– Разве ты не хочешь меня, Головастик? – спрашивала она и облизывала губы кончиком языка.

Я отвечал ей всегда одинаково: улыбался и отводил глаза.

– Почему бы тебе не поцеловать меня? – спросила она однажды, выйдя из моря – обнаженная, как всегда, все еще покрытая каплями воды. Я сделал шаг назад и протянул ей полотенце. – Мне было бы так легко убить тебя, знаешь ли. Какнибудь ночью, когда ты будешь спать… – Я кивнул. Ее глаза сверкнули. – Почему ты так уверен, что я этого не сделаю, птичка? – Она подошла вплотную и провела ладонью по моей щеке. Я решительно отвел ее руку, удерживая ее на расстоянии. – Как тебе понравится, когда я заберусь в постель властителя Брета, Руарт? Как тебе понравится, когда он меня… – Я выпустил ее руку и ушел.

Я вел опасную игру и понимал это; однако другого способа вести себя с ней я не знал.

На следующее утро, когда я проснулся, она снова заговорила со мной. На этот раз в голосе ее звучала неуверенность, выдававшая ее сомнения, и вопрос, который она мне задала, оказался неожиданным: я удивился, почему она не задала его раньше. Я до сих пор отчетливо помню ту сцену: солнечный свет проникал в лачугу сквозь щели в стенах, Лиссал раскинулась на постели, которую по ее приказанию перенесли из капитанской каюты «Любезного», я свернулся на подстилке на полу. Это не причиняло мне неудобств: в конце концов, я никогда не спал в кровати. Гораздо больше я страдал от солнечных ожогов и укусов песчаных блох, которые преследовали меня днем и ночью. Я завидовал Лиссал: остатки дунмагии держали насекомых от нее на расстоянии.

Я уже некоторое время не спал – просто лежал и пытался найти выход из ситуации, которая представлялась безвыходной, – когда услышал, как она шевелится. Она повернулась на бок и посмотрела на меня.

– Ты убил Габанию и Страси? – спросила она.

Это был первый случай, когда она проявила интерес к их исчезновению. То, что она спросила об этом сейчас, могло означать, что она поразмыслила, но это были размышления извращенного ума, а не разума, возвращающегося к здравым основам.

Я попытался солгать в ответ… и не смог. Ее я обманывать был не в силах. Да и если она обдумала случившееся, все было очевидно. Я был единственным человеком на борту «Любезного», не лишенным дунмагией всякой способности причинить вред злым колдуньям, а прыгнуть в море по собственной воле они едва ли могли.

Так что я просто лежал, глядя на Лиссал.

– Руарт, Руарт, что мне с тобой делать? – мягко спросила она. – Если ты мог убить их, ты можешь убить и меня. – Я покачал головой и жестами подтвердил свое отрицание, чтобы сделать его более убедительным. – Может быть, и нет, – продолжала она. – Но тыто можешь разговаривать с людьми в Бретбастионе. Ты можешь разрушить мои планы, сообщив, что я осквернена.

«Я не могу говорить, – знаками показал я ей. На самом деле теперь это было уже не так. Я трудолюбиво упражнялся каждый день, когда удавалось найти момент, когда меня никто не слышал, – и на борту корабля, и здесь, на берегу. Я разговаривал с крестьянами, у которых покупал еду, и они уже понимали почти все, что я говорил. Я просто не хотел, чтобы об этом знала Лиссал. – Если я сообщу комунибудь в Бретбастионе, тебя убьют. Я этого не допущу», – показал я ей знаками.

– Ты можешь написать, – сказала Лиссал. – Ты мог бы послать письмо менодианам на Брете или на Тенкоре. Ты мог бы написать хранителям. Или Блейз. Как же я могу взять тебя с собой? Ты меня выдашь. А наложить на тебя заклятие я не могу: ты обладаешь Взглядом.

Я молчал. Конечно, она была права. Было бы безумием с ее стороны позволить мне сопровождать ее, оставить меня в живых. Единственная причина того, что я до сих пор был жив, заключалась в присутствии гдето в глубине ее существа Флейм, которая не давала ей следовать логическим курсом, не давала убить меня ночью во сне или заклятием принудить когото другого убить меня. Это было лишь вопросом времени…

Мы смотрели друг на друга, соединенные нашим прошлым, нашей любовью и нашими сожалениями, но разъединенные дунмагией.

«Ты не можешь этого сделать», – показал я ей знаками.

– Это только вопрос времени, – тихо ответила она, вслух высказывая мою собственную мысль, и я услышал в ее голосе печаль, но и злорадное предвкушение тоже. – Он растет. Он каждый день вливает в меня все больше дунмагии.

«Он всего лишь зародыш, – знаками ответил я. – Он не может думать. Он пока еще ничего не знает. Только ты можешь действовать, но ты можешь и сопротивляться».

– А когда он родится, ты его убьешь… потому что только в случае его смерти твоя хнычущая Флейм получит шанс. По крайней мере ты так думаешь. Как же я могу позволить тебе добиться своего?

Все было так, все, что она говорила, было верно, и я замолчал.

– Ах, Руарт, ты должен будешь умереть прежде, чем он родится. То, чем я становлюсь, скоро пересилит то, чем я была… и ты об этом узнаешь первым. – Это было предостережением. Я услышал невысказанные слова, выговорить которые Флейм не могла: «Беги, Руарт, беги, пока еще можешь. Найди безопасное убежище».

Мое присутствие было дилеммой, которую ни один из нас не мог разрешить. Я мог выдать ее любым из тех способов, которые она назвала, но я не хотел причинять ей вред. Если ее захватят хранители, я сомневался, что они сумеют ее исцелить. Возможно, они ее просто убьют, как убивали собственных оскверненных силвов. Может быть, они и не очень будут хотеть этого, потому что Лиссал – Дева Замка, наследница престола и потенциальная супруга властителя Брета, но в случае необходимости они не поколеблются.

А если я сообщу менодианам, какой от этого будет прок? Я знал, что Райдер мечтал о лекарстве от магии, но это пока только мечтой и оставалось. Менодиане могут решить, что лучше Флейм убить, освободить ее душу, пока она против ее воли не погублена.

Я встал, чтобы мои знаки были более понятными.

«Я никогда не выдам тебя менодианам или хранителям. И вообще никому, кто захочет причинить тебе вред».

Лиссал нахмурилась и села на постели.

– Я чегото не понимаю. Что ты хочешь сказать?

Было так трудно найти слова, которые можно было бы передать человеческими жестами и свистом, но я должен был попробовать. От успеха могла зависеть моя жизнь.

«Мы, дастелцы, были так беззащитны перед всякими опасностями, пока оставались птицами. Даже какаято паршивая сорока могла угрожать нашим жизням. Единственное, что у нас было, – это наша верность. Верность нашим семьям, нашим друзьям, нашей стае – всему нашему народу. Больше мы ничего не имели, и верность для нас означает честь. Без верности друг другу мы бы не выжили. И ты, Флейм, была мне верна, хоть я и был всего лишь птицейдастелцем. Ты никогда не колебалась, хоть и не имела гарантии того, что я когданибудь стану человеком. Так как же я могу бросить тебя, хоть ты можешь никогда больше и не стать силвом? Я буду с тобой, пока один из нас не умрет. И я никогда не причиню тебе вреда и другим не позволю. – Я пожал плечами. – Если ты меня убьешь, так тому и быть».

– А как же мой сын, Руарт? Как я вижу, о нем ты ничего не говоришь. – Она поднялась и подошла ко мне; ее волосы были спутаны, глаза опухли со сна. – Я верю тебе. Но я также верю твоему молчанию – тому, о чем ты не говоришь. Ты убьешь моего сына при первой же возможности.

Я помотал головой, но Лиссал прошла к двери и встала там, глядя в океанскую даль; глаза у нее были отсутствующие. Багровые отсветы дунмагии, лишь изредка пронизанные, как далекими звездами, проблесками голубизны, все еще играли на ее коже. Они стали менее яркими и теперь не мешали мне видеть ее лицо, не мешали замечать малейшие оттенки выражения.

– В день, когда родится мой сын, ты умрешь, Руарт, обещаю тебе это. До того я намерена наслаждаться твоими мучениями.

Я не мог сообразить, что на это ответить. Все еще глядя вдаль, она тихо проговорила:

– Ты думаешь, что Блейз догонит нас, верно? – Я промолчал. – Ей это не удастся, знаешь ли. Ей ведь неизвестно, куда мы отправились. Она ни за что не поверит, что я могу по доброй воле выйти замуж за властителя Брета. Ох, со временем она, конечно, узнает, но тогда будет уже слишком поздно. – Лиссал оглянулась на меня и улыбнулась. – Понимаешь, Мортред открыл мне, как превращать силвов в дунмагов. К тому времени, когда сюда доберется Блейз, а хранители узнают, что происходит на Брете, все они опоздают. Я буду обладать властью, перед которой успехи Мортреда в Криде покажутся детской забавой.