– Я и в самом деле опечалена тем, что случилось с твоей женой, Келвин. И мне жаль, что мы втянули тебя в такие неприятности. Может быть, мы все-таки могли бы что-то исправить? Может быть, нам написать письмо повелителю Мекате, когда мы благополучно уберемся с острова?

– Это наивно, Флейм, – прервала ее Блейз. Я подумал, что ей, должно быть, часто приходится говорить подруге о ее наивности. – Вряд ли кто-то обратит внимание на письмо беглой заключенной и ее сообщницы, объясняющих, что они принудили Гилфитера им помогать.

Флейм вздохнула.

– Пожалуй, ты права.

Блейз повернулась ко мне.

– В самом ли деле тебя будут преследовать даже на Небесной равнине? Или стражники гонятся только за нами?

– О да, они явятся на Небесную равнину. Меня они хотят схватить не меньше, чем вас.

Блейз бросила на меня скептический взгляд, и я объяснил:

– Тут дело в отношениях между нами, горцами-пастухами, и властями на побережье. Мы платим повелителю налог тканью, сотканной из шерсти новорожденных селверов. Это очень тонкая шерсть – ее называют шерстяным шелком, – и она высоко ценится. – Я коснулся рукава своей рубашки. – Вот это, например, шерстяной шелк. Получая от нас такую подать, власти нас не трогают. Никому не позволено являться на Небесную равнину без нашего согласия. Мы сами устанавливаем свои законы, сами решаем свои дела, сами учим своих детей. Конечно, раз в год к нам приходит гхемф, чтобы нанести татуировку на мочки новорожденных. Однако имеется одна загвоздка: любой из нас, как только спускается с Обрыва, подпадает под действие законов побережья и не может искать убежища на Небесной равнине, если в чем-нибудь провинился.

К тому же есть еще одно обстоятельство. Почему-то жители побережья нас опасаются… даже попросту боятся. Мы выше ростом и сильнее. Мы представляемся им странными – с нашими рыжими волосами, светлой кожей и непривычным акцентом, а главное – с нашими верованиями, которые они считают греховными, поскольку мы не поклоняемся никаким богам. Большая часть земли на Мекате принадлежит нам, а не им. Жители побережья владеют узкой полоской земли и цепляются за нее, как папоротник за трещину в скале. Им, похоже, требуется постоянное подтверждение того, что мы не свалимся им на голову и не скинем их в океан.

Так что за мной гнаться они будут, даже если бы со мной не было вас, – для них это вопрос принципа. А уж если они меня схватят, наказание выберут самое суровое. Я понял это, как только услышал от гхемфа, что повелитель послал в погоню своих гвардейцев – он, похоже, поддерживает феллиан. И преследователи не медлят: они еще ночью послали в море лодки, чтобы помешать нам сбежать на корабле.

Флейм выругалась так грубо, что я изумленно заморгал. Не обращая на меня внимания, она добавила:

– Значит, дело действительно плохо. Прости нас.

– Они же не могли знать, что мы укрылись в селении гхемфов! – возразила Блейз.

– Конечно, не могли. Они туда явились просто потому, что причал гхемфов ближе всего к началу тропы, ведущей на Небесную равнину. Наверняка другие стражники искали нас по всему городу.

Птичка Флейм, которая сидела у нее на колене, зачирикала. Девушка сказала:

– Руарт интересуется: что же ты теперь будешь делать? Твой народ тебя спрячет?

– Не знаю. И не надо пытаться уверить меня в существовании говорящих птиц, – с отвращением добавил я. – То, что я родился среди пастухов, не делает меня тупым, необразованным и готовым верить в сказки.

Флейм мгновение помолчала, потому заговорила странно напряженным голосом:

– А то, что я разговариваю с птицей, не делает меня ни лгуньей, ни безумной. Может быть, мне и было бы трудно доказать, что я понимаю Руарта, но доказать, что он понимает тебя, я могу. – На меня буквально обрушился запах ее гнева.

– Осторожнее, Флейм, – предостерегающе сказала Блейз, но в ее голосе мне послышалась усмешка. – Ты же сама недавно говорила, что незачем ему знать о птицах-дастелцах.

Однако мои слова задели цирказеанку, и теперь ее было не остановить.

– Ладно, пора ему узнать. Нам ведь предстоит вместе путешествовать.

– Ничего подобного! – возразил я.

Флейм решительно продолжала, обращаясь не ко мне, а к Блейз:

– Блейз, мы разрушили его жизнь. Ему придется отправиться с нами: ведь ничего больше не остается. Мы должны ему помочь, а он, может быть, поможет нам. В конце концов, он невосприимчив к силв-магии, а возможно, и к дун-магии тоже. – Флейм повернулась ко мне. – Скажи Руарту, чтобы он что-нибудь сделал – что-нибудь, конечно, что может сделать птица. Придумай что-нибудь сам.

Я посмотрел на птичку. Солнце еще не совсем село, и я мог хорошо ее разглядеть. Руарт глядел на меня, склонив голову, блестящими синими глазами.

– Хорошо, – согласился я, уверенный в том, что смогу разоблачить любой их трюк. – Флейм, закрой глаза и сиди абсолютно неподвижно. Ты тоже, Блейз. – Флейм пожала плечами и выполнила мои указания, Блейз с усмешкой сделала то же самое. Потом я сказал:

– Руарт, сядь мне на руку и пять раз меня клюнь.

Руарт не стал медлить. И стесняться не стал тоже: изо всех сил клюнул пять раз мою руку, лежавшую на колене. Взлетев на плечо Флейм, он с довольным видом посмотрел на меня. А я почувствовал, как мой разумный и упорядоченный мир разваливается у меня на глазах второй раз за два дня.

– Ах, боже, – раздраженно бросила Флейм, открыв глаза и увидев кровь у меня на руке. – Руарт, как тебе не стыдно! – Она виновато мне улыбнулась, а Блейз от всей души расхохоталась.

П о правде говоря, я старался совсем не думать о Руарте. А также о силв-магии. И о дун-магии тоже.

Спал я плохо, а на следующее утро, когда мы снова двинулись в путь, решительно пошел вперед, ведя в поводу Скандора, не дожидаясь постоянно отстававших женщин. Блейз, конечно, с легкостью могла бы идти со мной наравне, но предпочитала не оставлять Флейм. Меня это вполне устраивало: мне было лучше одному. Иногда меня догонял пес Блейз, Следопыт – сплошные лапы и высунутый язык, – чтобы проверить, не потерялся ли я, но в остальном мне не мешали предаваться печальным размышлениям. О Джастрии. О том ее последнем взгляде.

К середине утра я добрался до конца тропы. В воздухе все еще висел туман, как это обычно и бывало на Небесной равнине; он не рассеялся и к тому времени, когда меня догнали Блейз и Флейм.

– Подождем, пока прояснится? – спросила Блейз, вглядываясь в мутную белизну. Эта полукровка даже не запыхалась после подъема.

– Дожидаться такого можно несколько дней. Нет, мы пойдем дальше.

– Но я что-то не вижу ни одной тропинки…

– А их и нет. На Небесной равнине нет ни дорог, ни троп, ни даже самых маленьких тропинок.

– Ни одной?

– Ни одной. Только в каждом тарне между домами лежат камни, чтобы можно было ходить, не замочив ног и не вытаптывая траву. Вот что: пока вы здесь, вы должны соблюдать обычные для нас правила. Нельзя идти по следам того, кто идет впереди: иначе можно протоптать дорожку.

Флейм широко раскрыла глаза.

– А чем вам не угодили дорожки?

– Я уже говорил: природе Небесной равнины легко причинить вред. Здесь растут только луговые травы и камыши, а дожди идут часто и бывают сильными. Если не будет травы, почва окажется размыта. Эрозия – самый страшный враг Небесной равнины. Поэтому мы не прокладываем троп. Вы должны идти не за мной, а рядом, и следить за тем, чтобы не нарушить слой почвы.

Флейм с беспокойством посмотрела на пелену тумана.

– Все это очень хорошо, но как мы найдем дорогу?

Я показал на юг.

– Мой тарн в пяти часах езды отсюда рысью. Даже в самом густом тумане я не заблужусь, потому что чую дом.

– Неужели он так сильно воняет? – с невинным видом спросила Флейм.

Я не смог определить, говорит ли она серьезно или просто дразнит меня.

– Он совсем не воняет. Мой тарн пахнет свежеиспеченным хлебом, дымом очагов, сухими цветами, из которых наш сосед-ткач делает краску для шерсти. Еще он пахнет лепешками, которые моя невестка только что сняла с плиты.