Но в то время это противоречивое отношение к наследственному статусу означало, что в качестве оружия титулы следовало использовать осмотрительно и любое публичное их упоминание могло привести к пагубным результатам. Так, человек, орущий на служащего отеля или авиакомпании: «Да вы знаете, кто я такой?!», сразу лишается того невеликого преимущества, которое ему может дать его положение.
Сорок лет спустя все это изменилось. Через полвека личное пэрство хотя и признается вполне уважаемым, но значение имеет разве что в политическом контексте. В высшем обществе оно не приобрело ауры и престижа, за исключением рыцарского титула. Миссис Тэтчер попыталась это учесть, создав в начале 1980-х несколько наследственных титулов, но ее не поддержали. После этого знать не пополнялась новыми членами, хотя продолжала безраздельно властвовать на вершине социальной пирамиды. Когда аристократам давали личное пэрство, они им не гордились, словно старались непременно показать, что не воспринимают свой новый статус всерьез. «Мы в этой школе только приходящие ученики», – сказал мне недавно один из них. Старую систему явно необходимо либо пересмотреть, либо отменить, поскольку нынешняя ситуация в любом демократическом обществе должна считаться неприемлемой, но пока непохоже, что грядут реформы. Вместо этого сегодня по всей стране нами милостиво правят потомки какого-нибудь удачливого майора или банкира, живших в двадцатые годы, тогда как великие люди наших дней, часто имеющие намного более значительные заслуги, чем предки нынешних грандов, уступают им место и теснятся в углу.
Сегодня Серена не стала бы задумываться о превосходстве своего положения, и упоминание его в этом контексте наверняка принесло бы желаемые результаты. Но тогда, сорок лет назад, с ее стороны был смелый поступок – размахивать титулом, рискуя навлечь на себя осуждение. Она не зря чувствовала неуверенность, ибо понятно было, что ее вмешательство не поможет. Управляющий смотрел неумолимо.
– Прошу прощения, ваша светлость, – начал он, – боюсь, что…
– Что за вздор! – пронесся по комнате пронзительный крик Дагмар.
Одним из поразительных и даже трогательных ее свойств была абсолютная английскость ее голоса, отчего ее чужеземные имя и титул казались еще причудливее. И этот голос был не просто английским, а английским шестидесятилетней давности, голос миниатюрной герцогини, открывающей благотворительный базар 1910 года. Дагмар стремительно подошла к столу, расталкивая по пути толпу, словно гномий военачальник.
– Дэмиан никуда не пойдет!
Такое развитие событий окончательно сбило управляющего с толку.
– Но ее королевское высочество особо просила меня…
– Ее королевское высочество ничего не знает!
– Ну почему же! – К толпе прибавилась обширная фигура великой герцогини.
Гости отступали назад, когда Мэрион величественно шла по залу, как воплощение генерала Шермана, идущего походом через Джорджию, и земля горела у нее под ногами. Сопровождал ее, что любопытно, Эндрю Саммерсби, тянувшийся следом, как уродливый буксирчик в тени океанского лайнера.
– Мне очень жаль, мистер Бакстер, я уверена, что вы никого не хотели оскорбить.
Герцогиня остановилась перевести дыхание, и Дэмиан попытался встрять в попытке улучшить свои шансы, но Мэрион не намеревалась вести диалог, она лишь объявляла свою позицию.
– Однако я считаю, что существуют правила и их надо придерживаться, – улыбнулась она в стремлении подсластить пилюлю. – Мы не можем допустить, чтобы устои общества рухнули и погребли нас под собой. Надеюсь, вы не будете держать на меня зла.
– Что вы! – шутливо ответил Дэмиан, все еще надеясь восстановить свое положение.
– Но Дэмиан приглашен! – Это был возглас донельзя смутившейся Дагмар. Естественно, он придал спору интересное направление. Глаза собравшихся метнулись к ней, как у зрителей теннисного матча в фильме Хичкока «Незнакомцы в поезде». – Его пригласила я!
Наверняка все присутствующие знали, что это ложь, но ложь смелая и благородная, и она лишь подняла Дагмар в глазах гостей, большинство из которых до этого вечера не слишком ее любили, хотя и выразили готовность сполна воспользоваться ее гостеприимством. Говорю это, потому что вмешательство Дагмар все же хоть кому-то принесло пользу. В качестве аргумента против решения ее матери оно, разумеется, оказалось совершенно безрезультатно.
– Прости, моя дорогая, но мистера Бакстера никто не приглашал. Его не приглашала ты. И самое главное, его не приглашала я. – Тон великой герцогини не допускал никаких возражений. – Он ясно дал это понять в присутствии лорда Саммерсби, который был столь любезен, что обратил мое внимание. Я даже позволю себе сказать, что мистер Бакстер похвалялся отсутствием приглашения.
Цвет лица великой герцогини темнел, и эта перемена ей не шла. При таких цветах костюма она начинала напоминать надувного Санта-Клауса, висящего под Рождество между домами на Риджент-стрит. Но даже сейчас в ней проявлялось достоинство, с которым нельзя было не считаться. Мне очень понравилась легкая примесь Восточной Европы в голосе Мэрион, появлявшаяся по мере того, как гнев нарастал, словно долг перед своим народом – подданными страны, которую, не забываем, она даже ни разу не посещала, – непостижимым образом зазвучал в ней новым, иным прошлым, сметая прочь благополучные юные годы, проведенные в Западном Йоркшире, и против собственной воли делая ее немножко жительницей Моравии.
Ее слова сразу раскрыли, кого надо было винить за этот инцидент, который мне хочется описать как «грязный», хотя, конечно, он немало развлек большинство присутствующих. Доносчиком оказался не кто иной, как Эндрю Саммерсби. Судя по всему, это публичное разоблачение не входило в его первоначальные планы, и, когда на него обратились все глаза, он почувствовал себя неуютно. Прежде чем принять решение, Саммерсби несколько мгновений колебался, за что его трудно винить, поскольку сейчас, когда все вскрылось, ему приходилось выкручиваться.
До сего момента он держался в тени, но теперь вышел вперед.
– Ну же, – сказал Саммерсби.
Он взял Дэмиана за локоть и постарался вывести его, словно совершал гражданский арест – каковой, собственно, мы и наблюдали.
Одно стремительное движение – и, ко всеобщему изумлению, Дэмиан снова освободился, на этот раз с тысячекратной яростью по сравнению с той, что он обрушил на служащего отеля, пытавшегося проделать нечто подобное.
– Сию же секунду уберите от меня руку! – прорычал Дэмиан. – Тупой, неотесанный болван!
Саммерсби явно на такое не рассчитывал, когда решил выдать незваного гостя, и прежде всего не рассчитывал услышать от человека, которого считал много ниже себя в божественном плане бытия. Эндрю Саммерсби, вне всяких сомнений, был болван, и весьма тупой, но мало кто сказал бы ему это в лицо, и он оказался к этому совершенно не готов. По правде сказать, я думаю, что он просто хотел приударить за Сереной или еще какой-то девушкой из тех, что весь вечер увивались вокруг Дэмиана, и заревновал. Уверен, он больше всех сожалел, что происходящее стремительно выходит из-под контроля.
Как и некоторые другие, Саммерсби был одет «гусаром смерти»[34]: облегающие брюки, его не украшавшие, и висящий на плече ментик – все это грозило в самый неподходящий момент сковать его движения, но обратной дороги уже не было. Эндрю ринулся вперед, предприняв новую попытку схватить злоумышленника за руку. И снова Дэмиан оказался проворнее и отступил назад с разворотом, как Эррол Флинн в мелодраме, снятой компанией «Уорнер бразерз». И не успел никто его остановить, как он со всей силы размахнулся правой рукой, и его кулак с громким отвратительным хрустом встретился с носом Эндрю. Кто-то из девушек вскрикнул, и прежде всего – стоявшая ближе всех некто Лидия Мейбери, чье платье из белой органзы, очаровательно скроенное и вышитое ландышами, оказалось обильно залито смесью крови и соплей из разбитого носа Саммерсби. Сам Эндрю выглядел настолько испуганным, опешившим от невероятного оборота, который приняли события, словно море поднялось и обрушилось сквозь окна танцевального зала, что несколько секунд стоял в трансе, как столб, глядя перед собой невидящими глазами и заливая кровью костюм, а потом попятился назад. Все мы это видели, но были словно парализованы экстатическим ужасом, и никто не подумал подхватить его. Он рухнул во весь рост на стол с завтраком, повалив его и осыпав себя и окружающих горячими блюдами, сосисками, кувшинами с апельсиновым соком, тостами, горелками, кусками яичницы и бекона, горчицей, приборами и прочим. Грохот стоял, как при осаде Трои, эхом отдаваясь по коридорам отеля, пугая лошадей и пробуждая мертвых. Вслед за этим установилась абсолютная тишина. Мы стояли, точно кролики, застигнутые светом фар, оглушенные, потрясенные, загипнотизированные, и смотрели на окровавленное и украшенное остатками завтрака тело павшего виконта. Даже Дагмар была неподвижна и безмолвна, как статуя.
