– Где Филип?

– Боюсь, что в магазине. Филипу его не оставить. Я покормлю тебя, потом вместе туда сходим, – ответила Люси и глотнула вина.

– Как идет торговля? – шутливо осведомился я, поймав себя на том, что стараюсь говорить с задором. Хотя трудно сказать, кого я хотел подбодрить, ее или себя.

– Да нормально, – вяло улыбнулась она. – Мне так кажется.

Очевидно, еще один прожект Филипа был готов накрыться.

– Только вот магазин очень привязывает, – продолжила Люси. – Когда мы только собирались его открывать, я думала, друзья будут заходить поболтать, будем печь пироги и пить чай, а вышло иначе. Приходится стоять там часами, разговаривать с незнакомыми людьми, которые сами никогда не знают, чего им нужно. А когда заплатишь за все, ну, там, за товар, помощникам и так далее, остаются каких-то три пенса.

«Три пенса» она произнесла на старый манер: «трипнс». На секунду я почувствовал прилив ностальгии.

– Что вы будете делать, если придется закрыться?

– Даже не знаю, – пожала плечами Люси. – У Филипа есть идея сдавать людям в аренду картины.

– Какие картины? Каким людям?

– Знаю, знаю. – Люси разбила мои попытки скрыть недоумение. – Мне тоже не понять. Он считает, что на этом можно неплохо заработать, но я не вижу как. Макароны будешь?

Я последовал за ней обратно в кишащую микробами кухню. Люси принялась доставать из холодильника мисочки с оставшейся от прошлого обеда потемневшей едой, двигать тарелки и с грохотом составлять вместе сковородки.

– Как мама? – спросил я.

– Нормально. Хорошо, – задумчиво кивнула Люси, словно этот вопрос уже почему-то ее долго занимал. – Ты знаешь, что они продали Херствуд?

– Нет, не знал. Сочувствую.

– Ни к чему! – Она решительно помотала головой. – Лучшее, что могло произойти. – Отчеканив это сурово, как указ русского царя, чтобы всем стало ясно, что никаких сожалений здесь быть не может, она позволила себе расслабиться и пояснить: – Это было года четыре назад, и в тот момент, конечно, все рыдали в три ручья, но других вариантов не было. Папа все подсчитал. И плюс еще в том, что теперь они совершенно свободны, впервые в жизни. Джонни унаследовать поместье никогда не стремился, так что… – Она задумалась, пытаясь найти еще не называвшееся слово, которое бы удачно подкрепило ее аргументы. Но не смогла. – Все хорошо.

Меня всегда удивляло, что пострадавшие от революции стараются продемонстрировать свою поддержку и одобрение перемен, которые их уничтожили. Видимо, это разновидность стокгольмского синдрома, при котором жертвы начинают защищать своих похитителей. За последние несколько десятилетий мы такого видели и слышали немало, особенно от аристократов, решительно желающих показать, что они не отстали от остальных. «Нельзя цепляться за прошлое! – жизнерадостно восклицают они. – Надо двигаться в ногу со временем!» Но на самом деле оставшееся для них направление движения, после того как были опорочены и уничтожены их ценности, – это вниз.

– Где они живут? – спросил я.

– Неподалеку от Чейни-Уок. У них квартира в многоэтажке.

– А Джонни с Дианой? Что стало с ними?

За тот сезон я познакомился с братом и сестрой Люси, не слишком близко, но достаточно, чтобы улыбаться и целоваться при встрече.

– У Джонни ресторан. В Фулеме. По крайней мере, был. Когда я последний раз с ним разговаривала, мне показалось, что дела пошли как-то криво. Но он справится. У него всегда масса идей.

– Он женат?

– Разведен. Два мальчика, но они живут с его бывшей недалеко от Колчестера, и это ужасно. Поначалу мама всячески старалась поддерживать отношения. Но ты же понимаешь, что такое для детей несколько часов в поезде. Все, чего мальчики хотели, когда добирались до нее, – это вернуться домой. Сейчас она уже меньше настаивает, но говорит, что станет легче, когда ребята подрастут.

Люси принесла неаппетитные тарелки с желто-серыми макаронами и какой-то жижей сверху – кажется, кроличьи потроха – и торжественно поставила мою порцию передо мной. Все та же видавшая виды бутылка «Пино гриджо» снова вернулась в игру.

– Что за человек была его жена? – спросил я, без энтузиазма взявшись за вилку.

– Герда? Скучновата, если честно, но не слишком. Скажем так, ничего особенного собой не представляла. Шведка. Они познакомились в Гластонбери. На самом деле она мне, в общем-то, нравилась, и весь разрыв прошел очень цивилизованно. У них просто не было ничего общего. Сейчас она замужем за нейрохирургом, и это, пожалуй, расклад получше.

– А Диана?

Я всегда считал, что старшая сестра красивее Люси. Она была похожа на молодую Дебору Керр и в отличие от своей неистовой сестры обладала неким душевным спокойствием, необычным для человека ее возраста. Мы все считали, что она удачно выйдет замуж, и, к неподдельному восторгу своей матери, у нее, когда мы общались, были серьезные отношения с наследником графства на юге Шотландии. Правда, с тех пор я слышал, что в конце концов ничего из этого не вышло. Я заметил, этот вопрос проделал брешь в броне Люси, и понял, еще до того, как мне рассказали, что и здесь тоже не все в порядке. Похоже, со всеми Далтонами время обошлось сурово.

– Боюсь, у Дианы сейчас дела неважные. Она тоже развелась, но у нее все прошло довольно жестко.

– Я знаю, что она не вышла замуж за Питера Бервика.

– Да. К несчастью. Хотя я никогда не думала, что это скажу. Он всегда был такой чванливый и утомительный, когда они вместе выходили в свет, но сейчас, оглядываясь на эту пропасть времени, я думаю о нем как о потерянном рае. Муж Дианы был американцем. Его ты вряд ли знаешь. Я бы тоже с удовольствием не знала, если бы это было возможно. Они познакомились в Лос-Анджелесе, и он все время обещает вернуться туда, но до сих пор так и не вернулся. К сожалению.

Внезапно мне в красках вспомнилось, как Диана Далтон засмеялась над шуткой, которую я рассказал ей. Мы сидели рядом в обеденном зале Херствуда, готовясь ехать на бал, проходивший где-то неподалеку. Она в этот момент пила и от смеха выплюнула все прямо на колени ни в чем не повинного лорда-лейтенанта, сидевшего по другую руку от нее.

– Дети у нее были?

– Двое. Но сейчас они, конечно, уже взрослые. Один в Австралии, второй работает в кибуце под Тель-Авивом. Это неприятно, потому что с тех пор, как она попала в Прайори[30], все заботы легли на меня и маму.

Еще одна фраза – и я бы закричал. Бедная леди Далтон! Бедный сэр Мармадьюк! Чем они заслужили эту месть фурий? Когда мы в последний раз с ними виделись, они были идеальными представителями класса, который правил империей. Они управляли поместьями, играли важную роль в жизни графства, шокировали деревню, но в целом исполняли свой долг. И я прекрасно знал, что для своих детей они мечтали примерно о таком же будущем. Их мечты ничем не походили на то, что произошло с ними в реальности. Мне вспомнилось, как на Балу королевы Шарлотты леди Далтон осторожно допытывалась о моих видах на будущее. Какие прекрасные браки она распланировала для двух своих дочерей, хорошеньких, веселых и родовитых! Неужели от Вселенной убыло бы, сбудься хотя бы одно из ее желаний? Но вместо этого через сорок лет все здание семейства Далтон – если представить все века их истории в виде крепости – рухнуло. Деньги закончились, а то немногое, что осталось, скоро приберут нерадивый сын и безрассудный зять. Это если последние остатки не уйдут на оплату больничных счетов. И каковы же их преступления, раз они заслужили подобное наказание? Родители не поняли, как справиться с изменениями, которые несли с собой годы, а дети, все трое, верили в песню сирен из шестидесятых и вложили все в дивный новый мир, который им коварно пообещали.

У дверей послышался шум.

– Мам! Ты купила?

Я поднял глаза. Там стояла девушка лет двадцати. Она была высокая и могла бы показаться красивой, если бы ее не окутывала завеса гнева, не уродовали досада и нетерпение, словно мы беспричинно заставили ее ждать. Не в первый раз меня поразил еще один побочный продукт социальной революции последних четырех десятилетий: в наши дни родители нередко принадлежат к совершенно другому общественному классу, чем их дети. Это явно была дочь Люси, но говорила она с южнолондонским акцентом, резким и неблагозвучным, а косички и грубая одежда могли бы заставить стороннего наблюдателя решить, что девушка ведет тяжелую борьбу за выживание в неблагополучном районе, а не проводит выходные с дедушкой-баронетом. Поскольку я познакомился с Люси, когда она была примерно в этом возрасте, могу свидетельствовать, что они обе словно родились в разных галактиках. Почему родители мирятся с этим? Или просто не замечают? Не есть ли желание привить подрастающему поколению привычки и традиции своего племени одним из основных императивов в животном мире? И это явление затрагивает не только высшее общество. Повсюду в современной Британии родители воспитывают кукушат, пришельцев из чужих краев.