Все рассмеялись. Но Марию Валевскую встревожили рассказы Наполеона, и лёгкое предчувствие беды омрачило её настроение. Он внезапно взглянул на неё, улыбнулся своей мальчишеской улыбкой и приложил руку к сердцу. Она прикоснулась к букетику, и все сомнения были забыты.

Марии и Эмилии отвели комнаты в жилище отшельника. Наполеон расположился на ночлег в палатке. Потом они решили прогуляться к краю плато.

Они остановились под каштаном, откуда открывался чудесный вид. Залитый серебристым светом остров напоминал дорогое украшение на синем бархатном платке. Только свет маяка в Портоферрайо мог соперничать с ослепительным светом звёздного неба.

   — Дорогая Мария, тебе нравится моё королевство?

   — Это очень милое маленькое королевство, Наполеон.

Он усмехнулся:

   — Да, лучше не скажешь. Повернись-ка к свету. Я хочу взглянуть на тебя. Да, прекрасна, как и раньше. Ты совсем такая же. А я изменился, как по-твоему?

   — Ты потолстел, Наполеон. Но ты очень хорош. Для меня ты тот же самый. — Она любовно похлопала императора по животу. Потом перевела взгляд на его правую руку и спросила: — Ты носишь моё кольцо?

   — Да, Мария. Мы никогда не должны были разлучаться, никогда, — Он обнял её.

Козы своим блеянием разбудили всех очень рано, но женщины сразу же заснули опять. Наполеон и Александр поднялись почти одновременно. Мальчик побежал болтать с конюхами, а император начал диктовать Перезу одно из своих распоряжений Бертрану: «Месье Бертран, напиши княжне Полине, что я получил её письма из Неаполя. Скажи ей, что я оскорблён тем, что некоторые из них были вскрыты. Как будто я заключённый. Я считаю это смехотворным и оскорбительным».

После завтрака он учил Александра ездить на лошади и петь «Марсельезу». Александр был красивым живым мальчиком, и отец был страшно горд и доволен им.

После обеда вместе с Марией он взобрался на вершину горы. День был жарким и ясным, но в расщелинах клубился туман, и вершина горы утопала в облаках. Из страны залитых солнцем вересковых зарослей и весёлого жужжания пчёл они попали в мир промозглого белого безмолвия. Но ветер с запада прогнал облако, и они увидели скалистую Корсику — родной остров императора. Горы казались чёрными. Солнце находилось позади них.

   — Там я родился, Мария, — просто сказал он. — В Аяччо. На другой стороне острова. Жаль, что я не могу тебе показать этот город.

Он привёл её к небольшому округлому камню.

   — Как Юнона и Юпитер[47], мы будем взирать отсюда на грешную землю, — он усадил её на камень, поклонился и поцеловал ей руку. — Скажи, а ты меня всё ещё любишь?

   — Ты знаешь, что люблю. Почему ты не принял меня в Фонтенбло?

   — Ох, моя дорогая. Той ночью у меня было столько проблем, а утром я попросил тебя позвать, но ты уже ушла. Извини, пожалуйста, — ответил он и нахмурился.

Они смотрели на восток. Перед ними расстилалась вся Эльба, за ней узкая полоска моря и побережье Италии.

Наконец она мягко спросила:

   — Ты счастлив здесь, Наполеон?

   — Я должен быть счастлив, — ответил он. — Но они плохо со мной обращаются. У меня нет ни жены, ни ребёнка, ни компании, ни денег.

Она страстно хотела сказать: «Я составлю тебе компанию и, если захочешь, рожу тебе ещё одного ребёнка». Но момент был очень серьёзным, и она не посмела.

   — Я мог бы быть счастлив, если бы завершил начатое дело, — продолжал он. — Если бы у меня было ещё двадцать лет, ты бы увидела меня во главе объединённой Европы. Мария, это было бы великое государство, союз всех наций, живущих в мире и согласии. Без войны нет мира. Но мне этого не дали сделать. Я погибший человек.

Она сжала его руку:

   — Ты не должен так говорить, Наполеон.

   — Но это правда, милая Мария.

   — И ты никогда не вернёшься во Францию? — взволнованно спросила она.

   — Нет, Мария. Слишком поздно. Весь мир против меня, а сила у него есть. Я должен умереть здесь, если они мне позволят.

Грозный Юпитер, он презрительным оком окинул дальний мир, который от него отвернулся.

Мария с благодарностью в сердце вознесла молитву Господу за эти слова. Она ждала от него приглашения остаться с ним навсегда, но вместо этого он продолжал ей изливать душу.

   — Через двадцать лет, — размышлял он вслух, — я мог бы изменить лицо Франции и Европы. Я бы показал им разницу между конституционной императорской и самодержавной королевской властью во Франции. Все короли думают только о себе, о своих сыновьях и никогда о простых людях, никогда о будущем. Они живут только настоящим. Возьмём, например, Париж. Если бы за последние тысячу лет в Париже тратили на постройку каменных зданий те деньги, которые были выброшены на деревянные, обтянутые расписной материей строения, услаждающие королевские вкусы, Париж был бы одним из чудес света.

Мария, как всегда, внимательно его слушала.

   — Во время своего правления, — продолжал он, — я строил крепко и надолго. Как ты думаешь, Мария, они сейчас об этом помнят? Или они думают обо мне как о кровожадном корсиканце, который захватывал их города и убивал их сыновей? Ты знаешь, Мария, что до меня в Париже не было канализации? Ты смеёшься, Мария. Но я хочу остаться в памяти людей не только как великий победитель, но и как человек, который построил канализацию, доки, дороги и каналы, мосты и здания, ввёл пост префекта, учредил справедливые законы.

   — Я смеюсь не над тобой, Наполеон, — мягко ответила она. — Я вспомнила о тех глупостях, которые они говорят о тебе.

   — Над чем они смеются? — спросил он. — Над теми огромными доками, которые были сделаны по моему приказу в Антверпене?..

Он не стал рассказывать Марии обо всех реализованных делах и проектах, упомянув лишь о некоторых из них. Он рассказал ей о том, как хотел положить конец превосходству Англии в морях и океанах, её преступной политике присвоения себе чужих прав; сделать морские пространства свободными для передвижения кораблей под различными национальными флагами. В этом он рассчитывал на поддержку других стран.

   — Я тебя утомил, Мария? — спросил Наполеон, прервав свои размышления.

   — Нет, правда нет! Ты ведь знаешь, я люблю тебя слушать. — И это было правдой. Она была горда тем, что её посвящают в такие секретные планы. К тому же она всегда старалась поддерживать его, и если бы даже он неустанно повторял десять заповедей, она бы всё равно внимательно его слушала и не жаловалась. Она была растрогана его откровенностью — великий Юпитер взирал с высоты на неблагодарный мир.

   — А теперь, — внезапно проговорил он, — я не могу видеть даже свою жену.

И он начал с теплотой, с излишней теплотой, как ей показалось, рассказывать о Марии-Луизе. Он ни в чём её не винил, считая, что она очутилась в руках жестоких людей, которые перехватывают или задерживают её письма. Он говорил о том, что не собирается сдаваться, что один из его офицеров находится сейчас у императрицы и, по его расчётам, через неделю или две привезёт её на Эльбу.

Мария Валевская ничего не ответила. Она просто не могла сказать ему о том, что Мария-Луиза никогда не приедет.

Ветер посвежел, и стало прохладнее. Внезапно он поднялся на ноги и повёл себя опять как влюблённый юноша.

   — Прости меня, Юнона! Нет ни прошлого, ни будущего. Есть только один этот бесконечный день на Олимпе. Моя дорогая Мария, есть только ты и я! Обними же своего потрёпанного жизнью Юпитера!..

Остаток дня прошёл без печали. Александр, одетый в польский костюм, прятался среди деревьев. Наполеон опять играл роль чуткого молодого любовника. Вечером за ужином, находясь в приподнятом состоянии духа, вдали от условностей дворца, он развлекал общество рассказами о своих придворных и о высшем обществе Портоферрайо.

Внезапно он указал в направлении моря:

   — Что это там такое?

Весь Портоферрайо сверкал огнями.

Рано утром было доставлено письмо от генерала Дрюо.