Мы оба без лишних слов понимали, что к истории семьи сквайра Уильяма де Холмана эти картины никакого отношения не имеют.

– Ни то ни другое, – покачала головой Дагмар.

Наконец-то она начала ко мне возвращаться. Влажный полуоткрытый рот стал чуть жестче, но неуместная плачущая нотка в голосе, едва слышное печальное движение голосовых связок мигом напомнили мне о той девушке, которой она когда-то была.

– Уильям завел шпионов во всех аукционных домах, и каждый раз, когда появляется картина, имеющая ко мне хоть малейшее отношение, он выкупает ее.

Дагмар не стала пояснять, как это характеризует ее мужа. Не стал и я.

– Где он сейчас?

– Выбирает вино к обеду. Сейчас придет.

Она налила мне из припасов, спрятанных в большом резном буфете в стиле рококо, рядом с ним в углу я, к своему удивлению, увидел маленькую раковину, и мы разговорились. Дагмар знала о моей жизни больше, чем я предполагал, и наверняка заметила, как мне польстило, когда она заговорила об одном романе, на который критика едва обратила внимание. Я поблагодарил.

– Стараюсь следить за тем, какие новости у знакомых мне людей, – чуть улыбнулась она.

– А встречаться с самими людьми?

– Дружба – дело обоюдное, – повела плечами Дагмар. – Не знаю, что у нас всех сейчас было бы общего. Уильям не слишком… тоскует по тем временам. Предпочитает то, что происходило позже.

Это меня не удивило. На его месте я испытывал бы те же чувства.

– Ты видишься с кем-нибудь из наших?

Я ответил, что ездил в гости к Люси.

– Да ты весело живешь! Как она?

– Нормально. У ее мужа новый бизнес. Не уверен, хорошо ли идут дела.

– Филип Ронсли-Прайс, – кивнула Дагмар. – Мужчина, от которого мы все бегали, а Люси Далтон взяла и вышла за него замуж. Как только жизнь не поворачивается! Наверное, он сейчас совсем изменился?

– Да, но не мешало бы измениться побольше, – безжалостно ответил я, и мы рассмеялись. – Видел и Дэмиана Бакстера. Совсем недавно. Помнишь его?

На этот раз она, ахнув, захихикала, и в комнате окончательно появилась прежняя Дагмар.

– Помню ли я его? – переспросила она. – Как я могла его забыть, ведь наши имена оказались связаны навсегда!

Я рассчитывал на другой ответ, и это замечание меня удивило. Неужели я не заметил романа, о котором знали все остальные?

– Правда?

Дагмар удивленно посмотрела на меня. Ее явно изумляло мое тугодумие.

– Помнишь мой бал? Когда он уложил Эндрю Саммерсби? И увеличил счет примерно на две тысячи фунтов? Немалые тогда были деньги, я тебе скажу!

Но воспоминание не рассердило ее. Напротив. Я это видел.

– Конечно помню. И помню твои попытки убедить всех, будто он был приглашен. Я был от тебя в восторге!

– Безнадежное дело, – кивнула Дагмар. При мысли о том давнем подвиге она улыбнулась, как маленький озорной эльф. – Моя мать жила в каком-то фантастическом королевстве, существующем только в ее голове. Она считала, что если позволит одному молодому человеку, который безупречно вел себя весь вечер, остаться до конца, не имея приглашения, то мир рухнет. Из-за ее негибкости мы выглядели смешно.

– Ты смешно не выглядела.

– Правда? – Она покраснела от удовольствия. – Надеюсь!

– Как мама? Я так всегда боялся ее…

– Сейчас бы не испугался.

– Значит, она жива?

– Да, жива. Можем встретиться с ней, если у тебя будет время прогуляться после обеда.

– С удовольствием, – кивнул я.

Разговор на время утих, и стало слышно, как где-то бьется в окно заточенная между стеклами пчела, знакомое жужжание с глухими толчками. Не в первый раз я почувствовал, как странно беседовать с людьми, которых когда-то хорошо знал, а теперь не знаешь вовсе.

– Она должна быть довольна, как у тебя сложилась жизнь, – произнес я совершенно искренне.

Великая герцогиня так решительно намеревалась устроить для дочери блестящий брак, что Уильям Холман наверняка явился для нее сокрушительным разочарованием, несмотря на то, насколько нужна была тогда эта женитьба. Ни великая герцогиня, ни все мы и думать не могли, что Холман добьется такого положения, затмит перспективы всех свободных наследников 1968 года.

Дагмар задумчиво на меня посмотрела.

– И да и нет, – проговорила она.

Не успел я ничего на это ответить, как в комнату вошел Уильям, протягивая мне руку. Он выглядел лучше, чем я его помнил, – высокий и худощавый, а из-за седеющих волос он казался моложавым блондином.

– Как я рад тебя видеть! – воскликнул он, и я заметил, что его голос за это время, как ни странно, изменился больше, чем лицо. Стал более напористым, словно Уильям выступал перед советом директоров корпорации или залом деревенской усадьбы, где собрались благодарные арендаторы. – Как твои дела?

Мы пожали друг другу руки и обменялись обычными банальностями про то, сколько воды утекло, а Дагмар тем временем принесла мужу выпить. Подняв бокал, он посмотрел внутрь:

– Лимона разве нет?

– Выходит, что так.

– А почему?

Притом что я был почти чужим для него человеком, несмотря на наши взаимные заявления о радости встречи, тон, которым Уильям обращался к супруге, звучал странно и неприятно-суровым.

– Должно быть, они забыли купить.

Дагмар говорила так, словно заперта в камере с жестоким преступником и пытается привлечь внимание охраны.

– Они? Кто это «они»? Кого ты имеешь в виду? Это ты забыла попросить их купить лимоны. – Уильям устало вздохнул, опечаленный столь жалкими способностями своей жены. – Ну ладно. Не важно. – Сделав глоток, он недовольно сморщил нос и снова повернулся ко мне. – Итак, что привело тебя сюда?

Я рассказал про благотворительный вечер, поскольку о подлинной причине, естественно, распространяться не собирался. Холман смотрел на меня с таким выражением, какое бывает у людей, выслушивающих на улице истории попрошаек о своей тяжелой судьбе.

– Конечно, это замечательное дело, как я и сказал Дагмар, когда впервые о нем услышал, и я тобой безмерно восхищаюсь, что ты им занимаешься… Тем не менее я думаю, оно не для нас. – Он сделал паузу, ожидая, что я отвечу: «Да, конечно, я все понимаю», но я ждал, без комментариев, пока он не почувствовал, что пора пояснить. – Я не хочу, чтобы Дагмар была заложником своего происхождения. Безусловно, ее семья занимала весьма заметное положение, но это в прошлом. Теперь Дагмар стала леди Холман. Ей нет нужды спекулировать на каком-то надуманном титуле из прошлого, когда у нее есть прекрасный титул в современном мире. Эти исторические экскурсы, возможно, очень ценны… – Он улыбнулся, но улыбка не добралась до его глаз. – Однако, по моему мнению, они тащат ее назад, а не ведут вперед.

Я повернулся к Дагмар, ожидая реакции, но она молчала.

– Ее положение не кажется мне надуманным, – сказал я. – Она член правящего дома.

– Бывшего правящего дома.

– Они царствовали еще за три года до ее рождения.

– Это было слишком давно.

Замечание поражало неуместной грубостью.

– Есть множество людей, живущих в изгнании, которые рассчитывают, что ее брат возглавит страну, – напомнил я.

– А-а, понятно. Ты думаешь, мы все будем присутствовать на коронации Феодора? Надеюсь, ему удастся отпроситься с работы! – Ни с того ни с сего Уильям глумливо расхохотался, повернувшись лицом к Дагмар, чтобы она ясно видела его презрение. Это было невыносимо. – По мне, весь этот вздор лишь дает нескольким снобам повод кланяться, делать реверансы и закатывать званые обеды. – Холман медленно покачал головой, словно изрек мудрую сентенцию. – Им стоит больше внимания уделять тому, что происходит вокруг них сейчас, – сказал он и сделал глоток, словно ставя точку в дальнейшем обсуждении этой темы.

Я повернулся к Дагмар:

– Ты согласна?

Она набрала воздуха:

– Я…

– Конечно она согласна. Ну-с, когда обед?

И тогда я понял, что подоплека речи Уильяма состояла в том, что он годами терпел отношение к себе как к сиюминутному безрассудству Дагмар, постыдному мезальянсу, который постиг моравскую династию, но сейчас необходимость мириться с таким положением отпала. Обстоятельства изменились. Сегодня деньги были у него, и власть тоже, и он не упускал возможности всем про это напомнить. Хуже того, празднуя свой триумф, Холман не мог больше выносить, чтобы Дагмар тоже занимала сколько-нибудь значимое место. Она не должна была представлять никакой иной ценности, кроме как исполняя роль его жены, у нее не должно было быть никакого пьедестала, на котором она могла бы сиять независимо от его славы. Иными словами, Холман стал домашним тираном. Теперь я понимал, почему великая герцогиня выражала свое согласие на брак столь сдержанно.