— Боже милостивый, у Мышонка колики?

Кажется, когда Эванс, перешагнув через порог и закрыв за собой дверь, стал её целовать, она пробормотала: «Клайв, не надо...», но кто в таких случаях слушает, что лепечет девчонка? Тем более что через полминуты она уже была увлечена не меньше, чем Клайв.

...Три года спустя подходящая ферма наконец подвернулась. Договор купли-продажи был подписан ещё несколько дней назад, в бардачке внедорожника лежало кольцо, а Джиллиан, решительно шагавшая рядом с Клайвом к манежу, выглядела сейчас как человек, нашедший пепелище на месте родного дома. И это был дурной знак.

Рано утром Альберт позвонил в офис Барросы и предупредил секретаря, чтобы раньше полудня его не ждали. Сослался на то, что ещё не пришел в себя после перелёта — хотя от Бадкура, столицы Аппай, до Оресты лететь было всего три часа, и уставшим Лаккара себя не чувствовал. Наоборот. Солнце и ветер давали силы — те, которых в ноябре так не хватало в смурной холодной Оресте. Да и сам Бадкур, с его мощёными булыжником улицами, которые лучами сбегались к прибрежному бульвару, напоминал небесное светило. Бульвар, облицованный белым мрамором, тянулся на километры, ступенями уходил в море, и в полдень на них дробились яркие блики. Солнечный, тёплый город.

В такси по дороге из аэропорта Альберт размышлял. В этот раз он летал в Бадкур не только, чтобы навестить родителей и проведать могилу брата. Благодаря связям Барросы, самая опасная часть его миссии прошла без сучка без задоринки — он дважды попал на борт самолёта без досмотра и нигде не засветил флешку Дробински. Нельзя сказать, чтобы информация, которую удалось извлечь с фотографий, многое прояснила, но хотя бы обозначила направление поисков. Эта новая нить казалась Альберту крайне непрочной, да только выбирать не приходилось.

На одном из перекрестков светофоры мигали красным. Трафик тянулся, как патока. Через несколько минут таксист решил нарушить молчание.

— Летали домой, сэр?

Альберт пожал плечами. Как сказать... Дома у него, по сути, давно не было. Оказавшись в Бадкуре, он остановился в отеле на берегу моря, подальше от душных крепостных стен. Не то чтобы его не раздражали крики и музыка до утра — город засыпал поздно, если спал вообще, — но погружаться в атмосферу пьяного угара, которая давно стала нормой в родительском доме, не хотелось.

Отец пил весело, садился на лавке под старым фиговым деревом и заводил разговоры по душам с соседской кошкой.

— Знаешь, кем был мой отец? — с долей иронии вопрошал он равнодушную кошачью морду. — Учёным! Он был большим человеком! И сын у меня будет большим человеком, говорю тебе! А вот твои дети кто? Ха! Мать твою помню. С начала февраля ни одного кота не пропускала, даже с соседским шпицем видел её пару раз. Да и бабка твоя та ещё потаскуха была, между нами.

Кошка презрительно щурилась, поджимала уши, но терпела панибратское похлопывание по загривку — знала, что монолог обычно заканчивался щедрой подачкой. Может, знала и то, что дед был учёным, а вот дядья — из тюрем не выходили, поэтому и могла позволить себе некоторую снисходительность.

Когда отец, разморенный солнцем и алкоголем, наконец умолкал и начинал клевать носом, из дома выходила мать — безропотная, терпеливая, как все аппийские женщины, — и с помощью соседей уводила отца в дом. Она никогда не жаловалась на судьбу — даже потеряв во время войны старшего сына. За сутки поседела, надела траур, который так и не сняла, но никого не попрекала. Срывалась она только во время запоев, которые в последнее время возникали всё чаще.

В иные приезды Альберт терпимо относился к пьяным выступлениям отца, но дело, приведшее его в Аппайи сейчас, требовало предельной собранности и осторожности. Поэтому, ограничившись кратким визитом к родителям, он заселился в отель, после чего сразу же позвонил старому приятелю.

Лаккара не решился сделать этот звонок в Оресте. И даже в Бадкуре, договариваясь с абонентом о встрече, не упомянул о цели визита. В конце концов, что тут такого особенного? Приехал домой, хочет повидаться с друзьями. Ему тоже нужен отдых, он не железный. Пропустить рюмку-другую, поговорить по душам...

Уже позвонив в дверь Ника Прево, Лаккара отключил мобильник.

Альберт помнил Прево невысокого роста малым, ушлым, но добродушным. Нет, за прошедшие годы инчей в нём не прибавилось. Он всё так же носил очки с большими диоптриями, которые увеличивали и без того круглые карие глаза, но теперь Ник щеголял длинными, до пояса, мелкими кудрями и окладистой бородкой.

— Вот это сюрприз! — воскликнул старый приятель, хлопая Альберта по плечу. — Ну, ты удивил, бродяга, удивил! Проходи, тапочки под телефонной полкой...

Похоже, Прево по старинке натирал паркет мастикой. Альберта тягучий запах не беспокоил, но скрытая просьба разуться позабавила. В Оресте это было не принято.

— Так какими ветрами? Я слышал, ты неплохо устроился.

Квартира у Прево была небольшая, со смежной кухней, что не помешало Нику обустроиться с уютом. На кофейном столике перед телевизором в большой вазе лежали фрукты, раскладной диван, купленный лет десять назад, выглядел как новенький. Альберт отметил, что книги на полках были расставлены по цвету, и усмехнулся про себя. В этом весь Ник — с младых ногтей был чистюлей. Единственным местом, где царил некоторый беспорядок, оказался рабочий стол с тремя мониторами. Возле клавиатуры стояло несколько кофейных кружек, валялись обёртки от печений и бумажные обрывки с непонятными Альберту схемами. Рядом на полу громоздились стопки книг.

Ник пожал плечами:

— Не обращай внимания. Работал вчера до четырёх, сроки поджимали. Что пить будешь?

Тут же появилась на столе бутылка хорошего вина, сыры и виноград на подносе. Выпили за встречу. Разговорились. Вспомнили о совместных юношеских похождениях, и под это дело распили вторую. Альберт неожиданно для себя втянулся в беседу, оживился и тут же почувствовал, что туго сжатая пружина тревоги немного ослабла. Он откинулся в кресле и закрыл глаза, чувствуя, как расходится по крови порция алкоголя — притупляя напряжение, вуалируя действительность до уровня, совместимого с нормальной жизнью. На вопрос Ника, как ему там, на севере, не скучает ли по родному городу, покачал головой и проговорил:

— Скучать... Не сказал бы, времени нет. Там расслабишься — сожрут в секунду. А вот сегодня... Спустился к набережной, уловил запах нефти с моря — и как будто не было двадцати прошедших лет. Как будто жизнь только начинается, и всё ещё впереди. И опыта прошлого нет, и войны, и потерь. И, чёрт побери, так хочется верить, что в самом деле всё ещё будет хорошо! Как будто тебе снова двадцать, и ты стоишь на последней ступени, смотришь на потянутую нефтяной плёнкой воду и единственное, что тебя сейчас волнует — придёт та красавица, за которой волочился последние две недели, или продинамит.

Ник понимающе усмехнулся, но ничего не сказал.

Альберт продолжил, обращаясь уже скорее к самому себе:

— А потом вспоминаешь, кто ты есть сейчас, сколько тебе и что у тебя за спиной. Молодые красавицы проходят мимо и даже косого взгляда не бросят. Хочешь, не хочешь, приходится признать: «Вышел ты в тираж, старик. Уплыло твоё счастье бумажным корабликом в канализацию, и твоя молодость принадлежит седому ироничному клоуну».

Прево почесал бровь и хмыкнул:

— Не, ну ты выдал! Тебя послушать, так нам на кладбище уже прогулы ставят. Уж кому-кому, но не тебе на недостаток женского внимания жаловаться — с юности все лучшие девчонки твои были. Вымотался ты просто, дружище.

Ник сделал большой глоток, посмотрел сквозь бокал на свет, словно примериваясь к чему-то, и будничным тоном выдал:

— Давай уже, выкладывай, что у тебя там. Я же знаю, ты не старого приятеля повидать приехал, человек-функция.

Альберт, застигнутый врасплох таким переходом, едва не поперхнулся. Откашлявшись, выдавил: «Прости», на что Ник только добродушно отмахнулся — проехали, мол.