Мика обвела глазами комнату, избегая смотреть на незастеленную кровать, потом взглянула на Валерана.

— Ты изменился, — негромко проговорила она.

— Спасибо, дорогая. Надеюсь, в лучшую сторону? — Стюарт пытался расшевелить её, вывести на какой-нибудь лёгкий разговор. — Ты вот по-прежнему выглядишь юной и цветущей.

Она ответила на комплимент дежурной улыбкой, потом завела за ухо прядь волос и осторожно спросила:

— А что ты? Ты... давно в городе?

Если предыдущие видео Альберта были адресованы преимущественно аппийцам, и северяне, натыкаясь на них в соцсетях и поисковиках (а неизвестный исполнитель Барросы постарался, чтобы натыкались часто), только брезгливо морщились, то в этот раз его ролик не оставил равнодушным никого. Обе стороны чувствовали себя обманутыми и преданными своими же уполномоченными. Аппийцы не могли понять, как глава администрации Катамарского региона мог дать согласие на сотрудничество с федералами, а северяне задавали себе вопрос, на каком основании их правительство действовало в обход Сената. Законопроект, который регулирует расходы на оборону на весь финансовый год, должен был включить в себя постройку станции, должен был пройти через вторую палату — это же бюджетные деньги, и немалые.

«Это плевок нам в лицо, — Лаккара уже совершенно освоился, и ему казалось, что он смотрит не в глазок камеры, а в глаза миллионов. И так, глаза в глаза, он говорил: — Плевок в каждого гражданина Федерации, который верит в идеи демократии. Наша верхушка коррумпирована. Пока простые аппийцы на улицах Оресты добиваются справедливости, их предают те, кого народ выбрал представителями своих интересов. Но и население остальных провинций в стороне не остаётся. Вы выбрали Роба Эллисона, и вас так же сегодня обманывают. Оставим на минуту тот факт, что военный городок и станция федералов будут построены на костях мирных жителей, федералами же и замученных. Существует процесс, который нельзя нарушить, не нарушив буквы закона. В обход этому процессу действует ваш премьер-министр. Почему бы вам, нам, не задаться вопросом: в чем была необходимость действовать в обход Сената?

Меня часто упрекают в национализме. Я нахожу, что эти упрёки несправедливы. Справедливости я хочу для обоих наших народов, но она невозможна без покаяния.

Да, сложно рассуждать о таких понятиях как «нация» или «народ» в силу их эфемерности. Они напоминают отражение на воде: казалось бы — вот объект, вот так выглядит, так двигается, такие у него размеры и пропорции, а в руку взять нельзя, протечёт сквозь пальцы. Попытка дать нации любую характеристику сталкивается с разумным, вроде бы, аргументом — не все представители народа такие. Не все плохие и не все хорошие, не все умные и не все глупцы, не все преступники и не все праведники. Спорить с таким подходом трудно, почти невозможно, и, кажется, он делает любую дискуссию, в которой оперируют такими понятиями, бессмысленной или, как минимум, непродуктивной. Но надо принять в качестве предварительного условия, что народ способен на преступление, как способен и на подвиг. То есть, несмотря на то, что «не все плохие и не все хорошие», есть понятие коллективной ответственности. Если ответственность может нести государство, то её может и должен нести и народ. Либо они оба не способны отвечать, что делает межгосударственные отношения абсурдными, а точнее сказать — невозможными. Но ведь мы хотим, чтобы они были возможны. На другой основе».

...А через неделю на улицы, прилегающие к Зданию Парламента, вышли жители Оресты. Но эффект от страстного послания Лаккары был прямо противоположный.

Грег, торопившийся на заседание парламента, нервничал в пробке, образовавшейся из-за заслонов на улице. Сессию надо было бы отменить, в городе назревали беспорядки, но он уже знал, что день будет жарким не только на улице, но и в Здании Правительства. Адам Ассет, лидер Новых Демократов — официальной оппозиции — готовился поджарить Эллисона, как куренка на барбекюшнице, — так, во всяком случае, доложили Киссинджеру. Компанией «Джеопорт» после разоблачений Лаккары заинтересовались журналисты из «Орестовского Солнца» и быстро обнаружили, что никакого отчёта министерству обороны предоставлено не было. Возник вопрос, на что в действительности были потрачены бюджетные деньги.

Однако на сегодняшнее политическое шоу Киссинджер успеет, только если продерётся сквозь толпу демонстрантов.

Грег, несмотря на сомнительное удовольствие сидеть в еле ползущем автомобиле, всё же пребывал во взволнованном, почти радостном настроении от того, что левантидийцы наконец возмутились. Вспомнили. Этнические зачистки, наконец, вспомнили. Многомиллиардные дотации в эту яму бездонную, называемую Аппайями, по стенкам которой ползали многочисленные полумафиозные боссы; позорные условия мирного договора — вспомнили. Северянин жить в Аппайях не сможет. Зато аппийец в Оресте — вполне нормальное явление. И наконец про это вспомнили тоже.

В общем, северяне требовали у своего правительства выставить ответный счёт и принять закон о реституции. А что? Во время войны с территории Аппай было изгнано около ста тысяч левантидийцев. Так гласила официальная статистика, но Киссинджер подозревал, что цифры, во-первых, оказались прилично занижены, а во-вторых, никто никогда не решился подсчитать, сколько северян осталось лежать в безымянных могилах мятежного региона. Коппс, чёрт бы его подрал! Продал. Предал.

Между тем, хорошо уже было заметно, что обстановка между двумя группами людей становится всё более напряжённой. Малейшей провокации оказалось бы достаточно, чтобы вспыхнула потасовка, поэтому полицейские были начеку. Демонстрантов даже не пустили к памятнику Вечного Огня, расположенного за воротами правительственного комплекса, хотя обычно именно там проходили все мирные протесты — в таком случае они не мешали дорожному движению на Уэллингтоне. Но на этот раз цивилизованным «постояли, покричали, разошлись» не пахло.

Наконец-то Грег смог свернуть с проспекта на небольшую улочку между зданием Верховного Суда и Западным Блоком, миновал будку с охраной и припарковал автомобиль на открытой площадке с видом на реку. Можно было, конечно, воспользоваться одной из подземных парковок возле «Шато Норден», но ему не хотелось продираться сквозь толпу протестующих, и он решил, что лучше потом несколько минут помёрзнет. Здание Правительства возводили тогда, когда автомобили были ещё большой роскошью, а члены парламента прибывали на заседания в каретах.

Киссинджер поднялся по широкой лестнице и толкнул тяжёлую деревянную дверь. Вошёл в холл Здания Парламента, который выглядел как зал готического кафедрального собора — сплошь мраморные колонны и резные арки. К нему сразу же подошли двое полицейских. Конечно, они его знали, но протокол требовал, чтобы каждый посетитель прошёл через рамку металлоискателя. По другую его сторону, у коридора, ведущего в зал Палаты Общин, Киссинджера уже поджидал Филдс. Как только Грег миновал пост секьюрити, Филдс подошёл к нему и протянул руку для приветствия.

— Ну, как добрался? Слышал последние новости?

— Что ещё?

— Сенатор Барроса пообещал Эллисону, что протесты в городе прекратятся, как только тот поставит аппийца во главе Комиссии по Примирению и Согласию.

— Ради этого всё и затевалось, дураку понятно... А что Эллисон?

— Насколько я знаю, сделка заключена, скоро будет официальное объявление.

По гулким мраморным ступеням они поднялись на второй этаж, стены которого украшали портреты премьер-министров Федерации. В конце перехода за дверями из белого дуба расположился зал Палаты Общин.

— Мы опоздали?

— Да, и это все заметят, — сыронизировал Филдс.

Действительно, их приход остался не замеченным: в Палате скандал только разгорался, но всё внимание было приковано к Эллисону и Ассету.

Председатель Палаты Общин уже несколько раз повторил: «Прошу тишины», но демократы топали ногами, улюлюкали, раздавались крики «Позор!». Застегнув пиджак, Эллисон поднялся с места и попытался что-то сказать, но его голос был заглушён криками возмущения. Премьер-министр снова опустился в кресло, выжидая, когда спикер успокоит разбушевавшихся демократов.