюлями на кухне. Не знаю, почему я никогда не возражал, чтобы Бриджет мне готовила, ведь она целый день проводила в офисе, работая над непростыми решениями, а я по большей части болтался по дому, занимаясь ненужными, надуманными делами, чтобы заполнить дневные часы в ожидании вдохновения. В свою защиту могу сказать, что не помню с ее стороны никаких возражений. Если была моя очередь, мы шли в ресторан. Если ее – она готовила. Иногда такой порядок просто принимается как есть.

– Твой отец звонил, – сообщила Бриджет. – Просил, чтобы ты ему перезвонил.

– А что случилось?

– Он не сказал, но дважды пытался тебя застать и второй раз, по-моему, был очень недоволен, что тебя нет.

Где-то в глубине фразы скрывался слабый, но совершенно безосновательный упрек.

– Я не могу планировать день в расчете на то, что отец может позвонить.

– Мне можешь претензии не предъявлять. – Она пожала плечами и вернулась на кухню. – Я всего лишь посыльный.

Уже не в первый раз мне подумалось, какую громадную ошибку совершает примерно половина рода человеческого, когда отношения зашатались. Разделение происходит не по полу, социальному классу, национальности, расе или даже возрасту, поскольку представителей практически каждой категории можно найти по обе стороны водораздела. Ошибка состоит в следующем: когда люди связаны неким партнерством, которое оказывается не слишком удачным, они пытаются привнести в него элемент драмы, становясь капризными, придирчивыми и постоянно чем-то недовольными. «Почему ты всегда так делаешь?!» – восклицают они. «Ты меня слушаешь? Вечно ты все понимаешь не так!» Или: «Только не говори мне, будто опять забыл!»

Поскольку я не принадлежу к их числу, мне трудно проникнуть в их образ мыслей. Возможно, они считают, что если будут требовательными, резкими и раздражительными, то заставят вас все исправить? Если так, то они категорически ошибаются. Такого рода разговор лишь дает партнеру оправдание, чтобы уйти. Чем больше такой человек недоволен, тем больше его раздражение становится пророческим. Как только вы впервые услышали сакраментальный напускной вздох: «Ну что, убирать все это, видимо, мне?» – можно не сомневаться, что все остальное лишь вопрос времени. Ирония в том, что труднее всего уйти от тех, кто всегда счастлив. Бросить счастливого любовника, сделать его несчастным, когда раньше он был доволен, – трудно, гадко и всегда влечет за собой глубокое чувство вины. Оставить жалкого нытика представляется вполне логичным.

Отсюда следует, что собраться с духом и прервать отношения, когда их время истекло, – легко. Но для многих все не так просто. Они говорят себе, что проявляют доброту, благородство, ведут себя как взрослые, пытаясь сопротивляться, но на самом деле это не сила, а слабость. Я не про неудачный брак или когда есть дети. Но если говорить только о совместном проживании без детей, то примиряться с неудачей – чистая трусость. Как только вы решили, что не собираетесь после смерти лежать в земле рядом с этим человеком, все последующие проведенные вместе годы – потраченное впустую время, так зачем откладывать решение? Ложно истолкованная доброта, напускной оптимизм? Или: «Мы сняли виллу на весь август на пару с Гримстонами и не можем их подвести». Или просто: «Куда же я тогда сложу все эти вещи?» Не важно, что именно. Как только ваш внутренний голос заговорил и вынес вердикт, то каждый лишний день, прожитый в попытке избежать разрыва, не делает вам чести. В случае с Бриджет Фицджеральд бесчестен был я.

Когда отец снял трубку, он на меня заворчал:

– Где ты шляешься целый день?

– Надо было съездить в Гемпшир, меня пригласили на званый обед.

– Зачем тебя туда понесло?

Как знает любой взрослый ребенок, когда имеешь дело с престарелыми родителями, реагировать на подобные выпады бесполезно.

– Ты мог позвонить мне на мобильный, – предложил я.

– Если ты был за рулем, то это запрещено правилами.

– У меня есть эта штука на уши.

– Не важно.

И снова молчание здесь единственный разумный выход. По крайней мере, как только гнев отца иссяк, он вернулся к теме:

– Я хочу, чтобы ты спустился ко мне. Нам надо поговорить кое о чем.

На самом деле, по карте, мой отец жил не ниже, а выше Лондона, на границе Глостершира и Шропшира, но он принадлежал к тому поколению, для которого Лондон – самая высокая точка Британии. Поэтому он «забирался» в Лондон и «спускался» во все прочие места. Это у него получалось очень мило. Полагаю, что и в Инвернесс[40] он «спускался», но я не проверял. Сейчас уже не спросить, потому что мой отец умер. Мне каждый день его не хватает.