Люди умирают.

Риодану на это совершенно наплевать.

Бэрронс пришел в ярость. Мне не нужен звук – хоть я бы от него и не отказалась, – чтобы знать, что в груди Бэрронса, стоящего в той каменной комнате, рокочет нечто доисторическое. Ноздри раздулись, глаза прищурились, зубы сверкают в оскале, и он произносит слова, которых я не могу слышать, словно пытается подчинить горца, не прибегая к убийству. И это, подозреваю, скорее техника контролируемого ущерба, чем доброта, потому что, если Дэйгис умрет, он вернется в том же месте, где возрождаются остальные. Но тогда им придется возвращать его, и это не просто заноза в заднице, а установленный факт: десятый человек узнает, где находится таинственное местечко – что неведомо даже мне.

Я нахмурилась. Хотя, возможно, мои предположения трещат по швам. Может, они возрождаются там, где лично погибали в первый раз, и Дэйгис окажется где-то в немецких горах.

Неважно.

Как и Бэрронс, я была в бешенстве.

Если Риодан безнаказанно нарушил правила, как мне выяснить, где проводить собственные границы? И чего сто́ят эти границы, если их можно вот так запросто, под настроение, переступить?

Дрянные у меня ролевые модели.

Я обошла стол и присела на край Риоданова кресла, глядя вверх, на плоские экраны, расположенные по периметру противоположной стены, и жалея, что не умею читать по губам.

Дэйгис конвульсивно дернулся, упал на пол и забился в судорогах – в яростной битве за контроль над их общим телом зверь пытался прорваться наружу сквозь сковывающую его кожу. От меня не укрылось, что мы с Дэни ведем такую же войну – она против Джейды, я против Книги. Возможно, то же самое случается с людьми, побывавшими на передовой во время войны, – с теми, кто, как говорила Дэни, жил на полную: рано или поздно их тоже захватывает тот или иной демон. Я видела немало ветеранов еще дома, в Джорджии, и в их глазах наблюдала то же, что в последнее время замечала в своих. Неужели подобное неизбежно случается со всеми, кто слишком долго ходит в темной ночи без ограды? Возможно, это цена за то, чтобы не быть овцой. Возможно, именно поэтому в мире остаются глупые овцы.

Вероятно, в итоге они не так уж и глупы.

Хотя то, что произошло со мной, случилось еще до моего рождения. Не то чтобы у меня имелся какой-то выбор. Психопаты тоже рождаются каждый день. Возможно, внутренние демоны всего лишь случайным образом выдаются нам при сдаче карт. Мне выпал еще и Бэрронс, лучшая дикая карта из всех, которые женщина может держать в руке. Насколько его вообще возможно держать.

После того, что показалось мне бесконечным заклятием болезненной трансформации, Дэйгис заползает обратно во тьму, взбирается на каменную плиту и, сильно дрожа, укладывается там.

Я размышляю, что же с ним происходит. После первой трансформации в существ, каковыми они на самом деле являются, все из Девятки, как и вампиры, оказываются во власти бездумной жажды крови? Не знаю, способен ли он думать или его тело проходит настолько травмирующие перемены, что он, как и я, стал чистым листом. Интересно, как они собираются объяснять происходящее другим МакКелтарам и жене Дэйгиса. Впрочем, я понимаю, что они, очевидно, не собираются этого делать, поскольку отправили клан горцев домой, выдав для похорон чье-то другое тело.

Вот незадача! Я не вижу способа обратить ситуацию во благо. Разве что для Хло, если она когда-нибудь сможет воссоединиться с мужем. У меня нет проблем с внутренним зверем Бэрронса. По правде говоря, чем больше я его наблюдаю, тем больше он мне нравится. На данный момент даже больше, чем человек, поскольку человек не пришел ко мне, когда вернулся, хоть теперь я и понимаю, почему.

Дверь кабинета открывается, и на пороге вдруг возникает Лор. Я бросаю взгляд на себя, чтобы убедиться, что кресло, на котором я сижу, все еще видимо. Проглатываю облегченный вздох. Как выяснилось, оно достаточно надежно и не исчезает от соприкосновения со мной. Я аккуратно поднимаюсь – так медленно, что мышцы ног начинают гореть, – чтобы не скрипнуть, не зашуршать, ничем не выдать своего присутствия. Затем ухожу в сторону и отступаю спиной к стене.

До меня с запозданием доходит, что две ранее скрытые панели Риоданова стола остались на виду, а мониторы, показывавшие публичные части клуба, теперь демонстрируют то, о чем Лор мог и не знать. «Скрытные» – слишком мягкая характеристика Риодана и Бэрронса. Им скорее подходит общая фамилия «Не-суй-нос-в-мои-великие-дела». Я понятия не имею, рассказали ли они Лору о моей нынешней невидимости, но, если нет, я не собираюсь себя выдавать.

Лор оглянулся через плечо, проверил коридор, чтобы убедиться в отсутствии зрителей, и быстро вошел в кабинет, закрыв за собой дверь.

Я вскинула бровь, размышляя, что он собрался делать.

Он направился прямиком к столу, но, увидев выдвинутую панель, резко остановился.

– Какого черта, босс? – пробормотал он.

Он зашагал к креслу и снова замер, заметив, что панель с обратной стороны стола тоже открыта.

– Боже, что-то ты становишься рассеянным. Какой черт унес тебя отсюда так быстро, что ты ничего за собой не закрыл?

Что ж, его предположение мне на пользу.

Покачав головой, Лор рухнул в кресло Риодана и выдвинул скрытую панель дальше, чем я считала возможным. Вслед за клавиатурой выдвинулись два маленьких пульта дистанционного управления. Я аккуратно подалась ближе, заглядывая ему через плечо, и тут же резко отдернулась – Лор откинул спинку кресла, разлегся, забросив ноги на стол, и улыбнулся волчьей улыбкой. Он начал возиться с пультом, похоже, не замечая, что мониторы, которые он собрался включить, уже работают.

Я снова осторожно подалась вперед.

Лор нажал на обратную перемотку, подержал пару секунд, нажал на воспроизведение и уставился в монитор. Десять минут назад я наблюдала на том же экране, как они с Джо занимаются сексом.

Он что, издевается? Пришел сюда любоваться собственным сексом с Джо? Ох уж эти мужики!

Я отказалась смотреть повтор. Мне хватило и первого раза. Я закрыла глаза, ожидая, когда он заметит, что происходит на соседних мониторах. Много времени не понадобилось.

– Это еще что? – спросил он почти полушепотом. Я услышала, как что-то ломается, на пол посыпались обломки пластика.

Ага. Он совершенно точно был не в курсе.

– Твою мать! – рявкнул он коротко и отрывисто. И миг спустя прорычал: – Твою мать.

Помолчал секунду и снова произнес:

– Ох, твою мать, твою мать.

Лора, похоже, заело на любимом ругательстве. И неудивительно.

Я открыла глаза. Он стоял за столом прямой, как струна, расставив ноги, скрестив руки на груди, с бугрящимися мышцами, звенящий от напряжения. Раздавленный пульт валялся рядом с ним на полу.

– Мудак гребаный, ты окончательно долбанулся? С оставшихся катушек на хрен слетел?

Вот и я размышляла о том же.

– Мы такого не делаем. Это, мать твою, первое гребаное правило нашего гребаного существования. Даже тебе это не сойдет с рук, босс!

Подтверждение того, что у них есть правила, меня странным образом обнадеживало и в то же время сбивало с толку. Меньше всего нашему миру нужны дополнительные проблемы в виде Девятки, внутри которой идет вражда. Точнее, теперь уже Десятки.

– Гребаныйохреневшиймудиот! Твоюжегребанутуюмать!

Да, это Лор. Немногословный парень.

Он схватил второй пульт, нажал кнопку, и кабинет заполнили хриплые стоны. Горец на каменной плите от боли свернулся в тугой клубок. Я взглянула на Бэрронса и Риодана, которые в мертвой тишине наблюдали за ним. По всей видимости, их спор закончился. Как только у нас появился звук, они тут же перестали разговаривать.

Мой взгляд задержался на Бэрронсе – диком, элегантном, деспотичном, невероятно сдержанном. Я узнала его рубашку с открытым горлом и закатанными рукавами. И серые брюки – настолько темные, что казались почти черными. И черные с серебром ботинки. В последний раз я видела его выпотрошенным на гребаном утесе (я, Бэрронс и скалистые утесы – доказанный рецепт катастрофы), и его одежда была порванной и окровавленной. Значит, в определенный момент он заглянул в свое логово за книжным магазином, чтобы переодеться.