Обед прошел странно. Фактически он весь являл собой ряд поводов публично унизить Дагмар. «Это еще что за дрянь?» – «Так и задумано, чтобы отдавало горелым?» – «Почему мы едим какими-то детскими приборами?» – «Эти цветы заслуживают достойных похорон» – «Соуса сюда не полагается? Или ты специально просила пересушить?» На месте Дагмар я бы встал, разбил о его голову самую большую тарелку и ушел от него навсегда. И это мы еще не добрались до пудинга. Но я прекрасно знал, что семейное насилие – ибо это оно и было – уничтожает волю к сопротивлению, и, к моей печали, Дагмар воспринимала все как должное. Она даже принимала его претензии всерьез, извиняясь за выдуманные им недостатки. «Прости. Должно было быть погорячее», – говорила она. Или: «Ты прав. Надо было попросить их поплотнее закрыть крышку». Предел наступил, когда Уильям откусил кусочек поданного на стол креп-сюзетта и выплюнул обратно на тарелку.

– Черт подери! – заорал он во всю глотку. – Из чего это вообще? Из мыла?

– Я тебя не понимаю, – осторожно вмешался я. – Очень вкусно.

– Нет, я вырос на других представлениях! – весело засмеялся Холман, словно мы все услышали смешную шутку.

– А где ты вырос, позволь спросить? – ответил я. – Что-то я подзабыл.

Я смотрел на него в упор, и он не отводил от меня взгляд. За его спиной экономка быстро глянула на прислуживавшую за столом горничную, желая убедиться, заметила ли та наше пикирование. Я видел, что обе молча дали друг другу понять, что все услышали. И даже едва не улыбнулись. Впрочем, как бы ни радовал слуг вид унижаемого тирана, с моей стороны такая выходка была высокомерной и мне же самому не делала чести. Уильям, побагровев от ярости, мог в любую секунду приказать выставить меня из дома, что лишило бы смысла всю мою поездку. К счастью, он был не такой человек, чтобы позволить гневу взять над собой верх. Годы тонких переговоров в Сити научили его владеть собой. И к тому же он представил себе, что весь Лондон облетит история, которая будет исходить от человека чуть более известного, чем он сам, – не более богатого, не более преуспевающего, а просто пользующегося чуть большей известностью, – и пойти на такой риск он был не готов. Главное мое преступление в его глазах состояло не в том, что я обошелся с ним невежливо и не поддержал. А в том, что я счел его жену более близкой себе по духу и более содержательной, чем он, а это было еще хуже, чем напомнить ему о долгом пути, который он проделал со времен нашей первой встречи. Я знал, что Холман придирчиво отбирает каждого гостя, входящего в дом, и подобные вызовы, по-видимому, ему бросали редко, если они вообще до сих пор случались. Он отвык, что ему могут возразить.

Глубоко и нарочито шумно вздохнув, он тщательно скомкал и отложил салфетку и улыбнулся:

– Беда в том, что мне приходится убегать. Вы меня простите?

Меня позабавило, что он пытается быть любезным. Это умение не входило в число его достоинств.

– По пятницам я дома, но это не значит, что мне не надо работать. Жаль, но приходится. Дагмар тебя проводит. Ты же проводишь, дорогая? Было очень приятно снова повидаться.

Я улыбнулся и поблагодарил его, словно не мне только что указали на дверь, и мы оба сделали вид, будто все прекрасно. С этим он ушел. Дагмар и я посмотрели друг на друга. Ее маленькое, покрытое морщинами лицо и узкие плечи вдруг напомнили мне фотографии голодающих детей измученного войной Берлина. Или Эдит Пиаф – ближе к концу жизни.

– Не хочешь после всего этого прогуляться? – спросила Дагмар. – Я не стану тебя винить, если тебе захочется удрать отсюда. Я не обижусь.

– Разве он только что не велел мне убираться с его территории?

– И что? – скривила губы она.

– Не зли его ради меня.

– Он всегда злится. Какая разница?

Парк Беллингема привели в порядок, высадили новые деревья и вернули ему подобие эдвардианского вида, с большим огороженным садом и отдельными «комнатками», где таились статуи в окружении самшитовых изгородей или роз на аккуратных ухоженных грядках. Все выглядело очень мило, но не просто мило. Свидетели закладки парка, гигантские дубы, древние и почтенные, придавали всему месту мрачную красоту, достоинство, которого лишены фантазийные сады и недавно обновленные интерьеры.

– Тебе очень повезло. – Я огляделся.

– Мне?!

– По крайней мере, что есть вот это все.

Дагмар тоже окинула любовным взглядом величественные деревья и гряды холмов.

– Да, – сказала она. – Мне повезло, что у меня это есть.

Мы прошлись еще.

– Как он тебе? – ни с того ни с сего спросила она. Я даже не сразу ее понял. – Дэмиан. Ты говорил, что недавно с ним виделся.

– Боюсь, что не очень.

– Я слышала, – кивнула Дагмар. – И надеялась услышать от тебя, что это неправда.

– К сожалению, правда.

Мы снова замолчали, взбираясь на пологий склон, с которого открывался великолепный вид на парк и дом.

– Ты знал, что я была от него без ума? – спросила она.

Я начинал привыкать к сюрпризам.

– Знал, что у тебя это была такая форма протеста. Но не думал, насколько все серьезно.

– На самом деле очень серьезно. По крайней мере, с моей стороны.

– Значит, ты умела скрываться.

– Скрывать было особо нечего, – усмехнулась она.

– Он говорил о тебе, когда мы виделись, – сказал я.

У нее прямо на моих глазах изменился цвет лица.

– Говорил? – прошептала она, схватившись рукой за щеку. – Правда?!

Это было очень трогательно.

Я чувствовал, что мы наконец подбираемся к разговору, ради которого я приехал, но не хотел торопить события.

– Он только сказал, что вы с ним пару раз были вместе. Я этого раньше не знал.

Вырвавшиеся на свободу от известия о том, что она еще живет в мыслях Дэмиана, слова потекли сами собой.

– Знаешь, я ведь готова была выйти за него замуж.

Я остановился, потрясенный. Меньше чем за две минуты мы набрали скорость от нуля до сотни миль в час. Мне показалось, что для Дэмиана это была мимолетная связь, но для Дагмар – история Тристана и Изольды. Как часто бывает, что в паре любовников оба имеют прямо противоположные представления о своих отношениях.

Она заметила выражение моего лица и энергично закивала, словно я собирался ей возразить. Удивительная трансформация! Я впервые увидел, чтобы Дагмар взяла на себя инициативу хоть в каком-то споре.

– Вышла бы, если бы он сделал мне предложение! Правда!

Я поднял руки, сдаваясь:

– Верю тебе!

Услышав это, она улыбнулась и снова расслабилась, почувствовав, что я друг, а не враг.

– Мама выбросилась бы с верхнего этажа, но с ней бы я справилась. И у меня это было вовсе не помутнение рассудка. Я знала, что у него все в жизни получится. Это мне в нем и нравилось. Дэмиан был частью наступающего мироустройства. – Она покосилась на меня. – Не такого, как нам казалось, – мир, любовь, цветы в волосах… Не такого. Настоящего мира, который понемногу подбирался к нам все семидесятые и окончательно нагрянул в восьмидесятых. Я знала, что на моем веку вернется власть состоятельных людей, хищных и целеустремленных, и была уверена, что Дэмиан окажется в их числе.

Странное свойство взросления: выясняется, что все, кто окружал тебя в молодости, так же, как и ты, были неспособны выражать свои мысли. В юности мы по большей части считаем, что нас не понимают, а все окружающие глупы. С некоторой печалью я понял, что был бы в те дни намного благожелательнее к Дагмар, если бы понимал, что происходило в ее маленькой головке.

– Так что же произошло? Ты не смогла переубедить мать?

– Причина не в этом. Она бы уступила, если бы я кричала достаточно громко. Разрешила же она мне выйти замуж за Уильяма, у которого ничего не было за душой, но она поверила, что он в состоянии заработать.

– Что же тогда?

– Он не захотел, – все еще жалея о прошлом, вздохнула Дагмар и, нахмурившись, поспешила пояснить: – То есть до какой-то степени я ему нравилась, и ему приятно было… все это. Но всерьез его никогда ко мне не тянуло.