Вскоре после завтрака мэра селения Марчиана, находившегося неподалёку, пропустили в палатку Наполеона, и оттуда стали доноситься раздражённые речи. Вскоре пригласили Марию Валевскую. Когда она вошла, Наполеон расхаживал по палатке взад-вперёд, комкая в руке за спиной письмо.

   — Доброе утро, моя дорогая. — Он был озабочен, но, как всегда, учтив.

   — Что-нибудь случилось?

   — Плохие новости. Ты видела огни прошлой ночью?

   — Да, Наполеон.

   — Эти огни были зажжены в честь императрицы.

   — Она здесь?

Для неё это был удар.

   — Нет, нет, — произнёс он с оттенком нетерпения в голосе. — Я имел в виду, что они горели в твою честь. Люди думают, что ты — Мария-Луиза, а Александр — король Рима.

   — О, мой милый, — проговорила она с широко раскрытыми глазами. — Но почему?

   — Ты примерно такого же роста, как Мария-Луиза. И мальчики примерно одного возраста. О вашем приезде рассказали моряки и конюхи — вот идиоты.

Он не стал ей докладывать все подробности этой ужасной ошибки, так как сам не верил в то, что ему сообщили. Дело в том, что после того, как неаполитанский корабль отплыл, к байкам моряков стали относиться с большей серьёзностью. Женщина называла ребёнка сыном императора. Ко всему этому добавились слухи, распускаемые кучерами и форейторами. Некоторые из них когда-то находились на службе в Тюильри и теперь говорили, что, несмотря на вуаль, узнали в прибывшей женщине Марию-Луизу. В конце дня почти все на острове были убеждены в приезде императрицы и вечером без каких бы то ни было распоряжений свыше выразили свой восторг по этому поводу, поставив на окна лампы и свечи. Сам Дрюо был тоже встревожен, так как простые люди не верили ему, и городские власти хотели знать, как им поступить. Если эта женщина приехала ненадолго (как предполагал Дрюо), будет лучше, если она отплывёт ночью.

Мэр Марчианы, как сообщил ей Наполеон, принял на веру все эти слухи и приказал украсить своё селение приветственными огнями. Этим утром он поднялся на гору специально для того, чтобы высказать своё почтение императрице, а вместо этого получил резкую отповедь. Со стороны Наполеона это была явная оплошность.

   — О, мой милый, — со вздохом повторила графиня.

   — Ты видишь, — сказал он. — Это подтверждает то, о чём я говорил тебе прошлым вечером: в этой дыре ни от кого не может быть секретов.

«Если бы я открыто, как все другие путешественники, сошла на берег в Портоферрайо, никаких бы особых проблем не было бы», — подумала она, но не высказала эту мысль вслух. Теперь людям необходимо ясно и недвусмысленно сказать, что она не императрица. А кто она такая — это не их дело. «Без сомнения, сейчас разразится лёгкая буря», — пронеслось у неё в сознании.

Но Наполеон сказал следующее:

   — Я очень сожалею, моя милая Мария, но будет лучше, если ты сегодня же поедешь обратно в Италию.

   — Как, Наполеон, сегодня?!

Конечно, она не была уверена в том, что он предложит ей остаться с ним навсегда, но, по крайней мере, рассчитывала провести с ним хотя бы ещё несколько дней любви и блаженства.

   — Ты не понимаешь, — начал терпеливо объяснять он. — Скоро приедет императрица — не более чем через неделю или две. А если до неё дойдёт хоть часть этих дурацких слухов — она может не приехать вообще.

Мария Валевская не могла ему объяснить истинную причину отсутствия Марии-Луизы. Она знала, как он жестоко обманут в своих надеждах, и ей было больно видеть его страдания.

   — Императрица! — закричала она. Он никогда раньше не думал, что её голос может звучать так резко. — Императрица никогда не приедет! Я это знаю!

   — Знаешь, Мария?

   — Да!

Она с честью выдержала его долгий пристальный взгляд. Он сдвинул брови, и на лице его появилось выражение беспредельного гнева. Затем внезапно его лицо просветлело. «Без сомнения, это какие-то сплетни. Возможно, просто скрытая ревность», — подумал Наполеон.

   — Бедная моя Мария, — ласково произнёс он, — я очень сожалею о том, что произошло сегодня. — Он потрепал её по щеке. — Я всё устрою, — сказал он и вышел из палатки.

С этого момента непринуждённость и веселье покинули гостей императора. Наполеон в своей палатке диктовал Теодору письмо для Мюрата относительно поместий Валевской и о других, более важных для него вещах. Сёстры упаковывали свои вещи, а потом повели мальчика гулять. Погода испортилась. С самого утра уродливые кучевые облака окутали вершины всех гор на острове. К полудню солнце исчезло, и всё небо приняло грязно-серый оттенок. Затем, начиная с юго-восточной оконечности острова, тучи начали отрываться от горных вершин и сползать вниз по склонам, как пена из кипящего горшка. Тяжёлые, низкие тучи так зловеще нависли над островом, что вполне разумно было ожидать сильного ветра. Но листья каштанов продолжали оставаться неподвижными, и только вдали в море виднелись белые барашки. Около часу дня к селению Марчиана подошёл бриг. Корабль раскачивался и прыгал на волнах, и все поняли, что на море совсем не так спокойно, как казалось. Наполеон поспешил сообщить, что этот бриг принадлежит острову. Александр похвастался, что его ни за что не укачает в такую погоду, и император похвалил его за это.

   — А меня укачает! — печально сообщила Эмилия.

Обед был унылым, присутствующие едва переговаривались между собой. Александр задавал много вопросов, и Мария терпеливо на них отвечала. Наполеон ел быстро и говорил мало. Он предложил отдохнуть после обеда и направился в свою палатку. Заснул только Александр. Эмилия, озадаченная охватившим всех бурным настроением и перспективой скорого отъезда, донимала свою сестру бесконечными вопросами. Мария отвечала на них коротко:

   — Мы должны ехать. Он этого хочет.

Теперь она понимала, что имел в виду Констан в ту ночь в Фонтенбло, когда сказал о Наполеоне: «Как будто сознание его помрачилось». Мария тяжело переживала свалившееся на него горе. Все её надежды, сам смысл её жизни были теперь разрушены.

Наполеон позвал её в жилище отшельника. Она вышла из палатки. Теперь вся каштановая роща была в движении. Ветер усилился. Наполеон сообщил ей, что мэру очень не нравится погода и что, если ветер ещё усилится, доставить женщин на борт в маленькой лодке будет невозможно. Уже сейчас это было достаточно сложной задачей.

   — Я приказал им плыть вокруг острова в Лонгоне. Когда погода будет лучше, ты сможешь сесть на корабль там, — сообщил Наполеон.

   — А почему не в Портоферрайо? — спросила она. — Ведь он ближе, правда?

   — Потому что, моя дорогая...

Но она сразу же его остановила. Разумеется, она знала ответ. Её не должны были видеть в Портоферрайо.

   — Естественно. Я всё понимаю, Наполеон, — сказала она с горечью.

   — Но только не сегодня вечером. Надо подождать, пока погода улучшится.

   — Нет, — твёрдо возразила она, высоко держа свою маленькую головку. — Мы для тебя обуза, поэтому должны ехать, и чем скорее, тем лучше. Мы поедем сегодня.

   — Но, Мария, — теперь он выступал в роли смиренного просителя.

   — Наполеон, — с гордостью произнесла она, — да, я не императрица. Но, по крайней мере, знаю, как должна вести себя «польская жена». Будь любезен, прикажи заложить карету.

Теперь в его взгляде не было и следа злобы, а только немое удивление и восхищение. Какой же удивительной она была женщиной! И какой бы императрицей могла стать!

В конце концов он согласился:

   — Будь по-твоему, Мария.

Ожидая карету, они бродили среди деревьев и скал, опять чувствуя себя легко и свободно. В своей беседе они не касались темы приезда Марии-Луизы, не высказывали друг другу никаких сожалений или упрёков. Они нашли в себе силы покориться судьбе. Они целиком погрузились в воспоминания о прекрасном прошлом. Очень часто звучал трогательный вопрос: «А ты помнишь?» Они говорили также о сыне, и он дал ей относительно его воспитания несколько ценных советов:

   — Все твои нравоучения принесут ему очень мало пользы, если в сердце у него не будет священного огня любви и доброты, которые могут творить чудеса.