– Э… Бэрронс, у нас же собрание. Я думала, ты отправишься после него.

– Риодан отменил встречу, – сказал он сквозь зубы, ставшие слишком большими для его рта. – Он делает татуировку Дэни. Джейде.

– И она ему позволяет? – недоверчиво спросила я.

– Она попросила.

Я прищурилась, размышляя об услышанном.

– Ты делал татуировку Риодану. Такую же, как у тебя. Я никогда не видела на нем таких символов. – А я видела его голым. – Он даст ей телефон? И в случае чего сможет найти ее так же, как ты нашел меня?

– Кстати говоря, – прорычал он, дергаясь из стороны в сторону с болезненным хрустом. – Вы все еще носите с собой телефон, мисс Лейн?

– Всегда, – заверила я его.

– Я найду существо, которое ты ищешь, но когда вернусь, мне критически важно закончить собственные татуировки.

– О господи, – медленно сказала я. – Когда ты возрождаешься, все твои тату исчезают. Даже те, что связывают нас.

– И пока я их не заменю, IYD не сработает. Это, мисс Лейн, единственная причина, по которой я просил вас вчера остаться в «Честерсе». Пока я их не закончу.

IYD – контакт в моем телефоне, сокращение от «Если Ты Умираешь», и номер. Если я наберу эти цифры, Бэрронс найдет меня, где бы я ни была.

– Я не абсолютно беспомощна, знаешь ли, – раздраженно отмахнулась я. Зависимость от него сводит меня с ума. Верю, что однажды буду способна в одиночку справиться с трудностями, когда почувствую, что готова встать в один ряд с Иерихоном Бэрронсом.

– Отправляйся в подвал. Я встречу тебя там. Много времени это не займет. – Он развернулся и, упав на четыре лапы, рванул в ночь – черный на черном, голодный, дикий и свободный.

Однажды я хочу бежать наравне с ним. Чувствовать то, что чувствует он. Знать, каково это – быть в шкуре зверя, в которой человек, которым я одержима, чувствует себя так уютно.

Однако пока что я никуда не бежала. Я летела на спине ледяного Охотника к дому на окраине Дублина, где когда-то провела много месяцев в постели с Иерихоном Бэрронсом.

Сны – забавная штука. Раньше я помнила все до единого. Просыпалась с липкими остатками сна, будоражащими мою психику, и прожитое во сне было настолько ярким и непосредственным, что, если мне снилось холодное место, я просыпалась замерзшей. Если слышала музыку, вставая с постели, напевала ее себе под нос. Мои сны часто были настолько живыми и настоящими, что, открывая глаза, я не всегда понимала, проснулась ли. А если проснулась, то в какой реальности – может, на обратной стороне моих век?

Думаю, сны – это подсознательный способ разобраться с нашим опытом, вплести его в последовательное повествование, совместить подобное с подобным, в метафорическом смысле, – поэтому во время бодрствования мы можем функционировать с аккуратно распределенными прошлым, настоящим и будущим, о котором мы практически не думаем. Мне кажется, ПТСР возникает, когда случается нечто настолько сокрушительное, что сносит тщательно разложенные факты в полный хаос, путая повествование, заставляя дрифтовать, чувствовать себя потерянным там, где ничто не имеет смысла, пока со временем не найдешь, куда определить этот жуткий случай, чтобы сделать какие-то выводы. К примеру, понять, что кто-то пытается вас убить или что вы не тот, кем считали себя всю сознательную жизнь.

В моих снах есть дома, комнаты которых уставлены похожей ментальной «мебелью». Некоторые забиты акрами ламп, и, когда мне снится, что я смотрю на них, я переживаю все моменты, которые так или иначе освещали мою жизнь. Мой отец, Джек Лейн, тоже там: надежная, возвышающаяся надо мной башня фонаря, сделанного из позолоченной римской колонны с крепким основанием. И моя мама в этой комнате – грациозная кованая рама с шелковым абажуром, проливающая мягкие лучи нежных слов и мудрости, которую она пыталась вложить в Алину и меня.

Есть комнаты, в которых нет ничего, кроме кроватей. Практически во всех таких комнатах фигурирует Бэрронс. Темный, дикий, порой сидящий на краю кровати, опустив голову, и наблюдающий за мной из-под нахмуренных бровей. От его взгляда хочется эволюционировать или, возможно, деградировать до его состояния.

Есть также подвалы и подвалы под подвалами, где валяются вещи, которые я не могу толком рассмотреть. Иногда подземные помещения освещаются бледным светом, иногда теряются в бесконечной темноте, и я медлю, пока мое сознание не проникнет в сон, после чего я надеваю свой МакОреол и смело шагаю вперед.

«Синсар Дабх» тоже живет в моих подвалах. Я начала задумываться об этом очень часто, почти постоянно, чувствуя себя собакой, у которой в лапе засела колючка – так глубоко, что ее невозможно выкусить. Книга часто появляется в моих подсознательных пьесах.

Сегодня в ожидании Бэрронса, который должен привести алиноподобное существо, я вытянулась и заснула на шелковых простынях кровати со столбиками, в стиле короля-солнца, той самой, на которой Бэрронс оттрахал меня обратно во вменяемость.

И мне снилось, что «Синсар Дабх» во мне открыта.

Я стояла перед ней, бормоча себе под нос слова заклятия, которое, как я знала, нельзя использовать, но я просто не могла оставить его на блестящей золотой странице, потому что сердце болело невыносимо и я устала от этой боли.

Проснулась, пропитанная ощущением безнадежного ужаса и ошибки.

Я резко встала, соскребая остатки физически неприятного ощущения с основания языка. Во сне слова, которые я бормотала, были настолько четкими, а их цель настолько ясной, что я удивилась, проснувшись и не вспомнив ни слова из чертова заклинания.

И задумалась, как всякий раз за последние месяцы, можно ли меня заставить открыть запретную Книгу во сне.

Как я и говорила – я не знаю правил.

Я оглянулась, широко распахнув глаза и впитывая реальность, а не тени и страхи. В углу поблескивала рождественская елка – зеленым, розовым, желтым и голубым.

Стены Бэрронс оклеил несколько месяцев назад увеличенными фото моих родителей, нас с Алиной, играющих в волейбол с друзьями, дома, на берегу. К торшеру прикреплены мои водительские права. Комната раскрашена во все оттенки розового, которые когда-либо использовались в лаке для ногтей. А еще я наконец поняла, почему не могла найти половину одежды, которую взяла с собой в Дублин. Вещи лежали здесь, разобранные по комплектам. Боже, чего он только не делал, чтобы дотянуться до меня. Здесь были наполовину сгоревшие персиково-сливочные свечи – любимые свечи Алины – и они занимали почти все поверхности. Пол усыпан журналами мод и порнографией.

Ну да, настоящее логово, подумала я. Комната с наскоро устроенным душем, в который, я уверена, ему не раз приходилось затаскивать мою одержимую сексом задницу, поскольку пахло там нами.

Я нахмурилась. Это худшее из мест, куда можно привести дубликат моей сестры. Здесь повсюду напоминания о том, кто я, кто она и насколько неотъемлемой частью моей жизни она была.

Я склонила голову, тщательно прислушиваясь и используя последний день усиленных мясом Невидимых чувств.

Наверху были слышны шаги, звуки предмета, который волокут по полу, и вопли протеста. Никакого мужского ответа. Зверь волок замену моей сестры по ступенькам. Насколько я поняла, та могла разве что вопить. Хотя если бы это была Фея, притворившаяся моей сестрой, она бы не кричала, а устроила своего рода магический поединок. Мне хотелось узнать, где и как он нашел ее и пыталась ли она отбиваться.

Я вскочила с кровати и приготовилась к грядущему противостоянию.

Крики начались в подвале, громкие и полные страдания, за закрытой дверью.

– Нет! Не буду! Ты меня не заставишь! Я не хочу ее! – кричало существо.

Я пинком распахнула дверь и встала в проеме, глядя на самозванку. Та находилась у основания лестницы, которую Бэрронс блокировал, и на четвереньках пыталась взобраться обратно.

Она что, собиралась устроить ту же пьесу, что и на 1247 Ла Ру?

Сейчас притворится, что я привожу ее в дикий ужас, и я снова не смогу ее допросить?