Песня отзвучала, и Серену вызвали отъезжающие гости, а я пошел бродить по дому, не желая, чтобы вечер заканчивался. Я покинул танцевальный зал, прошел через переднюю комнату, где на милом диванчике спала девушка в розовом, потом заглянул через приоткрытую дверь в гобеленовую гостиную. Сперва мне показалось, что она пуста. Горело всего несколько ламп, и комната была погружена в полумрак. Взгляд выловил из темноты часы императрицы Екатерины – одну из ламп расположили так, чтобы стекло циферблата блестело, но вообще было понятно, что на сегодня гостиная завершила свою работу. Но тут я заметил, что на самом деле она не пуста. Один из стульев под большим, доходящим до карниза, гобеленом, был занят, и сидел на нем не кто иной, как Дэмиан Бакстер.

– Привет! – сказал я. – Серена говорила, что ты хотел меня о чем-то попросить.

– Да. – Он поднял глаза. – Хотел спросить, не подвезешь ли ты меня завтра домой, если едешь сразу обратно. Я знаю, ты уедешь рано.

Меня это заинтересовало. Раньше я никогда не слышал, чтобы Дэмиан говорил о доме.

– А где дом? – уточнил я.

– В Нортгемптоне. Кажется, ты проезжаешь его по пути, если возвращаешься в Лондон.

– Конечно, я тебя возьму. Заеду за тобой часов в девять.

Все. Миссия была выполнена. Дэмиан встал.

– Пойду, пожалуй, спать, – сказал он.

Его манера держаться всегда представлялась удивительно простой. Позже я стал считать, что она глубоко продуманна. Но сегодня так не казалось.

– Что ты думаешь про вечер? – спросил я.

– Восхитительный!

– Тебе понравилось?

– Более или менее, – ответил он.

Как и обещал, на следующее утро я вернулся в аббатство около девяти. Дверь была открыта, и я просто вошел. Как я и ожидал, гости, ночевавшие в доме, видимо, еще оставались у себя в комнатах, но везде кипела деятельность. В день после приема большой дом всегда энергичен. Повсюду ходят слуги, собирают позабытые бокалы и прочее, расставляют по местам мебель. В столовой складывали стол, а передо мной раскатывали огромный ковер. Когда я спросил, где завтракают гости дома, мне головой показали на небольшую дальнюю столовую, довольно просто оформленную, но все же достаточно просторную. Ее стены оживлялись картинами с изображениями скачек, и всадники были одеты в цвета Грешэмов. Леди Клермонт нарушила свое правило, и столов было три. Они едва поместились и были накрыты примерно на двадцать четыре персоны. Дэмиан сидел один и доедал тост. При моем появлении он встал.

– Мой чемодан уже в холле.

– Ни с кем не попрощаешься?

– Все спят, а попрощался я еще ночью.

Мы без спешки загрузили его вещи и уехали. По дороге Дэмиан молчал, только иногда подсказывал дорогу, пока наконец мы не выехали на шоссе А1 и не двинулись к югу. Тогда он все же заговорил:

– Я больше не буду ходить на балы.

– Никто не будет. Осталось, наверное, штуки две, и потом еще благотворительные, и все.

– И на них не пойду. Достаточно. Надо позаниматься, а то забуду, что именно изучаю.

Я покосился на него. В его облике появилась какая-то решительность и мрачность, чего раньше не было.

– Вчера что-то случилось? – спросил я.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты как будто разочарован.

– Если и разочарован, то ко вчерашнему вечеру это не имеет никакого отношения. Я про всю эту самовлюбленную, унылую ерунду. С меня хватит.

– Дело твое.

После этого до самого Нортгемптона мы ехали практически молча. Этот город был мне незнаком, но Дэмиан уверенно вывел меня к шеренге вполне респектабельных смежных домиков 1930-х годов постройки. Все были кирпичные, с черепичными крышами, спускающимися чуть не до середины стены и с названием на каждых воротах. Тот, у которого мы остановились, назывался «Солнечная сторона». Пока мы разгружались, дверь открылась и из дома вышла пара средних лет: мужчина в кричаще-ярком джемпере и шерстяных брюках и женщина в серой юбке с накинутой на плечи вязаной кофтой, застегнутой на блестящую цепочку. Мужчина вышел забрать чемодан.

– Это мой отец, – сказал Дэмиан и представил меня. Мы пожали друг другу руки и поздоровались.

– Очень приятно, – произнес мистер Бакстер.

– Большая честь для меня, – ответил я, намеренно отгораживаясь от его радушного приветствия чопорным тоном. В моем дурацком юношеском самомнении это казалось мне светскими манерами.

– Может быть, зайдете? – предложила миссис Бакстер. – Выпьете кофе?

Но я не зашел и не выпил кофе. Сейчас я сожалею, что отверг их гостеприимство. В качестве извинения я сослался на встречу в Лондоне в три часа дня, куда и так уже почти опаздывал. Я убедил себя, что эта встреча важна, и, видимо, она и была важна, но сейчас мне жаль. И хотя я не смог заставить себя произнести эту простую фразу, мне на самом деле было приятно с ними познакомиться. Они были хорошие, достойные люди. Мать изо всех сил старалась быть любезной, а отец, мне кажется, был умный человек. Позже я узнал, что он управляющий на обувной фабрике и очень интересуется оперой, и меня даже огорчило, что я не знал их раньше. Их не звали ни на какие развлечения того года, даже в университет. Сейчас я понимаю, что это был для меня ключевой момент, один из первых случаев, когда я начал осознавать коварную вредоносность снобизма, его тиранию, бессмысленные ценности, что заставили меня отвергнуть искреннее предложение дружбы, а Дэмиана вынуждали скрывать этих двух милых, интеллигентных людей, стыдясь их.

В то утро Дэмиан, приведя меня сюда, можно сказать, заявлял о раскаянии в своем стыде. Он прятал родителей, словно за невидимой стеной, не желая, чтобы я судил о нем по его семье и смотрел на него свысока, и тут он был прав. Мы и впрямь смотрели бы на него свысока. Мне стыдно об этом писать, и мне понравились его родители, но мы бы демонстрировали свое превосходство, безо всякого на то морального оправдания. Дэмиан хотел проникнуть в другой мир и понимал, что для этого придется скрывать свое происхождение. Проникновение ему успешно удалось, но в то утро мне показалось, что он устыдился своих амбиций, устыдился, что предал свое прошлое. На самом деле нам всем не мешало бы устыдиться, что мы, не задумываясь, подыгрывали ему. Уверенно пообещав друг другу встретиться в Кембридже в понедельник, мы расстались, и я сел в машину.

Мы, разумеется, еще встречались, и неоднократно, но вплоть до окончания университета – ни разу один на один. В сущности, моя дружба с Дэмианом Бакстером закончилась в тот самый день, наутро после танца с Сереной Грешэм. И не могу сказать, что мне жаль, хотя тогда мои чувства по отношению к нему были еще не столь беспощадны, как в следующий раз, когда мы оказались под одной крышей. Но это случилось лишь через пару лет, когда мы поехали смотреть мир, и это совсем другая история.

Выходные прошли достаточно приятно. Мы ели, разговаривали, спали, гуляли. Софи Джеймисон, как оказалось, разделяет мой интерес к французской истории, а Пебрики были хорошими друзьями моих двоюродных братьев, которые жили неподалеку от них, так что все сложилось очень удачно. Эндрю с годами не стал лучше. Унаследовав графский титул и остатки имения, уцелевшие после разрушительной деятельности семейного адвоката, он словно расстался с последней видимостью рефлексии и сомнений. Он стал королем, и при этом очень злым королем, находящимся в постоянном гневе на садовников, повара и собственную жену. Серена относилась к этому невозмутимо, но один раз, в пятницу вечером, спускаясь к ужину, я услышал, как Эндрю распаляется перед ней о какой-то раме, которую надо было отремонтировать. Подходя к двери библиотеки, я поймал взгляд Серены, и та не отвернулась, а приподняла брови, чего Эндрю заметить не мог. Для меня это был самый большой комплимент, какого можно удостоиться от представителя английской аристократии: когда вас принимают в участники частной семейной драмы.

После субботнего обеда, когда мы допили кофе в гостиной, Серена предложила прогуляться вдоль реки, и большинство гостей сразу вызвались присоединиться.