Тогда Дэмиан сделал жест, который заставил меня прощать его дольше, чем следовало. Он взял бессильно повисшую руку великой герцогини, которая стояла и озирала руины вечера, обошедшегося в изрядную долю ее годового дохода.

– Прошу вас простить меня за этот беспорядок, мэм, – сказал он, поднося к губам безвольную руку и с утонченной элегантностью на секунду задержав ее, – и благодарю вас за вечер, который до сего момента был восхитителен.

Проговорив это, Дэмиан выпустил ее пальцы, коротко поклонился, словно всю жизнь провел при дворе, и покинул зал.

Вряд ли нужно добавить, что, как только история облетела Лондон, Дэмиан очень скоро получил приглашения на все главные события сезона, за единственным исключением бала, дававшегося леди Белтон для Аннабеллы, сестры Эндрю. И вовсе не потому, что мнение матерей стало благоприятнее. Все они больше, чем когда-либо, страшились, как бы Дэмиан Бакстер не завлек в свои сети их драгоценных чад.

Причиной были категорические, безапелляционные требования самих дочерей.

Великая герцогиня все рассчитала правильно, пусть даже вышло не совсем так, как она желала. В 1968 году семье еще хватало средств и положения в обществе, чтобы Дагмар выловила солидную – или хотя бы более-менее крупную – рыбу. То, что она этого не сделала, я вначале приписывал чрезмерным амбициям, мешающим ей увидеть достойные варианты. Как позднее выяснилось, я был не вполне прав в своих выводах, но подозреваю, что, как многие люди высокого статуса и крупного достатка, Дагмар выросла с нереалистичными ожиданиями. Прежде всего, принцесса не вполне представляла, насколько невзрачно выглядит. У нее всегда была возможность собрать вокруг себя толпу, в которой можно затеряться, и ей не нравилось, что для достижения успеха придется приложить усилия. Великая герцогиня все это знала и как можно аккуратнее пыталась убедить дочь выковать хоть какое-то железо, пока оно окончательно не остыло, но, как большинство молодых девушек, Дагмар не слушала мать, когда та говорила слова, которые дочери слышать не хотелось.

Отчасти проблема лежала в ее удивительной неспособности флиртовать. Разговаривая с мужчиной, Дагмар то принималась нервно хихикать, то впадала в полный ступор, уставившись огромными, чуть ли не плачущими глазами на собеседника, пока тот предпринимал отчаянные попытки найти тему – любую, какую угодно, лишь бы добиться словесного ответа. Такой темы не находилось. В конце концов эта беспомощность пробудила во мне инстинкт защиты, и, хотя я по большому счету никогда не увлекался Дагмар, мне стали неприятны все, кто смеялся над ней или, как я однажды слышал, подражал ее грустному тихому смеху. Как-то раз мне пришлось увозить ее от Аннабеллы, когда пришедший с ней молодой человек отлучился под предлогом похода в туалет, а сам сбежал вниз по лестнице на улицу и прыгнул в такси. Дагмар проплакала всю дорогу домой, и, конечно, после этого я немножко в нее влюбился.

Дабы исправить широко распространенное заблуждение, должен отметить, что в мое время лондонский сезон больше не был, как некогда, ярмаркой женихов и невест. Его идея состояла, скорее, в том, чтобы ввести молодых людей в нужный мир, где им впредь предстоит жить и со временем найти друзей, а через несколько лет – мужа или жену. Мало кто из матерей желал этого для своих сыновей и дочерей раньше, чем им исполнится самое меньшее лет двадцать пять, но Дагмар находилась в иной ситуации, и великая герцогиня это понимала. Они продавали продукт, цена на который падала, и времени терять было нельзя. В какой-то момент мы все решили, что Дагмар имеет неплохие шансы заполучить Роберта Стрикленда, внука барона и будущего наследника титула, созданного в 1910 году и дарованного королевскому гинекологу после непростых, но успешных родов. Денег у Роберта имелось немного, ни землей, ни домом он похвастаться не мог, но все же хоть что-то. И человек он был славный, пусть и не душа компании. Стрикленд работал в торговом банке и обладал одним исключительным достоинством, с точки зрения великой герцогини, конечно: легкой глухотой. К несчастью, как раз когда он дошел до ответственного момента, Дагмар все испортила. Ее нервное хихиканье Роберт воспринял как отсутствие интереса к предложению руки и сердца, на которое он начал намекать, и новых попыток не предпринимал. К концу лета он был успешно помолвлен с дочерью полковника ирландской гвардии. В этих кругах второго шанса не бывает.

Но все были поражены, когда поздней осенью 1970 года прочли в колонке светских новостей, что состоялась помолвка Дагмар с Уильямом Холманом, единственным ребенком одного напористого нувориша из Вирджиния-Уотер. Когда мы познакомились с Уильямом, он собирался «преуспеть в Сити» – любимая фраза наших матерей на все случаи жизни. Он поторчал на некоторых балах в наш год, вечно одевался неподходяще и вечно говорил невпопад, по нашим снобистским юношеским меркам, и никто его всерьез не воспринимал. Сейчас мне кажется, что Холман, в общем, был довольно умен и, может быть, действительно подавал надежды на успех. Нам просто не приходило в голову, что успех этот будет такого приятного свойства. Свадьбу я пропустил. Кажется, на это время у меня уже был назначен уик-энд в Тулузе. Но она явно была достойной, хотя и чуть поспешной. Молодые обвенчались в православной церкви в Бейсуотере, а свадьбу отмечали в отеле «Гайд-Парк». Родители жениха были в восторге, а невесты – по крайней мере смирились: в конце концов принцесса Моравии Дагмар вышла замуж, причем за человека, который в состоянии оплатить счет за ужин и позволить себе жилье чуть получше, чем квартира в цокольном этаже. Как должна была признать великая герцогиня, и, возможно, признавала, оставаясь наедине с собой, такая партия лучше, чем ничего. Вероятно, ей были известны и другие причины необходимости свадебной церемонии. Шесть месяцев спустя принцесса родила сына, здорового мальчугана без каких-либо признаков недоношенности.

По вполне понятным причинам после португальских каникул я редко виделся с Дагмар, а когда не пришел к ней на свадьбу, мы совсем потеряли друг друга из виду. Мне не нравился Уильям, а он считал меня никчемным, так что приятельству вырасти было не на чем. Надо отдать ему должное, он действительно многого добился, больше, чем я предполагал. В конце концов он стал президентом какого-то инвестиционного фонда и получил как миллионы, так и рыцарское достоинство из рук Джона Мейджора. Когда я читал об Уильяме в газетах или мельком видел его на приемах, мне было любопытно, что он превратился в достаточно убедительную копию того образа, к которому так стремился все эти годы, с костюмами от прославленных кутюрье, работающих в Берлингтон-Аркейд, и со всеми причитающимися предубеждениями, которые он не стеснялся изрекать. Кто-то сказал мне, что теперь он охотится и даже стал неплохим стрелком, отчего я почувствовал укол ревности. Меня всегда удивляет, как обладатели солидных денег продолжают слепо копировать привычки и хобби прежних высших классов, если могли бы позволить себе жить по-своему. Это не так широко было распространено в семидесятые, но когда на трон взошла миссис Тэтчер, во многих сердцах вновь застучала тяга к аристократизму. Вскоре каждый трейдер из Сити сменил красные подтяжки на костюм от Барбура и начал охотиться и рыбачить, как дворянин из Центральной Европы, а клубы в Сент-Джеймсе, страдавшие от недостатка обращений, с удовольствием восстановили листы ожидания и вновь ужесточили критерии приема.

Во всех этих тенденциях социологи упустили один интересный момент: начиная с восьмидесятых и дальше, повседневный костюм верха среднего класса и высшего класса, согласно давней установившейся иерархии, снова стал отличаться от одежды нижних классов, что можно рассматривать как явное возвращение к некогда принятому порядку. Уникальное явление шестидесятых состояло в том, что все мы одевались по новой, экзотической моде, совершенно независимо от нашего происхождения. Пожалуй, это единственный период за последнюю тысячу лет, когда подавляющее большинство молодежи нации носило различные версии одного и того же костюма. Жаль только, что выбирать в качестве объединяющего символа нам приходилось ужасные джинсы с заниженной талией, галстук-селедку, бархатные костюмы, кожаные куртки и тому подобные имевшиеся в нашем распоряжении страсти. Как ни отвратительна мода, никто не остается от нее в стороне. Юбки у королевы взлетели выше колена, а на инаугурации принца Уэльского в замке Карнарвон лорд Сноудон появился в костюме, напоминавшем униформу пилота польских авиалиний. Но к восьмидесятым аристократы устали от этого неуместного маскарада. Они снова захотели выглядеть сами собой, и сначала Хаккет, а за ним Оливер Браун[35] и все те, кто распознал эти скрытые чаяния и решил потакать им, пришли в общедоступные магазины. Эксклюзивные костюмы вдруг снова стали отличаться от остальных материалом и покроем, а загородные костюмы, твид, репс и прочая старая добрая униформа опять вышла на свет из пыльных шкафов, куда была сослана в пятидесятые. Аристократы стали отличаться по внешнему виду, стали племенем, узнаваемым по боевой раскраске, и были тому счастливы.