Впрочем, зачем вообще думать об этом? Эльза страстно желала забыть, но голос Джека все звучал в ее голове и звучал, подобно музыке, которую так сложно забыть. Королева вернулась в комнату даже бледнее, чем обычно, и Анна успела первой заметить ее слабость.

– Эльза, тебе плохо? – спросила она, коснувшись плеча сестры. – Нам стоит позвать врача?

– Нет, нет… – отмахнулась королева. – Врача не нужно. Я просто немного утомилась, хочу поспать пару часов, если никто не возражает.

Джек не стал расспрашивать.

Наверное, только потому, что знал истинную причину ее «усталости». Он только протянул супруге руку и та взяла ее в свою, чтобы добрести до своей кровати без падений и промедлений. Ноги почти не болели, но Эльза чувствовала легкий дискомфорт, когда колени ее чуть гнулись или ступня меняла положение в свободных кожаных туфлях. Словно кто-то легонько покусывал ее некогда безупречную кожу, слегка дергал ее за пальцы или давил на них…

Ни Джек, ни она сама не думали о том, восстановится ли когда-нибудь королева окончательно. Эльза не боялась шрамов, а юноше всегда казалось, будто он сможет любить ее и такой. Главное, чтобы внутри пусть и искалеченного тела была его милая скромная Эльза…

Джек неосторожно отворил дверь в спальню, толкнув ее плечом. Он довел королеву до кровати и помог ей лечь, устроиться спать. Девушка не сменила гардероба, и Джек не настаивал, накрывая ее легким одеялом. Но Эльза не сомкнула глаз. Впрочем, Джек не удивился… Он ждал, что королева одарит его немым укором, что она глянет на него именно так, почти ненавидя.

Сколько лет ей приходилось молчать, скрывая внутри тяжелую правду? Сколько лет она жила взаперти не только своей комнаты, но и разума, но и самой сути своей души? Сколько лет… И сейчас, освободившись от гнета своей тайны, Джек выплеснул на нее другую, более тяжкую и противную.

Сколько лет ей придется молчать теперь, долгими зимними вечерами вспоминая Катерину и ее громкий раскатистый смех, ее единственный недостаток – лукавую щербатую улыбку, этот лихорадочный блеск черных глаз… Нет, так не может тянуться вечно, оба понимали.

– Эльза…

– Не нужно, – ответила королева, перебив мужа.

Ей не нужны слова сожаления. В конце концов, ведь это не перед ней Джеку стоило стыдиться, извиняться… Как он отныне станет смотреть на Тандо, как собирается жить с этим знанием? Лишить ребенка матери – тяжкое преступление, слишком тяжкое, чтобы вот так просто от него откреститься.

Эльза чувствовала, что в душе ее поселилось странное чувство разочарованности в человеке, что стоит сейчас так близко. В груди собирался гадкий зудящий комок нервов, и он давил на легкие, которые точно заполнились водой. Прямо как легкие погибшей недавно королевы…

– Прошу, Эльза… Хоть ты… Хоть ты не суди меня так строго, – полушепотом попросил Джек.

Он все еще чувствовал, как сжалась ее рука в ту секунду, когда Бертрам спросил о жене. Юноша говорил тихо, словно переживая о том, как бы голос его не сорвался, превращаясь в еще более жалобный возглас. Отчаяние душило его: Джек видел, как стремительно он падал в глазах жены.

– Нет, нет, что ты… – шепнула она в ответ. – Я просто очень устала.

«Я просто хочу, чтобы ты дал мне время».

– Тогда… Тогда отдохни, – уже громче сказал Джек, еще раз накрывая жену. – Тогда отдохни, а я приду, когда мы закончим со всем.

Он оставил ее в блаженном одиночестве только после того, как мягко поцеловал девушку в лоб. Его сухие потрескавшиеся губы царапнули бледную кожу, и Джек ушел, скрипнув дверью. Эльза еще долго смотрела в потолок, вспоминая сероватое лицо Бертрама, что искал жену. Она еще долго не могла закрыть глаз, долго… Пока наконец не заплакала, пытаясь сдержать рвущийся наружу фонтан обиды, ненависти и отчаяния, что медленно заполнял ее душу…

35. Шоколадное вино

Время течет удивительно быстро.

Эльзе казалось, что самые быстрые реки не протекают так стремительно, как та материя, которую люди ценили меньше всего. Королева никогда не цеплялась за приятные минуты в судорожных попытках замедлить их, но сейчас, опустив голову, сейчас, внутренне вздрагивая от волнения, она хотела бы, чтобы время шло немного медленнее, и этот день был только вчерашним.

Красивые бархатные перчатки вновь стягивали ее тоненькие пальцы. Они льнули к белой коже, и синяя ткань, словно дикий голодный огонь, жгла ее, кусала и мучала своими неосторожными касаниями… Эльза чувствовала каждую пылинку в своей безупречной невысокой, но пышной прическе, ощущала каждый миллиметр платья, словно то было продолжением ее тела. С тех самых пор, как Джек просил ее не судить его так строго, прошло три долгих дня.

Катерину искали долго. Вместе с собаками, вместе с каждым окрестным жителем. Из своего окна Эльза видела, как маленький Тандо глядел на ледяные горы, и уста его чуть приоткрывались, когда с них слетали короткие оклики. Эльза не могла услышать его сквозь толстое стекло, но она читала в его глазах одно единственное слово: «Мама, мама, мама, мама…»

Он кричал там, но никто не пришел. И Эльза, казалось, одна знала, что никого не появится, что «мама» ушла. Тандо стоял и стоял, кричал, рвал глотку, но не двигался, пока Джек не пришел за ним. Юноша протянул принцу руку, и тот ухватился за нее, словно за спасательный круг. Джек повернулся к окну и увидел там силуэт жены… Он не улыбался, не плакал, не грустил и не сожалел. Снаружи.

– Клянусь не отвернуться от своего народа в час нужды, клянусь не подвести его своими поступками, – говорил он громко, говорил он, чеканя слова.

Сейчас он был так сосредоточен…

Тандо стоял по правую руку от Эльзы, а рядом с ним его величественный отец – Бертрам Фрост. Оба в ярко-фиолетовых костюмах, оба с пустыми покрасневшими глазами. Сначала брат Джека громко протестовал против коронации, на которой не будет его жены, но как только в страну прибыл король Фридрих, причитая о слишком высоких волнах и скрипучем судне, споры прекратились.

Эксцентричный король лично опросил прислугу о том, куда же делась его невестка, и одна горничная ляпнула лишнего. Рыжеволосая девушка сказала, что видела, как Катерина крутится у какого-то корабля, как она болтает с красивым мужчиной и даже… Даже, кажется, целуется с ним. Фридрих, в отличие от старшего сына, не стал сомневаться в словах хорошенькой девушки. Он всегда был о Катерине невысокого мнения, да и заключил этот брак лишь из жадности да в попытке сплотить страну.