Я слабо представляю, как бы у меня сорвало крышу, будь у меня член в семь раз больше. Правда, я не уверен, что он в таком случае вообще куда-то мог бы влезть, так что оплакивать этот конкретный момент не буду. К тому же все клиторы разные: одни маленькие, как кнопочки, другие побольше, есть такие, что прячутся, а другие торчат, и каждый из них уникален, как и женщина, к которой он крепится.

– Клиторы? – повторяет Джо, моргая. – Я думала, мы говорим о таксистах.

– Клиторы, таксисты: разные значения – итог один. Слушай внимательно. Ты меня сбиваешь.

– Я ни слова не сказала о клиторах, – говорит она с недовольным видом.

– Ты о них думала.

Она раздраженно фыркает.

– Ну так что насчет теста, «Знания»? Какое он имеет отношение ко мне и каким образом поможет разложить все по полкам в моей голове?

– Я к этому подхожу. Чертова женщина, научись никуда не спешить. Так вот, таксисты в Лондоне учатся годами, запоминая расположение двадцати пяти тысяч улиц, а также двенадцати тысяч ориентиров, чтобы уметь планировать кратчайшее расстояние между любыми двумя точками, включая интересные объекты по пути следования. Тест «Знание» проходят только двое или трое из десяти.

– И?..

– И их правый гиппокамп[43] на семь процентов больше, чем у среднестатистического человека. Не потому, что они родились такими, крошка. Нейропластичность.

Она смотрит на меня так, словно внезапно с трудом стала понимать английский. Беззвучно повторяет слово «нейропластичность».

– Откуда ты это знаешь? Как?

– Я довольно долго водил такси. Несколько месяцев.

– В Лондоне?

– А с какого бы хрена я рассказывал тебе о тесте, который не проходил?

– Ты сдавал экзамен? И сдал? Ты водил такси? – Она смотрит на меня, как на пришельца из космоса.

– Знаешь, какие в Лондоне цыпочки? Сколько жен со всего мира летают туда без своих мужей? Посмотри на меня, милая. Я ходящий и говорящий хренов викинг, который любит трах. Я обслуживал аэропорт.

– О господи. Ты был таксистом, который спит с клиентами.

Я подмигиваю.

– Веселые времена.

– Ладно, – мотает она головой. – Хватит с меня клиторов и таксистов. Какое отношение все это имеет к моей проблеме? Ты хочешь сказать, что мне нужно увеличить размер части мозга? И каким образом?

– Как и клитор, мозг может меняться. Правый гиппокамп отвечает за пространственную кодировку…

– Мне действительно очень сложно воспринимать твою внезапную осведомленность в таких вопросах, – говорит она, сузив глаза.

– Детка, я не тупой. Я просто эффективный.

Она откидывается назад на стуле, губы против ее воли медленно растягиваются в улыбку. Внезапно она начинает хохотать.

– Чтоб меня! – Она прекращает смеяться, и мне внезапно перестает нравиться, как она на меня смотрит. Так, словно видит во мне то, что я не хотел бы ей показывать. Никогда не хотел бы показывать ни одной крошке. Я вдруг задумываюсь, насколько разумной была эта сделка.

Но все равно готов выполнять условия. Так что я начинаю рассказывать ей о теории сложного кодирования, о том, как формировать воспоминания и распределять их пространственно, привязывая к месту, для чего предлагаю использовать аббатство, поскольку она с ним знакома. Некоторые ребята считали, что вымышленные места лучше, но если у тебя уже есть здоровенная крепость, в которой ты вырос, зачем делать лишнюю работу? Именно так и звучит мой девиз по жизни.

– То есть ты говоришь, что я мысленно превращаю то, что хочу запомнить, в разные образы и расставляю по определенным местам в моем мысленном аббатстве? Это же куча работы, – отмечает она.

– Да, но проделать достаточно только один раз. А когда наловчишься, становится проще. Нужен особый подход. Сделай это забавным. Я вот помню одну цыпочку, имя которой так и не узнал, но мне хотелось определить ей место в памяти, а у крошки был серьезный кинк[44] по поводу задниц, так что я назвал ее Лола, как у группы «Кинк» – Л-О-Л-А, ло-ла. – Я начал горланить, как Рэй Дэвис. Провалиться мне на этом месте – ребята всегда устраивали обалденное шоу. – Я вообразил ее гнутой скрепкой на закатанном рукаве статуи Рэя Дэвиса в моем кабинете.

– Скрепкой? В твоем кабинете стоит статуя Рэя Дэвиса? А что еще есть у тебя в кабинете?

– Не вынюхивай, милая. Это несимпатично. Она была с подвыподвертом. Как и скрученная скрепка. Для меня такой вариант сработал.

Она размышляет, прикусывая пухлую нижнюю губу. О, эта губа знает толк в засосах.

– И это правда работает? – спрашивает она наконец.

– Все дело в том, чтобы контролировать внутреннее пространство, крошка.

Она долго смотрит на меня, не говоря ни слова. Открывает рот, снова закрывает, потирает лоб. А затем, с таким выражением, словно сама не может поверить в то, что произносит это, говорит:

– А можем мы просто потрахаться?

Я приступил к делу раньше, чем она успела закончить предложение.

Думаю, я только что взял новый уровень в игре «Уболтай крошку на постель».

– Ты хочешь, чтобы я выследил женщину, которая выглядит, как твоя сестра? – спросил Бэрронс.

Я кивнула. Меня уже тошнило от непонимания, что на самом деле происходит во многих сферах моей жизни. Хватило бы и того, что во мне находилась штука, о правилах которой, если таковые имелись, я не имела ни малейшего понятия. А теперь явилась еще и жуткая мусорная куча на Невидимых ножках, сумев заморозить меня в беспомощном ужасе, несмотря на то, что мои ши-видящие чувства в данный момент были нейтрализованы. Что из себя представляет неизвестное существо, притворяющееся моей покойной сестрой?

В двух случаях из трех я могла предпринять решительные действия. Начиная с той особи, которая представляла сейчас наибольшую угрозу моей вменяемости.

– Я хочу, чтобы ты поймал ее, – уточнила я. – И привел туда, где я смогу ее допросить.

– Этот шанс ты профукала в «Честерсе».

Я вздохнула.

– Не хотела ничего говорить при Риодане. Ты же знаешь: стоит протянуть ему палец, и он отгрызет руку по самое плечо. А я не горю желанием быть сожранной.

– Ты веришь, что это может быть Алина?

– Нет. Думаю, такой вариант совершенно невозможен. Но я хочу знать, что это за штука на самом деле.

– Ты сказала, что похоронила сестру. И была уверена, что тело принадлежит ей. Теперь ты передумала?

– Нет. Я похоронила ее. – Я не стала уточнять, что недавно вытащила гроб из могилы и тела там не оказалось. Не видела смысла еще более усложнять и без того непростой вопрос. Хотелось вначале исследовать алиноподобное существо, а потом, если потребуется, выдавать детали Бэрронсу.

– Я не смогу привести ее в магазин, – предупредил он.

Я кивнула. Чтобы выследить Алину, он собирался превратиться из человека в зверя, и я ни на миг не сомневалась, что ни один Охотник не взгромоздит подобное существо себе на спину, чтобы перенести его через торнадо.

– У тебя есть поблизости другое хорошо защищенное место?

– Подвал, в котором ты была при-йа, все еще под защитой.

Наши взгляды встретились, и у нас произошел еще один напряженный бессловесный диалог, с графическими напоминаниями о сексе – диком и агрессивном, голодном и одержимом.

«Ты для меня весь мир, – говорила я. – Не бросай меня».

«Это ты бросишь меня, девушка-радуга», – отвечал он, и я уже тогда знала, что стала дорога́ ему не меньше, чем он мне.

– А рождественская елка все еще там? – легкомысленным тоном спросила я.

«Я оставил все, как было. Лучшая из моих гребаных пещер», – сказали его темные глаза.

«Однажды мы снова это сделаем», – ответила я. Мне не придется притворяться при-йа. Только не с ним.

Он потянулся – и начал понемногу изменяться.