«Что заставляет тебя думать, что ты его превзойдешь?» – знаками спросил я.

Ее улыбка стала шире.

– Дело в том, что я буду пользоваться уже существующей властью, Руарт, светской властью властителя. О, на это потребуется немного больше времени, чем я вначале рассчитывала, изза твоего вмешательства. С помощью Габании и Страси, имея целую команду рабов, я легче добилась бы своего. Мы могли бы нанести… ээ… неприкрытый удар дунмагией. Однако тебе вздумалось убить тех двух сук, а в одиночку мне трудно контролировать так много людей разом. Так что план пришлось изменить… впрочем, это мелочь. Может быть, большая тонкость даже и принесет лучшие результаты. – И Лиссал принялась описывать мне, как собирается подчинить себе правящую династию Брета и ее администрацию.

Я мог только молча слушать. Я не знал, ужасаться ли тому, что она может преуспеть, или бояться, что в случае неудачи она погубит множество невинных.

Немного выше по течению реки смотритель дамбы привел в действие механизм, открывающий ворота. Стена воды ринулась по руслу к заливу. Я услышал ее приближение задолго до того, как увидел возникший из темноты у меня за спиной пенящийся белый гребень. Инженер с Тенкора по имени Гормас Джейдон – по словам моего отца, наш предок по прямой линии – придумал дамбу, которая перекрывала течение реки Ступицы и позволяла воде скопиться за ней. Потом, в момент наибольшего отлива, ворота быстро открывались, и возникала волна, устремляющаяся по заливу в океан. Это заложило основу процветания и Ступицы, и Тенкора. Статуя Гормаса высилась на главной площади Ступицы: дородный человек в смешном наряде с оборочками по моде двухсотлетней давности. Табличка на памятнике не упоминала о том, что Гормас происходил с Тенкора… Но я опять отвлекся.

Я ждал, прислушиваясь к журчанию воды, превращающемуся в шипение, а потом в рев; возбуждение нарастало. Ради него я и жил. Это был наркотик, такой же сильный, как вытяжка из морских звезд, которую курят на острове Китал, чтобы вызвать видения, или яд актинии, благодаря которому жители Южных островов погружаются в галлюцинации. Он давал острое ощущение полноты жизни, он был самой жизнью.

Я удерживал зажженный Джесендой огонек впереди полоза, а сам зажег второй, освещавший волну позади меня. Меня поразило, как легко оказалось снова использовать силвмагию после всех этих лет, когда я сопротивлялся искушению. Магическая сила послушно откликалась на мысленный приказ, нетерпеливо трепетала на кончиках пальцев, как если бы я постоянно питал ее, а не сопротивлялся ее призыву. Я чувствовал, что поступаю правильно.

Волна показалась изза поворота реки, и рев удвоился. Он всегда пугал: нарастание звука говорило скорее о стихийном бедствии, а не просто об отливе. Стена кипящей белой пеной воды – теперь пронизанной голубыми отсветами силвмагии – неслась на меня, как неминуемая смерть. На мгновение мое сердце перестало биться, как бывало всегда, но потом рефлексы тренированного пловца взяли верх, и я начал грести. И наконец наступил волшебный момент, когда волна скользнула под полоз и подняла его, как упавший в воду лепесток…

Каждый раз это чудо – волшебство природы, не имеющее ничего общего ни с силв, ни с дунмагией, – зачаровывало меня. Могучая сила волны заставляла меня чувствовать себя оседлавшим живое существо, зверя, который растерзает меня, стоит сделать хоть одно неверное движение. Устрашающий рев стих, как если бы его угроза не распространялась на меня, ставшего частью волны; полоз слился со мной, стал просто еще одной частью тела пловца – я был кентавром, человекомволной, мчащимся по заливу домой.

Все это я знал, знал заранее. Впрочем, в этот раз были и отличия. Я никогда раньше не отправлялся в путь ночью. Никогда еще волшебный огонек не бросал свои мягкие отсветы на воду и отмели, мешаясь с лунным светом. Никогда еще я так остро не чувствовал мир вокруг меня. Никогда еще я не ощущал такой полноты жизни. Что было тому причиной?

Непривычное действие магии? Великолепие волшебного огонька, окружающего меня озером света в эту ночь одной луны? Тот факт, что утром я избег смерти, когда другие люди вокруг меня умирали? Или взгляд, брошенный на Джесенду Датрик, лишивший меня высокомерия никогда не любившего сердца?

Может быть, все это разом.

Во время того путешествия был момент, когда мне показалось, что не я один мчусь на волне. Чтото заставило меня посмотреть направо. Над водой виднелось лицо и плечи пловца, передвигавшегося без помощи полоза. Я был так поражен, что едва не потерял волну. На краткий миг наши взгляды встретились, и мы разделили магию окружающей нас ночи. После первоначального шока страха я не испытывал. В моем спутникепловце не было ничего пугающего. Я подумал, не повстречал ли одно из тех мифических существ, о которых с благоговением рассказывали моряки, – морскую нимфу, которые, как говорили, иногда выносили на берег потерпевших кораблекрушение. Матросы баркасов и пловцы, бывало, говорили о них – водяных духах, которые, расшалившись, могли опрокинуть полоз или лодку и сбросить пловца в воду залива.

Примерно через пять минут существо исчезло так же загадочно, как и появилось, скрывшись под водой, – еще одно воспоминание о том путешествии вниз по заливу, еще одна часть того целого, которое я до сих пор отчетливо помню, как будто это случилось вчера: каждый оттенок, каждая подробность, каждый отблеск волшебного огонька на отмелях залива.

Хотя та ночь отпечаталась в моей душе как радость, в сердцевине ее таилась тьма. Я понимал, что должен сгорать от стыда, но совершенно его не испытывал. Я знал, что мне следует терзаться угрызениями совести: брошенная мной любовница умерла вместе с моим ребенком, а я чувствовал только облегчение. Хуже того: я питал к ним так мало чувств, что с легкостью увлекся другой.

Джесенда… Ее имя шептал мне ветерок. Джесенда, Джесенда…

Там, где залив тянулся прямо, дно было ровным и волна вела себя спокойно, я позволял себе задумываться о том, что меня тревожило: Джесенда позволила мне увидеть ее колдовской огонек; Датрик плел интриги, чтобы сделаться главой Совета; мой отец был так заинтересован происходящим в Ступице, что велел мне возвращаться в темноте, хорошо зная, чем это может кончиться. И как может мужчина завоевать сердце женщины, если она презирает его за прошлое?

«Джесенда, – думал я, – я тебя завоюю. Ты будешь моей. Я должен этого добиться».

Я сделал, как велел отец: добирался до дома из гавани задворками, чтобы никто из обладающих Взглядом в том маловероятном случае, если бы они оказались на улицах в этот час, не мог вспомнить – даже если бы когдалибо знал, – что сын главы Гильдии – силв. Я отнес письма в спальню отца перед рассветом и сообщил заодно о смерти Бартбарика. Я был измучен и чувствовал себя как мачта судна, гонимого бурей, готовая вотвот сломаться от слишком большой нагрузки за слишком короткое время.

Ни сочувствия, ни заботы мой отец не обнаружил. Если он и был доволен тем, что я проявил инициативу и отправился к Датрику вместо того, чтобы передать письма какомунибудь безымянному клерку, он своего удовольствия ничем не показал. Вместо этого он приказал мне оставаться дома до тех пор, пока аура силвмагии не поблекнет.

Мне, наверное, следовало этим удовольствоваться, но я, должно быть, слишком устал. Я достиг точки, когда не мог больше беспрекословно выполнять его распоряжения, не получая ни благодарности, ни признания своих заслуг.

– И как же мне определить, когда сияние силвмагии погаснет и будет безопасно выходить, если нельзя спросить об этом обладающего Взглядом? – поинтересовался я.

– И думать не смей подойти близко к комунибудь, обладающему Взглядом! – в панике рявкнул он.

– Едва ли меня можно винить за то, каким я родился, – бросил я в ответ. – Почему мне следует стыдиться полученного по наследству дара силва? – На эту тему мы, конечно, говорили и раньше, и глупо было с моей стороны снова начинать спор.