– По-моему, они очень милые. И так любят тебя.

– Он тоже их очень любит. По крайней мере, некоторых. Правда, дорогой?

В такие моменты комментарии Бриджет прожигали насквозь, словно она плеснула кислотой. Вспомнив, какова бывает любовь, я невольно осознал, как бывает, когда это не любовь. И что чувства, которые мы с Бриджет питаем друг к другу, – это не любовь. Я чувствовал, к чему все идет. Об этом же я упомянул в разговоре с моим старым добрым папой, когда приезжал к нему на обед. Но вряд ли до этого вечера в Грешэме я понимал, что край не только виден, но и уже почти перед нами. По справедливости, я не мог винить Бриджет, ей и так уже все надоело. Она умная, привлекательная женщина, но вынуждена смириться с тем, что снова потратила несколько долгих лет на высохший колодец, безнадежную охоту, глухой тупик. Да, подобную ошибку она совершала и раньше, и не однажды. Вплоть до нынешнего вечера я всегда вставал на ее сторону, соглашаясь, что те прошлые мужчины были звери и подлецы, они не отпускали ее на свободу, поняв, что отношения ведут в никуда. Вместо этого мужчины, как я считал, привязывали ее к себе и тем самым украли ее будущее и ее детей, которые никогда уже не появятся на свет. Именно в этот момент, в темной машине, пробирающейся по дорогам Йоркшира, я внезапно понял, что они были не такие уж подлецы, просто бесчувственные эгоисты, ни о чем не думавшие глупцы. Как я. И с завтрашнего утра я разделю с ними вину в грустной книге жизни Бриджет Фицджеральд.

Она не проронила ни слова, пока мы не очутились в нашей холодной, промозглой спальне. Бриджет принялась раздеваться теми резкими, злыми движениями, которые были так хорошо мне известны, разговаривая со мной через плечо или выразительным затылком.

– Весь твой план – сплошной вздор!

– Какой план? Никакого плана нет.

– Да, черт подери, никакого! Ты ее совсем не интересуешь. Ни вот настолечко!

Бриджет бросала слова резко, с горячим, мстительным наслаждением, словно нелюбовь ко мне Серены было ее рук дело, реальное достижение, которым можно гордиться.

– Да, видимо, не интересую.

– Ни вот настолечко! – повторила она громче и безжалостнее. – Все видели. Она едва вспомнила, кто ты такой.

Это был удар ниже пояса, но я не стал спорить. Вместо этого я решил показать, что оскорблен. Но зря потерял время. Бриджет, уже окончательно распалившись, полностью утратила понятие о справедливости.

– Она от него не уйдет! Даже не думай!

– Не уйдет.

– А если даже уйдет? Почему ты думаешь, что она захочет жить с таким нытиком, как ты?

– Я не думаю.

– Потому что не станет она! Этому не бывать даже через миллион лет!

– Прекрасно.

– Бросить все блага? И стиль! Вместо графини Белтон превратиться в миссис Ты? Да никогда!

На секунду я подумал, шутки ради, возразить, что тогда ее правильнее будет называть «леди Серена Ты», но не стал. Меня больше заинтересовало ее предположение, что у Серены с Эндрю есть «стиль». Что это означало? Что в данном контексте означает «стиль»? Видимо, гнев уже зажил своей отдельной жизнью, и способности Бриджет к выбору формулировок страдали.

– Рискну предположить, что это маловероятно, – сказал я.

– Еще бы! Женщины ее типа так не делают.

– Ага, значит, она «тип», да? Это радует. Надо поискать еще несколько таких.

– Пошел ты!

И жаловаться я не мог, поскольку заслужил.

Но когда я тоже разделся и мы лежали, дрожа от холода под жиденькими покрывалами на покрытой уродливой резьбой кровати, Бриджет успокоилась. До этого момента ее гнев защищал меня от чувства вины, но уйти безнаказанным мне не удалось. Как раз когда я собрался выключить свет, Бриджет опустила книгу и глянула на меня:

– Что я сделала не так?

Ее голос снова смягчился, и легкая ирландская картавость, которую я всегда находил такой волнующей, придала ее словам трогательность, болезненно напомнившую мне, как я ненавижу обижать других.

Я покачал головой и изобразил улыбку, надеюсь, она вышла теплой. При окружающей температуре это была не такая простая задачи.

– Это не твоя вина, – ответил я довольно натуральным голосом, как мне показалось. – Ты ничего плохого не сделала. Дело не в тебе, а во мне.

Когда человек проговаривает такие знакомые сантименты, и особенно эту последнюю, затасканную фразу, ему хочется думать, что его слова проникнуты благородством и великодушием. Что он берет на себя вину за неудачу, взваливает на себя ответственность и так далее. Конечно, это нечестно, как скажет вам любой злостный изменщик, говоря лексиконом желтой прессы, а все мы на каком-то этапе становимся изменщиками. Подобные фразы – ленивые отговорки, придуманные, чтобы защититься от летящих вам в голову кирпичей и как можно скорее завершить дискуссию.

Бриджет справедливо решила, что заслуживает большего, чем этот трусливый и лживый ответ.

– Прошу тебя, – сказала она. – Я серьезно! – От ее тона у меня уже не на шутку заскребло на душе. – Что мне надо сделать, чтобы все исправить?

Я посмотрел на нее и решился на откровенность:

– Быть счастливее.

– Ты мог бы сделать меня счастливее! – вскинулась она.

– Именно так! – Я четко, по-военному кивнул.

И мы оба почувствовали, что после ее слов каждый из нас остался прав. Я выключил свет, и мы попытались притвориться, что спим.

Через день после того, как мы вернулись из Йоркшира, пришел еще один звонок от Дэмиана. Я говорю «от Дэмиана», но на самом деле из трубки меня поприветствовал скромный ненавязчивый голос Бассетта.

– Мистер Бакстер спрашивает… – Он тревожно умолк, а я задумался, о чем таком может спрашивать Дэмиан, что могло бы так меня оскорбить? Но ответ на мой вопрос оказался вполне безобидным. – …Не смогли бы вы, если возможно, в самое ближайшее время заехать повидаться с ним?

Я решил, что надо сразу признаться в отсутствии результатов, хотя понятно, главную находку я бы не скрывал.

– Боюсь, пока я мало что готов сообщить, – ответил я.

Но Бассетт, похоже, ничего иного и не ожидал.

– Мистер Бакстер знает, сэр. Он предположил, что вы бы уже связались с ним, если бы имели что рассказать. Но он желал бы встретиться с вами в любом случае.

Несмотря на всю сладкозвучность, в голосе Бассетта слышалась безапелляционная уверенность в моем согласии, поэтому внутри у меня зазвонил тревожный звоночек. Появилось неуютное чувство, что, согласившись выполнить просьбу Дэмиана, я попал под его власть. И я уже не делаю ему одолжение, а фактически продался ему. Мне, конечно, не платили денег, но, вопреки своему желанию, я принял оскорбительную кредитную карту, и это в каком-то смысле сделало меня наемным работником. Тут я нарушил собственное правило: если уж продаваться, то задорого. Поэтому никогда не следует соглашаться на благотворительную лекцию или краткую выездную встречу с публикой, если за них предусмотрен гонорар. По крайней мере, в Англии. Сумма неизменно крохотная, но организаторы, как только вложат вам в руку несколько монет, непременно считают, что завладели вашим телом и душой. Если вы вынуждены участвовать в подобных мероприятиях – а это иногда приходится, – то, пожалуйста, участвуйте бесплатно! По доброте души. Эти деньги ничего в вашей жизни не изменят, но зато не придется чувствовать себя купленным наемником, и у вас в руках останется в качестве неоспоримого преимущества ваша благородная щедрость. А еще лучше, пожертвуйте гонорар, который вы могли бы получить, на нужды их организации или еще какому-нибудь не менее достойному предприятию и заработайте в придачу нимб себе на голову. Но сейчас Дэмиан каким-то ловким финтом задурил мне мозги и сохранил за собой моральное превосходство. Я уже не делал доброе дело, а выполнял поручение. А это совсем другое.

Наконец план был утрясен. Меня ждала довольно тяжелая неделя, и мы решили, что я снова появлюсь в Суррее в следующее воскресенье после обеда. Я сел на поезд, на станции меня встретил все тот же шофер в безупречной униформе, но, когда мы прибыли на планету Дэмиана, я с удивлением увидел, что в парке происходит нечто вроде сельской ярмарки. Машины были припаркованы в поле, чуть дальше по дороге от дома, а прилавки и общая сутолока были отгорожены от верхней лужайки, чтобы праздник не мешал дому. Тем не менее происходящее плохо сочеталось с запечатлевшимся в моей душе образом мистера Бакстера, являя собой чересчур необычную для его представлений филантропию. Но когда я, выйдя из машины, задал вопрос, Бассетт прояснил ситуацию: