Мыслили все ровно с князем, и план мало-помалу сложился. «Сколь раз говорено было, что надобно поспешать, а всё топчемся на месте, — думал Пётр. — С черепашьей медленностью и неуклюжестью разворачиваемся. А ну как некую хитрость замыслил король Карл в противность плану Кантемира? Этот может придумать нечто такое, что опрокинет нашу силу — он полон ада, полон злобы, полон мести. И вдобавок застоялся, как резвый скакун в нелюбезном стойле. Жаждет скачки — дела, денно и нощно обмысливает его в своём убежище».
— Доносят ли конфиденты наши о главном шведе? — спросил царь. — Каково король злобствует?
— Его высочество господарь более всего об этом сведом, — отозвался канцлер.
Кантемир охотно подтвердил. Его люди были в Бендерах и округе, пользуясь тем, что тамошний сераскер считал их своими и никаких препятствий не чинил до самого последнего времени. Карл окопался в сельце Варнице под защитой крепостных стен. Но говорили, что при приближении российского войска король со всеми своими шведами приготовился отбыть на юг, в крепость Аккерман, что переводится с турецкого как «белая крепость». Отбыл ли — о том не доложили. Ни султан, ни паша Бендер его уж не хотят: проку-де от него никакого, а расход великий. А уж беспокойства сколько — паша жаловался весною ему, Кантемиру, что король вечно всем недоволен: и почестей ему мало, и провиант худой, и людей скудно продовольствуют, и материалу на строительство не дают.
— Охота ему меня побить, — засмеялся Пётр. — Да токмо руки коротки. Он ещё себя окажет — турка плакать заставит, вот увидите. Эх, славно б было, коли удалось бы нам его захватить! Как думаешь, Борис Петрович?
Шереметев наморщил лоб. А потом осторожно проговорил:
— Сию операцию надобно со тщанием готовить. Допрежь сего разведать место, повадки королевские, сколь народу его охраняет. Предвижу: немалая сила на то потребна. Стоит ли Карл того, государь?
— По мне, так стоит, — отозвался Пётр. — Сильно воду мутит, война по его наущению затеяна. Давай обдумаем, Борис Петрович.
Шереметев неохотно согласился. Риск был велик, а успех весьма не ясен.
Неожиданно подал голос дотоле молчавший Фома Кантакузин. Кастриот опасливо глядел на него, как видно ожидая подвоха: князь этот славился своей строптивостью и перекорством.
— Король шведский есть неприятель испытанный, — обратился он к Петру, — только не объявился бы иной неприятель — нежданный: господарь наш Брынковяну. Ему надо частицу российской силы послать для укрепления духа. Коли будут в Бухаресте либо близ него русские полки, он тотчас перестанет колебаться и передастся на вашу сторону.
Царь одобрительно кивнул — это представлялось важней, нежели изловление Карла.
— Кого пошлём, Борис Петрович?
Шереметев снова наморщил лоб, мясистые складки от умственных усилий приметно двигались. Наконец он изрёк:
— Полагаю, государь, бригадира Луку Чирикова — он есть надёжен, с четырьмя полки довольно будет.
— С Богом, — тотчас согласился Пётр. — И князь с Кастриотом к нему пристанут.
Кастриот был старый знакомец: не раз посылал его господарь Брынковяну на Москву в исшедшем годе. Полтава многих единоверцев одушевила на свержение османского ига. Уповал на руку Петра и господарь. Желал тесного союза, заверял в верности и сулил всякую помощь. Манил и союзом с другими единоверными народами, был чистосердечен в своих порывах. Иначе зачем бы ему засылать послов: слишком велик был риск. Турки вырубали под корень тех, кого подозревали в измене — целыми семьями.
— Помилуй, государь-царь, — взмолился Кастриот. — Посылал меня господин мой с уведомлением о мире, чаемом визирем. Как явлюсь перед ним с пустыми руками?
— Сочинять ли бумагу? — обратился Пётр к Головкину: канцлер был главою дипломатической части и царь не желал умалять его.
— Нет нужды, — нимало не медля, отрезал канцлер. — От визиря по столь важному делу депутации не пущено. Стало быть, не всерьёз турок писал.
— Хитрость это, хитрость! — поддержал его Шафиров.
— На словах выскажешься, — сказал царь Кастриоту. — Всё, что было тут говорено, слышал. Князь Кантакузин подтвердит, бригадир Чириков припечатает.
Все заулыбались, не исключая и Кастриота.
— Заутра смотр войску перед маршем, — закончил Пётр. — И чтоб начальники приготовились к оному по всей форме.
Пётр остался с господарем Кантемиром. Он всё более и более нравился ему. Нравились его речи, исполненные истинного знания дела. Нравились его осанка и великолепное владение конём. Чувствовалось, что он не мало времени провёл в походах, знал толк в воинском деле, не робел и перед будущей своей участью — верил царю.
Толмачом был Феофан. Всё, что Пётр недобрал в познании княжеств, их устройства, обычаев и нравов, равно и в познании Османской империи и турок, он восполнял в беседах с князем. Он говорил по-турецки как природный турок и знал священную книгу Коран лучше, чем любой мулла. Кантемир был истинный столп учёности, и книги, написанные им, ценились повсеместно.
Пётр расспрашивал его с присущей ему дотошностью, хотел знать как можно больше.
— Что есть Коран?
— Коран — священная книга, ниспосланная Аллахом его пророку Мухаммеду. Достойная книга со множеством пророчеств, учительных речений — ясных и смутных...
Кантемир на мгновение замолк, как бы подбирая слова. О священной книге должно было говорить с почтением, но и с искренностью, не утаивая истины. Он продолжил:
— Но... Я бы сказал, что Мухаммед почитал основанием библейскую мудрость. Оттого в Коране отдана дань Исе — Иисусу с Богоматерью Марией-Мириам, Аврааму, Исааку и Якову, Ною, Моисею, Иосифу, пророкам, равно и библейским притчам, и Евангелию. Немудрено: Библия ниспослана людям на много веков ранее Корана и распространилась по всему Востоку. Мог ли пророк не знать её и не почитать.
— Господь един, — заметил Пётр. — И его истины, ниспосланные людям, что в Библии, что в Коране должны быть едины. Прав ли я?
— Совершенно так, государь, — согласился Кантемир. — Обе священные книги призывают жить по справедливости. Но ислам порою стремится утвердить себя огнём и мечом. Писано ведь в Коране: «И сказали иудеи и христиане: «Мы — сыны Аллаха и возлюбленные Его». Скажи: «Тогда почему Он вас наказывает за ваши грехи?» Нет, вы только люди из тех, кого Он создал». Или ещё: «А кто не уверовал в Аллаха и его посланника... то мы ведь приготовили для неверных огонь».
— Ежели по справедливости, — после недолгого молчания сказал Пётр, — то огонь для своих неверных уготовляют и христиане. И всё-таки Бог един. Токмо всяк язык называет его по-своему: Аллах, Саваоф, Яхве или ещё как. А земля наша есть смешение языков. Молись Господу и не преступай установлений его. Церковное же свирепство есть самое последнее дело. Огонь и всяческие казни ждут человека в аду. А коли на земле существует мучительство, на то воля владык земных.
Царь распалился, короткие усики его нервно подёргивались, морщины на лице стали резче. Отчего так взволновался он? Неужто причина его волнения в последней сказанной им фразе и он сознает себя одним из мучителей земных?
— Ступай за царицей, — шепнул Феофан Макарову, сидевшему в стороне. — Кажись, припадок накатывает.
Екатерина явилась без промедления. Только она была в состоянии утишить припадки царя. Не робея ни перед кем, обхватила Петра сильными своими руками — ровно спеленала. А когда он притих, стала поглаживать его словно дитёнка, приговаривая:
— Не гневайся, не огорчайся, царь великий и мудрый, наш государь-батюшка, остуди сердце своё. Всё-то пред тобою склоняются, славою твоею покорённые...
Где брала она эти слова, эти движения, эту распевность, эту ласку? Откуда черпала эту силу, врачующую и исцеляющую?
Кантемир, Феофан и Макаров глядели и слушали, заворожённые, колдовские эти причитания. И быть может, дивились. Чистая ли то сила либо нечистая вложила это чарование в руки, губы, уста простой ливонки?
