Статья вторая. Герцог Пармский заплатит военную контрибуцию размером в два миллиона ливров французскими деньгами, из которых пятьсот тысяч будут выданы в течение пяти дней, а остальные в последующие десять дней.

Статья третья. Он передаст французской армии тысячу двести упряжных лошадей с полной сбруей и хомутами, четыреста кавалерийских лошадей с полной сбруей и сотню верховых лошадей для высшего офицерского состава.

Статья четвёртая. Он передаст по выбору главнокомандующего двадцать картин из тех, что имеются в герцогстве на сегодняшний день.

Статья пятая. В течение пятнадцати дней он доставит на склады армии в Тортоне десять тысяч центнеров пшеницы, пять тысяч центнеров овса и в течение того же срока передаст в распоряжение главного интенданта две тысячи волов для нужд армии.

Статья шестая. При условии выплаты вышеупомянутой контрибуции Герцогство Парма до момента окончания переговоров в Париже будет считаться нейтральной стороной».

Он бросил взгляд на молодого наместника, который слушал его очень внимательно.

   — Таковы мои условия, синьор граф. Полагаю, вы понимаете, что я мог сделать их более жёсткими.

Граф ди Сан-Витале слегка поклонился.

   — Весьма вам признателен, синьор генерал. По-моему, такие условия ничем не отличаются от разбоя.

Бонапарт резко и гневно возразил ему:

   — Я не собираюсь обсуждать их с вами! Вам предлагается без задержки передать их вашему повелителю! — Он протянул листок.

Граф принял бумагу, взглянул на неё, а затем тщательно сложил, прикасаясь к ней кончиками пальцев, словно боялся испачкаться в плебейской грязи.

   — Следовательно, синьор генерал, я больше не являюсь вашим пленником и наконец волен удалиться?

Какими нелепыми казались эти вычурные, манерные фразы в устах столь жалких, беззащитных людишек! Бонапарт с нескрываемым раздражением ответил:

   — Вы совершенно свободны, синьор граф. Только немедленно передайте этот документ своему герцогу!

Но граф ди Сан-Витале так и не оставил своих надменных манер.

   — Я сделаю это, синьор генерал. — Он поклонился и сказал по-французски: — Честь имею, месье!

Затем граф не торопясь повернулся и вышел из комнаты. Бонапарт проводил его взглядом, а затем, обернувшись к Бертье, усмехнулся.

— Щенок! — бросил он.

Всю оставшуюся часть дня Бонапарта продержало в штабе множество неотложных дел. Пришлось выполнять уйму обязанностей: всё в этой армии держалось только на нём — у главнокомандующего не было подчинённых, которым он хотя бы на минуту мог доверить вопросы снабжения и транспорта, размещения складов, организацию госпиталей и санитарных служб, улаживание дел с местными властями, разработку многочисленных требований к проведению реквизиций. Пришло сообщение о том, что десятитысячная Альпийская армия Келлермана движется к нему на подкрепление через Пьемонт, по Валь д’Аоста и долине Стуры. Вызывали беспокойство постоянные жалобы на грабежи. В Пьяченцу пробрались дезертиры, всегда рыскавшие в тылу своих частей, взломали лавки и надругались над жителями. Сообщалось, что некоторые офицеры крали лошадей. Эти новости привели его в ярость. Придётся расстрелять ещё несколько этих негодяев! Его всегда преследовал страх, что местные жители, страдающие от мародёрства, не выдержат и поднимут против французов восстание.

До самого наступления темноты он так и не нашёл времени спуститься к реке. Картина, открывшаяся перед ним в наступивших сумерках, была живописной. Огромные костры, разведённые у беспорядочной вереницы маркитантских повозок, освещали тысячи гусар и драгун в медных шлемах, лошадей, шумно хрупавших реквизированным в Пьяченце кормом... Группы осмелевших горожан стояли и глазели на этих ставших легендарными солдат. В свете костров, располагавшихся через каждые десять ярдов, по наведённому мосту, который раскачивался на поддерживавших его лодках, шли на другой берег кавалеристы, ведя в поводу своих коней.

Он удостоверился в том, что дивизия Лагарпа полностью переправилась и уже двинулась на поддержку к Даллеманю. К нему подъехал адъютант и доложил, что дивизия Ожеро нашла другой паром в трёх милях вверх по течению и переправляется как с его помощью, так и на нескольких груженных солью баржах, которые удалось приспособить для переправы.

Тем не менее позиция всё ещё оставалась уязвимой. Он немедленно отдал приказ, чтобы инженер-офицеры, сапёры и рабочие были переправлены на левый, северный берег реки для постройки там оборонительных укреплений — на случай, если старый Болье всё же атакует его чересчур растянувшиеся силы. Две дивизии французов всё ещё находились в тылу, на этой стороне реки. Пленные утверждали, что мешавшие переправе гусары были передовым дозором австрийского соединения из семи батальонов и шести эскадронов, которым командовал генерал Липтай. Болье, всё же заподозривший, что серьёзной попытки форсировать По в Валенце не будет, и тревожившийся за свои коммуникации, перпендикулярные дороге Пьяченца — Лоди, послал их на разведку три дня назад. Это сильно обеспокоило Бонапарта. Он приказал Андреосси работать всю ночь над более капитальным мостом, по которому без задержки можно было бы перебросить безнадёжно застрявшую в глубоком тылу артиллерию. Здесь у него не было ничего, если не считать шести орудий авангарда и ещё трёх пушек, которые он велел «любыми правдами и неправдами» перебросить из Кастель-Сан-Джованни. Австрийские батальоны Липтая маневрировали где-то поблизости...

Через тёмный, наполовину средневековый, наполовину ренессансный город Бонапарт поехал обратно в штаб. Худшее осталось позади. Он переправился через По и занял плацдарм на другом берегу. В случае завтрашней атаки Липтая Даллемань, Лагарп и Ожеро сумеют удержаться своими силами. Да, но каков Болье? Значит, этот семидесятилетний противник был вовсе не такой дурак, как думалось, и вовсе не такой ротозей, как хотелось верить. Вполне возможно, что он с основными силами маршировал где-нибудь неподалёку. Конечно, гонцы Липтая уже давно неслись к нему, чтобы сообщить о появлении французов на северном берегу По и об угрозе австрийским коммуникациям. Если бы Болье уже выступил, не нашлось бы никакой возможности перерезать его пути снабжения, и тогда австрийцы могли бы спокойно готовиться к генеральному сражению. А он сумел бы собрать свои силы не раньше двадцать первого флореаля, то есть через три дня, когда к Пьяченце подошли бы дивизии Массена и Серюрье, форсированным маршем двигавшиеся из далёкого тыла. И даже те войска, артиллерия и обоз, которые были с ним, закончат переправу не ранее завтрашнего дня. Успех рискованного предприятия всё ещё висел на волоске.

Прибыв в штаб, он продиктовал несколько приказов. Срочный приказ Лагарпу он впервые позволил сформулировать и подписать Бертье, поскольку буквально валился с ног и намеревался перехватить часок-другой сна.

«Главнокомандующий уполномочил меня, мой дорогой Лагарп, предупредить вас, что вы должны собрать всех солдат и не позволять им заниматься грабежом, дабы не случилось так, что они будут разбросаны, когда появится враг и начнёт беспокоить их. Успех нашего перехода зависит от дисциплины, которую вы установите в своих войсках. Соберите также всю кавалерию; позвольте только одним лазутчикам удаляться от своих частей; займите позиции возле переправы — в том месте, которое покажется вам наиболее удачным. Проявите заботу о том, чтобы ваши дозорные не спали; как вы понимаете, всякая ложная тревога, когда за спиной река, может стать очень опасной, если войска не соблюдают строжайшего порядка».

Был ещё один приказ, адресованный Кильмэну:

«Генерал Кильмэн отдаст приказ генералу Бомону немедленно переправиться через По и взять на себя командование всеми кавалерийскими отрядами по мере того, как они будут переправляться на другой берег. В намерения главнокомандующего входит то, чтобы генерал Кильмэн остался на переправе, где должен присутствовать для обеспечения порядка и ускорения перехода всей кавалерии — за исключением одного полка, остающегося при штабе. Переправа будет продолжаться всю ночь».